— Да. Оттуда новости плохие. Ты знаешь, что у них теперь новый, молодой король, Гилломан? Юный огненный дракон, как мне говорили. И рвется повоевать. Да ты, наверно, слышал, что Пасценций заключил помолвку с сестрой Гилломана. Понимаешь, чем это грозит? Такой союз может подвергнуть опасности одновременно север и запад Британии! — А разве Пасценций в Ирландии? У нас говорят, что он в Германии, вербует союзников. — Это так, — ответил Амброзий, — Я не могу добыть точных сведений об их численности, но, думаю, там порядка двадцати тысяч человек. И узнать, что задумали они с Гилломаном, мне тоже пока не удалось. Он взглянул на меня и насмешливо приподнял бровь. — Не беспокойся, мальчик. Я позвал тебя сюда не ради предсказаний. Ты уже все объяснил тогда в Каэрконане; я, как и ты, готов ждать, когда твой бог заговорит сам. Я рассмеялся. — Знаю, знаю! Сейчас тебе от меня нужно то, что ты называешь «настоящим делом». — Вот именно. Дело вот в чем. Я не хочу сидеть в Британии и ждать, когда Ирландия с Германией объединят свои силы и ринутся на наши берега с двух сторон. Как летняя буря, встретятся в центре Британии и разгромят весь север. Британия пока что лежит между ними и может разделить их прежде, чем они объединятся, чтобы напасть. — И ты собираешься напасть на Ирландию первым? Он кивнул. — На Гилломана. Он юн и неопытен — и потом, он ближе. Утер отплывет в Ирландию еще до конца месяца. На столе перед ним лежала карта. Он развернул ее так, чтобы мне было видно. — Вот. Это крепость Гилломана. Ты, несомненно, слышал о ней. Горная крепость, именуемая Килларе. Я не нашел ни одного человека, который видел ее своими глазами, но все говорят, что она хорошо укреплена и может выдержать любую осаду. Мне даже говорили, что ее еще никогда не брали штурмом. А мы не можем допустить, чтобы Утер сидел под стенами несколько месяцев и ждал, пока Пасценций ударит с тыла. Килларе надо взять быстро. И мне говорили, что огнем ее не возьмешь. — Да? Я успел заметить, что на стене, среди карт и планов, есть и мои чертежи. — Треморин тебя очень ценит, — сказал он как бы между прочим. — Очень любезно с его стороны, — ответил я и заметил: — Я тут на улице Утера встретил. Он сказал мне, чего ты хочешь. — Так поедешь с ним? — Конечно. Всегда к твоим услугам. Но видишь ли, господин, — я указал на чертежи, — за последнее время я не изобрел ничего нового. Все, что изобрел, уже построено. И если дело срочное… — Нет, речь не об этом. Я не прошу тебя ничего строить или ломать. Наши осадные машины и так хороши и нам послужат. У нас уже все готово, и можно отплывать. От тебя хочу большего. Он помолчал. — Видишь ли, Мерлин, Килларе — не просто крепость. Это место — священный дом королей Ирландии. Мне рассказывали, что на вершине горы стоит каменный Хоровод, такое же каменное кольцо, как те, что ты видел в Бретани. И люди говорят, что Килларе — сердце Ирландии, главное святилище королевства Гилломана. Я хочу, чтобы ты, Мерлин, поверг его и вырвал у Ирландии сердце. Наступило молчание. — Я говорил об этом с Треморином, — продолжал Амброзий, — и он сказал, что надо послать за тобой. Ты поедешь? — Я же сказал, что да. Улыбнувшись, он поблагодарил меня, словно не был верховным королем, а я — подданным, повинующимся его воле. Он поблагодарил меня, как равный равного, оказывающего ему услугу. Потом еще некоторое время рассуждал о Килларе, о том, что ему доводилось слышать об этом месте, о том, что мы должны приготовить, и наконец откинулся на спинку кресла и с улыбкой сказал: — Об одном лишь жалею. Я ведь как раз еду в Маридунум. Мне хотелось побыть с тобой, но теперь нет времени. Если тебе надо что-то передать — к твоим услугам. — Спасибо, не надо. Но ты знаешь, даже если бы я был там, то не решился бы предложить тебе поселиться в пещере. — А я был бы рад повидать ее. — Ну, дорогу тебе любой укажет. Только вряд ли это подобающее место для короля… Я остановился. Его лицо озарилось улыбкой, и он вдруг превратился в двадцатилетнего юношу. Я поставил чашу на стол. — Какой же я глупец! Забыл… — О том, что ты был зачат в той самой пещере? Не беспокойся, я найду дорогу. Потом он принялся