— Вы ее родственница? — Я — друг семьи. — Наконец-то кто-то заинтересовался, — сказала она с раздражением. — То, что там происходит, это просто позорище. — Что там происходит? — Молодежь туда въехала. Вы видите, они загадили все вокруг. Шумные вечеринки, скандалы, драки. Мы здесь не суем нос в чужие дела, но всему есть предел. — А как же Агнес? Что случилось с ней? Конечно, она там уже не живет. Женщина повернула голову в сторону трейлера. — Маркус? Выйди, пожалуйста. Тут женщина спрашивает про Старую Мамашу. Дверь открылась, и показался мужчина. Среднего роста, стройный, с кожей теплого оттенка, намекающего на средиземноморское происхождение. Темные волосы зачесаны назад, нос короткий и прямой, губы очень полные. Темные глаза окаймлены черными ресницами. Он выглядел, как модель в итальянской рекламе мужской одежды. Мгновение он рассматривал меня с нейтральным выражением лица. — Кто вы? — спросил он. Никакого акцента. Он был одет в мятые штаны и что-то вроде нижней рубашки в рубчик, какие носят старики. — Меня зовут Кинси. Дочь Агнес Грей попросила меня съездить сюда и узнать, что с ней. Вы не знаете, где она может быть? Он удивил меня, когда протянул руку, чтобы представиться. Его ладонь была мягкой и горячей, пожатие крепким. — Я — Маркус. Это моя жена, Фэйи. Мы очень давно не видели Старую Мамашу. Наверное, несколько месяцев. Мы слышали, что она заболела, но точно не знаю. Больница в Браули. Вы можете проверить, там ли она. — Разве кто-нибудь не известил бы ее родных? Маркус засунул руки в карманы и пожал плечами. — Она могла им не сказать. Я первый раз слышу, что у нее есть семья. Она очень любит уединение, почти как отшельница. Где живет эта ее дочь? — В Санта-Терезе. Она волновалась за Агнес, но не могла с ней связаться. Никого из них, похоже, не впечатлила искренность переживаний Айрин. Я поменяла тему, оглянувшись на трейлер через дорогу. — Что это за маленький гремлин, который сидел на ступеньках? Фэйи заговорила резким тоном. — Их там двое, мальчишка и девчонка. Они появились несколько месяцев назад и захватили дом. Они, должно быть, слышали, что он стоит пустой, потому что въехали очень быстро. Наверное, сбежали из дома. Не знаю, на что они живут. Наверное, воруют, или занимаются проституцией. Или и то и другое. Мы просили их убрать отходы, но они, конечно, этого не сделали. Ясно, что отходы были эвфемизмом для мешков с нечистотами. — Тому, кого я видела, можно было дать лет двенадцать. — Им пятнадцать. По крайней мере, мальчишке. Они ведут себя, как дикие животные, и я знаю, что они употребляют наркотики. Они всегда копаются в нашем мусоре, ищут еду. Иногда приезжают другие и живут какое-то время. Наверное, ходят слухи, что есть местечко, где можно поторчать. — Вы не можете сообщить о них в полицию? Маркус покачал головой. — Мы пытались. Они удирают в ту же секунду, как кто-то появляется. — Может ли быть связь между исчезновением Агнес и их появлением? — Сомневаюсь, — сказал Маркус. — Ее уже не было пару месяцев, когда они появились. Кто-то мог им сказать, что трейлер пустует. Кажется, их совсем не волнует, что она может вернуться. Я знаю, что они перевернули дом вверх дном, но мы ничего не можем сделать. Я дала ему свою визитку. — Это мой телефон в Санта-Терезе. Я здесь пробуду еще пару дней, посмотрю, смогу ли я ее найти. После этого можно мне звонить, код города 805. Вы не могли бы позвонить, если она объявится? Я постараюсь с вами связаться перед отъездом, вдруг вы что-нибудь узнаете. Может, вам что-нибудь придет в голову, что сможет помочь. Фэйи посмотрела через его плечо на мою визитку. — Частный детектив? Кажется, вы сказали, что вы друг семьи. — Друг по найму. Я направилась к машине, когда Маркус окликнул меня. — В Ниланде есть полицейский участок, рядом со старой тюрьмой, на Первой улице. Можете там навести справки. Всегда есть вероятность, что она мертва. — Не думайте, что мне это не приходило в голову. Мы ненадолго встретились глазами, и я уехала. Я вернулась в городок Ниланд, сорок