Жером поднимает указательный палец одновременно с мощным глотком. — Убийцы по моей части. Если это вас позабавит, могу вам смастерить одного, но совершенно исключительного. Такого, какими люди никогда не бывают. — …и о каком мечтают женщины, — подхватывает Матильда. — Убийца, который мстит за наши мелкие повседневные унижения. Достойный стать выше закона. Своего рода современный городской Робин Гуд. — Ни в коем случае! Только не поборник справедливости. Я же сказал — убийца. Настоящий. — Значит… наемный? — Нет. Он будет убивать не за деньги, он выше этого. — Психопат? Серийный душегуб? Потрошитель? — Почему обязательно псих? Почему не наоборот — кто-то очень… уравновешенный? — И кого будет убивать этот тип? — Почему обязательно тип? — Ну, баба. — Почему женщина? — Если это не женщина и не мужчина, я вне игры. — Ребенок? — Пф! — Почему вообще кто-то из рода человеческого? — Собака? — Было. — Ласка, землеройка, эму? Вы меня уже достали. — Почему непременно живое существо? — ?.. — Призрак? — Бог? — Робот? — Вирус? — Пришелец? — … — Некая концепция. — Некая — что? — Что ты понимаешь под концепцией? — Некую идею, принцип, состояние духа, что угодно… — И много ты знаешь концепций, которые убивают? — Фанатизм, расизм, тоталитаризм… — Капитализм, прогресс. — И так далее. — Дайте мне недельку, — говорит Жером. Добрую часть обеда я глазел на официантку. Сексуальный голод вызывает порой легкое опьянение: все женщины становятся желанными, а любой уголок — пригодным для совокупления. Я резко перестал смотреть на официантку, когда через два стола от меня уселись три новые посетительницы. Три подружки, три конторщицы, торопливые, раздраженные, нелепые. Три будничные женщины. Хотя каждая, похоже, забыла, что она — женщина. И каждая из трех заслуживала, чтобы ей об этом напомнили. На обратном пути я не пропустил ни одной, попавшейся навстречу. Каждой хотелось крикнуть, что вот он я. Вернулся в контору, думая, что найду укрытие, но как раз тут-то и подстерегала опасность. Откуда в наш коридор обрушилась эта лавина блондинок? Я услышал зов джунглей и увидел, как тьма горделивых красавиц все сжигает на своем пути, рыская, словно оголодавшие пантеры. Нимфы, все вокруг озаряющие своей красотой и выставляющие свои груди, как боевые награды. Слишком поздно хвататься за оружие, можно только спрятаться в кустах и подсматривать. — Ишь ты, начали набор для «Простушки», — говорит Старик, усаживаясь перед своим компьютером. — Такие женщины в реальной жизни не встречаются, — замечает Жером. — Я всегда недоумевала, как такие девицы могут нравиться мужчинам, — говорит Матильда. — Что скажете, Марко? * * * За первым утренним кофе мы услышали жужжание факса. В такое время это мог быть только Сегюре. Как вам наверняка известно, вчера утром показывали сорок пятую серию. Если хоть кто-то из вас ее видел, он может засвидетельствовать остальным троим, что пресловутая сцена «объяснения» между Мари и Уолтером снята в точности так, как была написана, во всем ее эротическом масштабе. Хочу, чтобы вы знали, как подобного рода фантазии могут всем нам дорого обойтись, особенно в то утро, когда у нас был наивысший рейтинг. Желая и дальше оправдывать ожидания зрителей (чья почта ежедневно растет), я в настоящий момент составляю список технических требований к сериалу «Сага», который четко обозначит его рамки и, соответственно, определит границы, которые нельзя преступать. Сколько раз я настаивал, чтобы мы раскрыли наконец личность тайного обожателя Мари? После сцены с засорившейся раковиной (!!!) это стало настоятельной необходимостью. Жду соответствующий эпизод в ближайшие дни. Впрочем, мне теперь невозможно делать уступки по поводу сцен, которые плохо восприняты кое-кем в высшем руководстве канала. Я имею в виду конкретно все ту же сорок пятую серию, где Камилла рассказывает о своем приступе мистицизма (???). Это «отклонение» коренным образом выпадает из общего тона сериала, а главное, не согласуется с характером самой Камиллы. Буду совершенно честен, добавив, что нахожу текст довольно слабоватым и несколько вычурным. Вы нас приучили к лучшему. Пользуюсь случаем, чтобы сообщить, что со следующего понедельника в двенадцать тридцать начинается повтор всего сериала, с самой первой серии. Двадцатишестиминутный формат кажется нам наиболее приспособленным для этого временного промежутка. Никогда не забывайте, что командный дух — превыше всего. Старик безмятежным жестом отсылает факс в мусорную корзину. — Сегюре так ничего и не понял в принципе «голой фразы». Если бы он набрался духу устроить себе Четверть Часа Искренности, то хватило бы всего двух строчек: «„Сага“ прет полным ходом, главное, ничего не меняйте. Если можете, делайте еще хуже. Ничего не понимаю». Да как он осмелился написать: «Сколько раз я настаивал, чтобы МЫ раскрыли наконец личность тайного обожателя?» Затесавшегося между нами и публикой Сегюре скоро раздавит, то-то я полюбуюсь. Зато насчет «приступа мистицизма», о котором он говорит, как-то не очень припоминаю. Старик сдерживает легкую усмешку. — История с пастором? Я думал, что ее никто и не заметил, как и вы. Мы все перебираемся к дивану, где, как всегда поутру, тихонько сопит Тристан. Рядом с ним громоздится стопка кассет. Жером хватает самую верхнюю. Он неуклонно записывает каждую серию, каждый день. Старик вставляет ее куда надо. — Вкратце напомню, что там с Камиллой, а то будет непонятно. Бедняжке не удалось найти смысла ни в своей жизни, ни в своей смерти. И она хочет потолковать об этом с первым попавшимся пастором. — Почему с пастором? — А почему бы и не с пастором? — Но ведь она же НЕ ВЕРИТ в Бога. — То-то и оно. Появляется изображение. Камилла сидит в три четверти, в правой части экрана, пастор напротив, на фоне древней каменной стены. Типу, который его играет, лет пятьдесят, на лице выражение невероятной серьезности. Прямо как настоящий. — Давно вы думаете о самоубийстве?.. — Не знаю… Да… Давно… — У врача были? Со здоровьем все в порядке? — Да. Жуткая сцена. Пастор складывает ладони перед лицом, но не для молитвы, а чтобы собраться с силами.