Первое решение, самое что ни на есть подходящее, имело тот недостаток, что несколько отодвигало мою неудовлетворенность, а стало быть, как это ни парадоксально, заставляло меня терять драгоценное время. Второе решение непосредственно вело к выбору: а) с какой-нибудь бывшей; б) со случайной незнакомкой; д) с профессионалкой. Решению «а» я уже как-то последовал и не испытываю ни малейшего желания повторять. К случаю же, как сценарист, отношусь с чрезвычайной осторожностью, так что вариант «б» отпал сам собой. — Только не говори мне, что ты пошел к шлюхе! — Пошел. — Но… к шлюхам же никто не ходит с шестидесятых годов! Жером никак не может опомниться. Смотрит на меня как на: 1. Заскучавшего по ушедшей эпохе. 2. Постыдного извращенца. 3. Героя. Наверное, во мне было всего этого понемножку, а вместо алиби — своего рода профессиональное любопытство, в которое он ни на грош не верит. — Ну да, как же. А если тебе понадобится описать падение Римской империи, ты что, вырядишься в тогу? — Прошлое — дело другое. А тут — наверняка самая четко расписанная сцена в мире. Подмигнуть, подойти, договориться о цене. А дальше — подъем по лестнице, отстающие обои, твой выбор, отстраняющиеся губы, печаль после соития, деньги на уголке стола — все. — На тебя непохоже. — Тем не менее я это сделал. — И что? — Впечатление от реальности довольно сильное, веришь до самого конца. Зато психология действующих лиц очень удивляет. Мне не показалось, что потом так уныло, как об этом говорят, но я никогда и представить себе не мог столь внезапного избавления от грубого тона, когда вышел из комнаты. Я вдруг понял, что во всем этом гнусном церемониале есть некоторый альтруизм, некоторая благожелательность к клиенту. Несмотря на отдельные штампы в диалоге, девице удалось мне внушить, что она делает это ради меня. Ради нас, мужиков. В общем, что это как бы ее миссия. Чтобы поверить в это, надо и в самом деле там побывать, но это чистая правда. Если я напишу сцену с великодушной шлюхой, мне не поверит никто, однако это измерение все-таки существует. — Но это же неправдоподобно. — Значит, не напишу. Шлюхи сохранят этот секрет для бедолаг, которые постучатся в их дверь, а публика ничего не узнает. Я забросил свою жизнь, осталось ведь всего два месяца. В конце концов, так ли это важно — жить своей жизнью, когда двадцать миллионов человек доверчиво следуют за тобой, шаг за шагом? Доверие… Доверие… Все это доверие меня смущает. Я не из тех, кому стоит доверять. Наверняка это и смущает меня в роли отца. Бесконечное доверие ребенка — вещь настолько чистая, что ночами не спишь из страха совершить ошибку. Никогда никого не просил мне доверять. * * * Однако за эти два месяца мы пережили один очень славный момент. Настоящий. Один из тех, благодаря которым думаешь, что эта «Сага» стоила усилий. Все началось как дурная шутка, и никто не может сказать, чем это закончится. Это случилось в День святого Марка, 25 мая, но подарок получил не я, а Жером. Накануне я поехал в аэропорт за Дюной. Лина так и не поняла, к чему было столько хлопот ради третьестепенного персонажа. Сегюре, правда, до гроша оплатил все расходы, и без всяких споров, уверенный, что это последний наш каприз. Когда я увидел ее на выходе из самолета, она была в точности на него похожа — на каприз, я имею в виду. И такая же красивая. На обратном пути я, вцепившись в рычаг переключения скоростей, нечаянно задел рукой ее бедро и получил веское доказательство, что она действительно существо из плоти и крови. На самом деле никакой она не каприз и не мираж, а самый настоящий соблазн. Женщина-соблазн. — Вы… э… я хочу сказать… Вы… по-французски тоже говорите? — Подзабыла с тех пор, как моя прежняя соседка по квартире съехала. Она выросла на «Германтах», поэтому фразы строила с руку длиной. Смешно, да? Я сообщнически подхихикнул, совершенно не понимая, почему это должно быть смешно. В тот же вечер заглянул в словарь. Все это из Пруста. — Так вы, значит, актриса? — Вовсе нет. Заканчиваю курс японского в университете. В Монтане. Это подруга одной подруги увидела объявление вашего агентства. Поскольку требовалась девушка для французского «мыла», она мне сказала: «Оона, это же ты им нужна!» Она тоже из племени хопи, но ее не взяли. Честно говоря, я не пыталась понять, зачем им понадобилась девушка вроде меня, но согласилась, потому что могу заработать столько же, сколько за два года в пиццерии при неполном дне. Я их предупредила: я не актриса. Но они сказали, что это совершенно неважно, главное, что я есть. — Нам всем этого очень хотелось — чтобы вы были… — Там какая-то часть диалогов на японском? — Не думаю. — А эта Дюна должна метать бумеранг? — Вы ведь наверняка умеете. — А вы не проболтаетесь? — Клянусь. — Я сказала, что умею, но выучилась потом, между делом, потому что это требовалось для роли. — … — Впрочем, я не жалею. Это очень чувственный жест и великолепная парабола одиночества. — … Я подождал в холле ее гостиницы, пока она примет душ и наденет что-нибудь, «в чем меньше похожа на скво». Прежде чем отправиться на съемочную площадку для встречи с Сегюре и режиссером, я попросил ее заглянуть к сценаристам. Если ей это не скучно, разумеется. — Почему бы и нет? В конце концов, они знают о Дюне больше, чем все остальные. — Особенно Жером, это он придумал вашу героиню. — Вы думаете, что я… как это по-французски… подойду? — … Матильда и Старик ждали нас, умирая от любопытства прямо как ребятишки. Увидев ее, Тристан шепнул мне потихоньку, что брат не устоит. Мы и сами все так думали. А потом вошел он с охапкой бумажных пакетов в руках, с двухдневной щетиной, в своих дырявых теннисках и до жути потертых джинсах. — Этот полячишка совсем оборзел. Двадцать франков за «Веселую буренку», а литр кагора по цене марго. Он, ворча, положил пакеты, даже не взглянув на нас. — Так «Веселая буренка» и во Франции есть? — искренне удивилась Оона. И Жером обернулся. К ней. Наступило молчание. Брюнетка. Волосы длинные и прямые, как проволока. — Оона, позвольте вам представить последнего члена нашей прекрасной команды: Жером. — Очень приятно, — говорит она, протянув ему руку. — Если я правильно поняла, то именно благодаря вам существует Дюна, а я сегодня оказалась здесь. — ?.. Глаза у нее должны быть ярко-голубые, а кожа матовая, с медным отливом, как у индианки племени зуни, и еще… — Ты не поздороваешься с Ооной? — Оона? Улыбка неуловимая, как у гейши. Ноги длиннющие, а грудь поскромнее. Но тоже с медным отливом. — Я гожусь для вашей Дюны? — ?.. — Скажи, что она будет потрясающей Дюной, Жером. — … Малейший из ее жестов создает впечатление безмятежности, она вся как открытая книга, а смех льется ручейком.