метров ниже уровня моря, население тысяча двести человек. Старая тюрьма оказалась крошечным оштукатуренным домиком, с черепичной крышей и узорчатым железным колесом, прикрепленным к деревянным перилам. По соседству, метрах в трех, была новая тюрьма, разместившаяся в отделении полиции, которое было немногим шире одной двери и двух окон. В окне висел кондиционер. Я остановилась и вышла. На двери висела записка: «Вернусь в 16.00. В чрезвычайной ситуации и по другим делам обращайтесь к полиции в Браули». Никакой информации о том, как связаться с отделением в Браули, не было. Я остановилась на бензоколонке и, пока в бак заливали бензин, нашла телефон-автомат и стала изучать прикрепленную цепочкой к стенке телефонную книгу, в поисках отделения полиции в Браули. По адресу я поняла, что это недалеко от моего мотеля. Позвонив, я узнала, что сержант Покрасс, с которым мне нужно разговаривать, в данный момент обедает и вернется в 13.00. Я посмотрела на часы, они показывали 12.50. Полицейское отделение было одноэтажным оштукатуренным зданием с красной черепичной крышей. На узкой стоянке стояли две полицейские машины. Я вошла через стеклянную дверь. В коридоре доминировал автомат с пепси-колой. Слева находилась закрытая дверь, которая, судя по табличке, вела в комнату для судебных заседаний. С другой стороны коридора располагались два маленьких офиса, с открытой дверью между ними. Полы покрыты блестящим коричневым линолеумом, столы из светлого дерева, металлические шкафы, вращающиеся стулья. Там находились двое полицейских и штатский клерк, последний разговаривал по телефону. Тихое бормотание разговора заглушалось ровным низким гулом полицейского радио. Сержант Покрасс оказалась женщиной, лет тридцати, высокой и подтянутой, с короткими волосами песочного цвета и очками в черепаховой оправе. Светло-коричневая форма, казалось, была сшита на нее: все функционально, ни одной складочки. Ее лицо ничего не выражало, карие глаза были пронзительными и холодными, а ее деловая манера граничила с грубостью. Мы не стали тратить время на любезности. Стоя у короткой стойки, я ввела ее в курс дела, стараясь быть краткой и точной. Она слушала внимательно, не перебивая, и, когда я закончила, сняла телефонную трубку. Она позвонила в местную больницу, Пионирз Мемориал, спросила бухгалтерию и заговорила с кем-то по имени Летти. Придвинула к себе желтый блокнот и взяла идеально заточенный карандаш. Что-то записала, ее почерк состоял из линий и углов. Я уверена, что даже в двенадцать лет она никогда не делала улыбающейся рожицы из точки над i. Она положила трубку и использовала линейку, чтобы оторвать полоску бумаги, на которой написала адрес. — Агнес Грей поступила в больницу 5 января, после того, как скорая помощь подобрала ее возле кафе в центре города, где она упала. Диагнозы при поступлении — пневмония, недоедание, острое обезвоживание и слабоумие. Второго марта ее перевели в реабилитационную больницу Рио Виста. Вот адрес. Если найдете ее, сообщите нам. В противном случае, можете вернуться и заполнить заявление о пропавшем человеке. Мы сделаем все, что можем. Я взглянула на бумагу, сложила ее и положила в карман джинсов. — Большое спасибо за помощь. К тому времени, когда я закончила фразу, она уже отвернулась, вернувшись к печатанью какого-то рапорта. Я использовала свою протянутую руку, чтобы почесать нос, чувствуя себя так же, как человек, помахавший рукой в ответ кому-то, кто махал совсем не ему. Когда я шла к машине, мне пришло в голову, что персонал в реабилитационном центре может не захотеть дать мне информацию об Агнес Грей. Если она до сих пор там, я, возможно, могла бы узнать номер комнаты и попасть туда. Если ее выписали, все может стать сложнее. Медицинский персонал теперь не такой разговорчивый, как был раньше. Слишком много судов, касающихся распространения личной информации. Нужно быть осторожной. Я вернулась в мотель, где расстегнула вещевой мешок и достала свое платье на все случаи. Встряхнула его хорошенько. Эта