— Она думала, что он где-то далеко, может быть, умер, но призрак в конце концов вернулся. Зачем? Чтобы в последний раз взглянуть на свое милое дитя перед смертью? Чтобы шантажировать? Или, наоборот, завещать ей награбленные во время войны сокровища? Невозможно сказать наверняка. Сегодня утром она впустила к себе человека, которого никогда не видела и который бросил ее когда-то. После этой встречи, о которой мы никогда ничего не узнаем, Лиза погибает от удара по голове. — Почему вы говорите, что мы никогда об этом не узнаем? — А вы представьте себе, что за человек этот отец. Он ведь так и не искупил свое прошлое, он стар, затравлен и продержался столько лет лишь благодаря мечте о встрече с дочерью. Думаете, он выживет после сцены, которую они разыграли сегодня утром? В ближайшие дни обшарьте хорошенько берега Сены, вполне возможно, что вы найдете — тридцать лет спустя — тело этого негодяя. Инспектор сидел, скрестив руки, с отсутствующим видом. Задумавшись. Дидье раскрыл свой блокнот и что-то записал. Луи бросил взгляд на контур Лизиного тела, очерченный мелом на полу, и его глаза в первый раз затуманились. Быть может, он понял в этот миг, что уже никогда больше ее не увидит. — Господин Станик, мне надо составить отчет. Все, что вы рассказали, будет зафиксировано. — Не стоит, инспектор. Забудьте все, что я вам тут наболтал. — Забыть? Луи закрыл глаза, чтобы скрыть выступившие слезы, как оно всегда бывает. — Вы были правы, инспектор. Лизу наверняка убили из-за драгоценностей. — ?.. — Но при моем ремесле невозможно допустить, чтобы люди погибали так глупо. Особенно те, кого любил. Хочется придумать им какую-нибудь захватывающую смерть. Луи медленно направился в спальню Лизы. Ошеломленные полицейские двинулись следом. — Но… что же у вас за ремесло? Помолчав немного, Луи опустился на колени перед кроватью. — Я сценарист. Он провел рукой по смятым простыням и уткнулся лицом в подушку. Матильда Любовь. Любовь никогда не приносила Матильде денег. Или самую малость. Она служила ей двадцать лет, трудилась как портняжка, чтобы представить ее в наилучшем виде. Любовь была ее работой, она знала все ее уловки и ухищрения. Порой даже изобретала новые. Прежде чем открыться ей, любовь долго изводила ее своими капризами и каверзами. С утра до вечера, изо дня в день. К чему считать часы, если речь идет о любви? Разве сама любовь спит? Берет отпуск? Любовь всегда требует большего и первой ничего не дает. Но Матильда умела добывать сокровища ее потаенной нежности. Двадцать лет, проведенных в погоне за любовью, научили ее, что самопожертвование — источник животворный и неисчерпаемый. Как бы там ни было, ни на что другое Матильда все равно не годилась. Виктор твердил ей это каждый день: — Твой талант — дар небес. Ты только одно и умеешь, но зато, черт подери, бесподобно! В конце концов она и сама поверила в этот образ великой жрицы любви, который ему так нравилось ей живописать. Колдунья, кудесница, повелительница сердец и страстей, хранительница огня — он никогда не боялся хватить через край, когда надо было подбодрить ее в работе. А она верила всему, что исходило из уст Виктора, — с их первой встречи. Она тогда даже не пыталась избежать западни, таившейся в его взгляде. В тот же миг начисто забыла о своем дневнике, который писала за столиком бистро на Вогезской площади. А он, словно харизматичный проповедник, который сам ни во что не верит, сразу сумел окрутить ее наивную душу. И стал ее первым любовником, в тот же самый день. Ей тогда и восемнадцати не было. Но он бы не задержался в ее объятиях и до следующего вечера, если бы она с самого начала не проявила потрясающих способностей ко всему, что касалось любви. И к лучшему, и к худшему. Десять лет счастья. Она за работой, он за кассой. Прямо как в песенке из «Трехгрошовой оперы». Он умел давать ей советы и доставлять все удобства, в которых она нуждалась, чтобы спокойно вкалывать. Порой он ее выгуливал, чтобы у нее немного проветрилось в голове и появился румянец на щеках. Ему довольно было проявить лишь чуточку внимания, чтобы никогда не говорить «я тебя люблю» той, которая только этого и ждала. И все стало так обыденно, так уныло предсказуемо. Каждые три недели он наведывался к ней в комнатку на улице Мсье-ле-Пренс за плодами ее пахоты. Заодно брал и ее, минут на пять — она большего и не просила. Она могла любить его еще лет десять. Что и делала. Вопреки его женитьбе на первой встречной и двоих последовавших за этим