— Вы меня небось сочтете сентиментальной дурочкой, но больше всего мне жаль наших героев. Все, кого мы любили, станут людьми, которых в обычной жизни презираешь. — А меня вы сочтете циником, — говорит Жером, — но попытайтесь представить, какую потрясающую кормушку они себе устроили. — Я знаю, что сойду просто за демагога, — говорю я, — но больше всего мне жаль девятнадцать миллионов человек, которые дошли с нами досюда. Видели сериал «Миссия невыполнима»? Различные реакции. От ностальгического мычания Тристана до категоричного «нет» Матильды. — Тридцать первых серий были самыми напряженными моментами моего детства. Когда слышалась музыка, сопровождавшая титры, мне казалось, что я начинаю пылать, я бы и отца с матерью убил, если бы они попытались встрять между мной и теликом. Из-за этого сериала, собственно, мне и захотелось стать сценаристом. А потом, как-то сентябрьским вечером, показали первую серию четвертого сезона. Та же музыка, те же интриги, те же актеры, а что-то стало не так. Стало дерьмом. И никто не мог объяснить мальчишке, которым я тогда был, куда подевалась магия того, что он считал самой прекрасной в мире вещью. Уже потом, много лет спустя, я прочитал, что сериал выкупил «Парамаунт» и воспользовался отпуском делавшей его команды между третьим и четвертым сезоном, чтобы все там изменить. Машина сломалась навсегда, но это не помешало им снять еще десятки и десятки серий, которые сегодня никто и не помнит. Тристан аплодирует моей маленькой речи, не переставая смотреть прогноз погоды. — Я в этом ремесле получил столько оплеух, что мне уже все нипочем, — говорит Старик. — Но при чтении этого сценария у меня возникло ощущение, что мы столкнулись с теми, кто нас превзошел. — ?.. — Что? — Луи? Ты всерьез считаешь, что это хорошо? — На первый взгляд сценарий не выходит за рамки заурядного кретинизма и выеденного микрофона не стоит. Но когда обнаруживаешь спрятанную в нем невероятную идеологическую машину, хочется кричать о гениальности. — ?.. Замешательство в рядах. Но Старик явно не шутит. — Похоже, они решили воздействовать на подсознание. — Это как «скрытый» кадр? — Вот именно. В безобидные перипетии сериала незаметно подсадили зародыши идей, которые зритель воспринимает непосредственно, в обход своего сознания. — Луи перегрелся! Это все из-за шока… — Хотите примеры? Кристина — просто иллюстрация всей официальной болтовни о борьбе против наркотиков в ее наиболее чистом и наименее раздражающем виде. Новые изыскания Фреда уже заранее внушают мысль, что любой экологический принцип ограничен. Промышленник с его бессонницей — это зачаточное оправдание безработицы и повод навести новый глянец на пошатнувшийся экономический либерализм. Я как-то не очень улавливаю. Но Луи, похоже, уверен в том, что говорит. — А вы заметили эту странную штуку — атомизацию общества? — Ато… чего? — Атомизация — это изоляция людей друг от друга. Заказ еды на дом, болтовня с подружкой по Интернету, восхваление телевидения. Тихая семейная жизнь возводится в культ, становится главной добродетелью, а любой выход из дому подается как потенциальная опасность. — Ты перегибаешь, Луи. Я ничего такого не заметил. — А они того и добивались. Хотя вас-то я считал более искушенными, выше среднего уровня. Только не говорите мне, что не оценили по достоинству того типа из политшколы! Не понимаю даже, о ком он говорит. — Вначале я недоумевал, зачем он им понадобился, но потом сообразил, что они собираются делать его все значительней и значительней. За три серии он у них превратится в человека ответственного, честолюбивого, альтруистичного и бескорыстного. За три серии! И все это с талантом, который вызывает у меня зависть. Чувство юмора, мелкие слабости, делающие его более человечным, да еще совесть, про которую не стоит забывать, — и он становится просто отличным малым. Если этот персонаж не создан с ног до головы для того, чтобы примирить массы с политикой, будет очень жаль. — Бред! Бред-бред-бред-бред! Я бы тоже кричал «бред!» вместе с Жеромом, если бы в доводах Луи меня кое-что не смущало. В том, как Сегюре пытается оттяпать у нас «Сагу», есть что-то, намного превосходящее проблему рейтинга или больших бабок. Известно ведь уже, что телевидение — орудие власти номер