верная одежка — единственное платье, которое у меня есть, но оно подходит ко всему. Оно черное, без воротника, с длинными рукавами и молнией на спине, сшитое из какой-то скользящей чудесной материи, которая выдерживает неограниченное издевательство. Его можно мять, комкать, сидеть на нем, выкручивать, или скатать в шарик. Как только вы его отпустите, материал вернется в первоначальное состояние. Даже не знаю, зачем я его взяла, должно быть, надеялась на веселый вечерок в городе. Я положила платье на кровать, вместе со слегка стоптанными черными туфлями на низком каблуке и черными колготками. Приняла трехминутный душ и обновила свой образ. Через тринадцать минут я сидела в машине и выглядела, как взрослая, по крайней мере, надеялась на это. Реабилитационный центр Рио Виста находился в центре жилого района, старое двухэтажное здание, выкрашенное в потускневший серо-бежевый цвет. Территория была окружена сетчатой оградой, широкие ворота открыты на автостоянку. Это место не было похоже ни на одну больницу, которые я видела. Нигде ни травинки, только потрескавшийся асфальт, на котором стояли машины. Подходя к главному входу, я увидела на хрупком асфальте еле заметные круги и квадраты. Только когда я вошла и стояла в фойе, до меня дошло, что это было. Игровая площадка. Когда-то здесь была начальная школа. Линии были нанесены для игры в гандбол и тесербол. Помещение было почти таким же, как начальная школа, в которую я ходила. Высокие потолки, деревянные полы, светильники, похожие на маленькие луны. Напротив меня, у стены, был питьевой фонтанчик, белый фарфор и блестящий хром, прикрепленный низко, рассчитанный на рост ребенка. Даже запах был тот же, овощного супа. На мгновение прошлое стало осязаемым, прикрыло реальность, как кусок целлофана, заслонив все. Я испытала тот же приступ беспокойства, от которых страдала каждый день в юные годы. Я не любила школу. Меня всегда подавляло количество опасностей, которые я чувствовала. Начальная школа была опасной. Там происходили нескончаемые свершения: тесты по правописанию, географии и математике, домашние задания, опросы и заполнение рабочих тетрадей. Каждое действие судилось и критиковалось, проверялось и получало оценку. Единственным предметом, который мне нравился, была музыка, потому что можно было смотреть в книгу, хотя иногда, конечно, тебя заставляли вставать и петь в одиночку, что было смертью. Другие дети были даже хуже, чем учеба сама по себе. Я была маленькой для своих лет, всегда беззащитной перед нападками. Мои одноклассники были хитрыми и вероломными, когда дело касалось злых заговоров, которым они научились из телепередач. И кто мог защитить меня? От учителей не было никакой помощи. Если я была расстроена, они наклонялись ко мне, и их лица заполняли поле моего зрения, как сорвавшиеся с орбит планеты, готовые врезаться в Землю. Оглядываясь назад, я теперь понимаю, как должна была их беспокоить. Я была таким ребенком, который, по непонятной причине, вдруг начинает жалобно плакать или у которого начинается рвота. В особенно страшные дни я делала и то, и другое. К пятому классу у меня были проблемы почти непрерывно. Я не вела себя вызывающе — я была для этого слишком робкой, но я, действительно, не подчинялась правилам. Например, после обеда я пряталась в туалете, вместо того, чтобы идти обратно в класс. Я мечтала, чтобы меня исключили, воображая, что освобожусь от школы навсегда, если меня выкинут вон. Все это заканчивалось путешествиями в кабинет директора или бесконечными часами сидения на маленьком стуле в холле. Публичное наказание. Иногда моя тетушка слетала в кабинет директора, как разящий ангел, описывая шесть кругов ада, через которые я должна была пройти за подобное нарушение. Вообще-то, в первый раз, получив такое наказание, я испытывала унижение, но потом мне это очень нравилось. Было тихо. Я должна была быть одна. Никто не задавал вопросов и не заставлял меня писать на доске. На переменах другие дети едва меня замечали, стыдясь моего поведения.