детей. «Любовь — не семейное дело», — говаривал он. В конце концов она в это поверила. Ей было тридцать. Он превратил ее в старую любовницу, которой уже ничего не обещают. Матильда стала работать с еще большим ожесточением. Чтобы забыть Виктора или одарить его еще больше — она и сама не смогла бы сказать наверняка. А его аппетиты все росли, и он порой требовал чего-нибудь поострее. — Поострее?.. Что ты имеешь в виду? — Побольше эротических фантазий, пыла, черт побери! Не сдерживай сучку, которая в тебе сидит! В сорок лет Матильда приняла все. Пожертвовав своей юностью и детьми, которых у нее никогда не будет. И ради чего? Ради любви? — Мне жаль, малышка. Я так и не продал тысячный тираж «Забытой любовницы». — Но, Виктор… Я же сделала все, как ты просил. Добавила эти главы об «Эрос-центре»… — Знаю, знаю, ты старалась. Но перепихон читателей больше не интересует. — Это из-за моего псевдонима. Кто захочет читать последний роман Клариссы Гранвиль? Следующий подпишу «Патти Пендлтон», она уже давно ничего не публиковала. Патти Пендлтон. «Замирание сердца», «Чертог без любви», «Та, что ждет». По тридцать пять тысяч экземпляров каждый. Патти Пендлтон с ее ситуациями-перевертышами, с романтизмом, не признающим никаких законов, и коттеджами в Сассексе. — Пятнадцать лет прошло, Матильда. Сегодня этим даже бумагу не окупишь. — А Сара Руд? Все фанаты ждут продолжения приключений Дженис! «Дженис и Дама червей», «Дженис идет на войну», «Дженис и ее сестра», «Наследство Дженис». И еще столько других. — И что ты родишь на этот раз? «Дженис в Интернете»? «Дженис теряет вставную челюсть»? Всем плевать на эту дуру. — Возобновлю серию «Экстаз». «Адские грезы», «Экзотическая дрожь», «Андреа-дикарка», «Оазис наслаждений» и так далее. Виктор, сидя за ее письменным столом, гнусно осклабился и достал книгу со стеллажа, закрывающего всю стену. — Ты? О сексе? Хочешь, зачитаю из «Греховодницы» любой отрывок наугад?.. «Эдвина почувствовала, как ее воля дрогнула под опытной рукой Давида. Она знала, что отдастся ему рано или поздно, и этот час пробил. Она опустилась на колени перед своим любовником и потянулась губами к его жезлу». Жезлу! Надо быть шестидесятилетней старухой, чтобы уразуметь, что это такое! Проклятье! Всем плевать на твои старомодные изыски! Хуже всего, что тебя даже нельзя за это винить. Как ты можешь надеяться, что кто-то поверит в твои дурацкие «Экстазы», если сама знаешь всего две позиции, да и то вторая у тебя только для праздников? — Тяжело говорить это, Матильда, но я вынужден вернуть тебе твою последнюю рукопись. — Что ты такое говоришь? — Я не стану это публиковать. — ?.. — Если не увеличу оборот, придется продать часть лавочки. А я слишком долго дрался за нее, чтобы делить с посторонними. Мертвенно-бледная, задыхающаяся Матильда склонилась над столом и вцепилась в руку Виктора. — Издательство «Феникс» — это же мы вдвоем… Уже двадцать лет… Мы ведь его вместе создали, это издательство… Ты им руководишь, но первые-то книжки написала я, без задатка, без всякого договора… Да у меня и сейчас его нет… Мы ведь всегда работали на доверии… Всегда были одной командой, верно? Она ждала, что он улыбнется в ответ на ее улыбку. Но он даже не смотрел ей в глаза. Наверняка из-за неловкости. Или отвращения, которое она ему внушала. — Вот, забери свой текст. Завтра рассчитаюсь за «Забытую любовницу». Она вскинула похолодевшую руку ко лбу. Жестом, достойным «Дженис», изысканным и патетичным, в духе принесенных в жертву любовниц. — Я должен дать шанс и другим авторам, как тебе когда-то. Они пишут современнее, больше отвечают запросам публики. В последние годы ты слишком много работала, малышка. Сделай передышку. Попробуй некоторое время заняться чем-нибудь другим. Она схватилась за спинку кресла, чтобы не потерять равновесие. Никогда еще она не была так похожа на собственных героинь, прекрасных и беззащитных. — Я больше ничего не умею… — Тебе будет трудно пристроить свою писанину, Матильда. Я не знаю тут ни одного издателя, который бы ее взял. Уж лучше бы он ударил ее кулаком. До крови. — На что же мне жить?.. — Пиши для бабских журналов, какую-нибудь ерунду для телевидения — дело нехитрое. Или замуж выходи. В твоем возрасте это еще вполне возможно. Почему любовь должна быть для всех, кроме тебя? Жером Детфайтер[1] склоняется к монаху в оранжевом облачении, который молится перед гигантским Буддой. Звучит апокалипсическая музыка. Стены храма сотрясаются от взрыва, земля уходит из-под ног.