рассказывать о своих собственных планах. Он сам собирался остаться в Каэрлеоне, потому что если Пасценций ударит, говорил он, то высадится вот здесь — его палец прочертил линию на карте. — …И я смогу перехватить его к югу от Карлайла. Да, кстати! Я хотел поговорить с тобой еще об одной вещи. Насколько я понимаю, в прошлый раз, когда ты был в Каэрлеоне, в апреле, ты говорил с Треморином. Так? Я ждал продолжения. — Вот об этом. Он взял со стола кипу чертежей — не моих — и передал их мне. Это не был ни лагерь, ни какое-либо другое из виденных мною строений. Там были церковь, огромный зал, башня. Несколько минут я молча разглядывал их. Потом почувствовал себя усталым, словно сердце мое внезапно отяжелело. Лампа чадила, меркла, тени плясали по бумагам. Я встряхнулся и взглянул на отца. — Понятно. Ты о памятном сооружении? Он улыбнулся. — Я в достаточной мере римлянин, чтобы желать возвести себе рукотворный памятник. — И истинный бритт, чтобы сделать его британским? — сказал я, хлопнув ладонью по чертежам. — Да, об этом я тоже слышал. — Что тебе говорил Треморин? — Было задумано возвести нечто вроде памятника твоим победам и в честь объединения страны. Треморин сказал, что строить у нас в Британии триумфальную арку абсурдно, и я с этим согласился. Некоторые из клириков думают построить большую церковь — епископ Каэрлеона, к примеру, хочет, чтобы ее построили здесь. Но ведь это не годится, не правда ли, государь? Если построить церковь в Каэрлеоне, Лондон и Винчестер, не говоря уже о Йорке, обидятся, что памятник возвели не у них. Наверно, из всех этих городов больше всего подойдет Винчестер. Это твоя столица. — Нет. Я уже решил. Когда я ехал сюда из Винчестера, я проезжал через Эймсбери… Он внезапно наклонился вперед. — Что такое, Мерлин? Тебе плохо? — Нет. Просто ночь душная. Гроза будет, наверно. Продолжай. Ты проезжал через Эймсбери… — Ты знаешь, что я там родился? Ну вот, и мне пришло в голову, что если построить монумент там, то никто не сможет пожаловаться, что его обошли. Есть и другая причина, почему его следует устроить именно там… Он сдвинул брови: — Мальчик, ты белый как мел! Ты уверен, что с тобой все в порядке? — Да. Наверно, просто немного устал. — Ты ужинал? Я даже не спросил… — Спасибо, я поел в дороге. Мне ничего не надо. Разве что немного вина… Не успел я приподняться, как он уже вскочил, обошел вокруг стола с кувшином в руке и налил мне сам. Пока я пил, он стоял рядом со мной, опершись на край стола. Мне вдруг вспомнилось, что вот так же стоял он тогда в Бретани, в ту ночь, когда узнал, что он мой отец. Помнится, я заставил себя задержаться на этой мысли и мне удалось улыбнуться ему. — Я в порядке, государь, честное слово! Пожалуйста, продолжай. Ты говорил, что есть еще одна причина, почему монумент следует возвести именно в Эймсбери. — Ты, вероятно, знаешь, что неподалеку оттуда погребены бритты, предательски убитые Хенгистом. Я счел уместным — и, думаю, никто с этим спорить не станет, — что монумент моим победам и объединению Британии под властью единого короля будет также памятником этим воинам. Он помолчал. — На самом деле есть еще и третья, важнее двух прочих. Я тихо произнес, не глядя на него, уткнувшись в чашу с вином: — Ведь в Эймсбери уже имеется монумент, величайший монумент в Британии, а быть может, и на всем Западе. Так? — А! — произнес он с чувством глубокого удовлетворения. — Так ты тоже об этом думал? И видел Хоровод Великанов? — Ездил к нему из Эймсбери по дороге из Винчестера домой. Тут он оторвался от стола и вернулся в свое кресло. Сел, наклонился, положив руки на стол. — Тогда знаешь, что я задумал. Ты видел в Бретани достаточно, чтобы понять, чем некогда был Хоровод. И видел, во что он превратился сейчас: груда гигантских камней на пустоши, где царят солнце и ветра, — И добавил медленнее, пристально глядя на меня: — Я говорил об этом с Треморином. Он утверждает, что людям не под силу поднять такие камни. Я улыбнулся. — И ты, значит, послал за мной, чтобы я их поднял для тебя? — Говорят, что их возвели не силой рук, но силой магии. — Ну, значит, и потом будут говорить то же самое. Он прищурился.