один, так что нет ничего удивительного, если государство сует свой нос в область вымысла, раз политические склоки уже никого давным-давно не интересуют. — Рискую показаться параноиком и жертвой манипуляций, но скажу, что на роль этого студентика они наверняка подыщут актера с замашками будущего президента, идеального народного избранника. Жером подначивает его идти в своих бреднях до конца, и Луи без всякой жалости наносит удар: — Если бы мне сказали, что восемьдесят первая серия была написана во время последнего заседания Совета министров, я бы не слишком удивился. Жером делает вид, будто сражен стрелой прямо в сердце, и валится на диван. Не понимаю, что его так бесит в доводах Луи, кроме некоторого преувеличения, вполне позволительного для выдумщика, которого захлестывает собственное воображение. — Девятнадцать миллионов зрителей, детки мои. Девятнадцать миллионов. — Ты нас ко всему приучил, Луи, но государственная пропаганда, «Сага» Большого Брата и промывка мозгов с экрана — такого ты нам еще не втюхивал! Это же настоящий политический триллер в духе пятидесятых! — Я это там вычитал и никому не навязываю. Но одно несомненно: мы породили чудовище. Кому бы это дерьмо ни пошло на пользу — власти на местах, кризису или продавцам ванили, — оно превзошло нас самих. Молчание. Матильда закуривает свою сигарку со всей присущей ей скромностью. Спрашивает меня взглядом, что я об этом думаю, я гримасой отвечаю, что уже не знаю, что и думать. Тристан смотрит телик. Жером спрашивает, что будем делать. Нам остается только придумать что-нибудь, поскольку это наше ремесло. Все начинают раскидывать мозгами, словно речь идет о каком-нибудь драматическом повороте для «Саги». — Если у кого-то есть идея… Идея, черт побери! Одна-единственная, чтобы вытащить нас из этой западни, которую мы сами себе выкопали. Идея, чтобы показать им, что мы все еще хозяева на борту. — У меня появилась одна, — говорит Луи, поджав губы. Не показывая, будто что-то знаем, мы покорно возвращаемся к работе. Ален Сегюре, день ото дня все более приветливый, попросил нас особо постараться с последними пятью сериями. По его словам, сериал должен завершиться апофеозом, чтобы навсегда остаться в зрительской памяти. «„Сага“, конечно, умрет, но она дорого продаст свою шкуру!» — говорит он. С его точки зрения, квоты на отечественную продукцию перекрыты с избытком, цель достигнута и делу конец. Восхищаюсь этим невероятным апломбом, этой двуличностью, которой нигде не научишься. Ему даже хватает бесстыдства добавлять, что, если у кого-нибудь из нас есть идейка нового сериала, он без колебаний изучит ее во время летнего отпуска. Все же надо отдать ему должное за скрытность; продолжение «Саги» клепают уже полным ходом, а секрет хранится надежнее, чем во Французском банке. Если Сегюре порой и позволяет высказаться домохозяйке из Вара, которая в нем сидит, то никогда не упускает из виду великое будущее, которое ему сулили в управленческих школах. Чтобы не обмануть его ожидания и откликнуться на призыв к совершенству, мы изменили метод работы, максимально воспользовавшись тем обилием средств и времени, которые он нам предоставил. Пишем вдвое больше страниц, чем требуется на серию. Каждая сцена задумывается в трех-четырех разных вариантах, и все снимаются, чтобы был выбор при монтаже. Старик и Сегюре, рука об руку, целыми днями торчат у Уильяма, обсуждая каждый кадр и отбирая лучшие. Сегюре, удивленный тем, что вернул себе контроль над «Сагой», в конце концов увлекся этой игрой в сочинительство. Отныне он, как всамделишный сценарист, сам может решать кроссворды из предложенных ситуаций. Например: Фред опять изобрел что-то дьявольское. Это изобретение способно: 1. Спасти мир. 2. Ввергнуть его в хаос. Сегюре склоняется к первому варианту, поясняя, что апофеоз не значит апокалипсис. Первая ситуация ведет нас к следующей альтернативе: Чтобы спасти мир, Фред должен: А. Пожертвовать дорогим ему существом. Б. Пойти на сговор с некоей тайной силой, которая даст ему средства для изысканий. Сегюре возмущен. Как это — пожертвовать дорогим существом? И речи быть не может! Никто не совершит подобной гнусности, даже ради спасения миллиардов анонимов. Несмотря на риск, принят вариант Б. Тайная сила — это: а) сверхмогущественная политическая организация, которая желает усугубить разрыв между богатыми и бедными странами; б) секта милленариев, которые хотят подготовить человечество, без его ведома, к великой неразберихе 2000 года; в) богач Мордехай, ищущий смысл своей жизни; г) лобби защитников Высшей Мудрости, решивших нагнать страху на местные власти; д) финансово-промышленный трест, скучающий по временам холодной войны; е) кружок фанатиков некоей ролевой игры, использующих Землю как свою игровую площадку. Во имя домохозяйки из Вара, рыбака из Кемпера и безработного из Рубэ единственный приемлемый вариант — это «в», он и монтируется. Все остальные интриги сериала тоже просеиваются через сито Сегюре, который считает, что нам повезло иметь такое отличное ремесло. Семьдесят шестая серия побила все рекорды зрительского успеха, когда-либо установленные на французском телевидении, даже когда оно располагало всего одним каналом. Во времена, когда все — культ и миф, «Сага» тоже не избежала этих ярлыков. Еще до того, как на экраны вышла последняя серия, появилась посвященная сериалу книжонка. Там говорится о нас четверых, и, хотя переврано все, такая дань уважения доставила нам удовольствие. Кроме историй и портретов каждого персонажа, есть в книжке целая аналитическая глава, посвященная типичному саговому человеку. Если верить автору, есть саговая современность, саговый образ жизни, саговое отношение к миру. Саговый человек тянется к своим родным и близким, потому что у него нет идеалов, и тем не менее все его высказывания можно свести к одной фразе: «Мы ничто, станем же всем». Он во всем ищет забавную сторону, что, быть может, характеризует его лучше всего, потому что от драматичности и серьезности его тянет на убийство. Больше всего он ненавидит циников. Уделяет немалую часть своей повседневной жизни сюрреалистическим идеям, которые наша эпоха слишком поспешила похоронить. Он убежден, что на исходе века революционно только счастье. Не моногамен. Пьет много чая и творит чудеса с овощами. И конечно, душится ванилью. Я не мог отделаться от смущения, читая эти страницы. Не пойму, должны ли мы гордиться, породив это дитя. Быть может, что-то тут и верно, но я немедленно захожу в тупик, как только надо что-нибудь анализировать или синтезировать. Я и в детстве уже был таким; на уроках французского за сочинение получал восемнадцать баллов, а за разбор текста — всего два. Да и как я могу верно оценить «Сагу», если наша четверка находится в самом неподходящем для этого положении? * * * Недели пролетают с бешеной скоростью, я даже моргнуть не успел, как семьдесят седьмую серию сменила семьдесят восьмая, а ее — семьдесят девятая. Ожидая освобождения 21 июня, я принимаю все, что навязывает мне «Сага», начиная с того, что отставляю в сторону собственную жизнь. Шарлотта на мой призыв не откликнулась. Слышала ли она его хотя бы? Может, она где-то далеко, в краю, где нет телевидения, ни кабельного, ни спутникового, там, где жизнь похожа на рекламу. Не так давно я даже молился, чтобы она вернулась. Меня это самого удивило. Видимо, я считал, что у нас с Богом установилась некоторая близость, с тех пор как Он стал одним из моих главных персонажей (я Ему очень даже хорошо угодил на уровне диалогов. Бог у меня абы что не говорит). В общем, я Его попросил вернуть мне Шарлотту или привести меня к ней, а я в обмен сделаю Его элегантным, сдержанным и ужасно современным для девятнадцати миллионов человек. Ему же сплошная выгода — что там Его воскресная паства в сравнении с моими зрителями по четвергам? Сегодня я уже жалею, что пытался с Ним торговаться, как на базаре. Он не только пальцем не шевельнул, чтобы приблизить меня к моей любимой, но боюсь даже, что отныне старается отдалить меня от нее еще больше. Я все сделал, чтобы обернуть ее отсутствие в шутку, но меня это больше не забавляет. Двадцать второго июня она станет мне нужна, как никогда прежде. В то утро я окажусь один-одинешенек на незнакомой территории; я стану наконец сценаристом, но какой ценой? Желая как-то отыграться, я решил заранее предупредить зуд моего либидо и использовал для этого радикальный метод. Сам Сегюре не сделал бы столь блестящего выбора. Итак, два возможных решения: 1. Мастурбация. 2. Совокупление.