— Ну да, я единственная на земном шаре ничего о ней не слышала. Так это показывали? — Ты меня разыгрываешь… — Я была в Крёзе. Ни телевизора, ни газет, хорошо хоть электричество было. Крёз — это Крёз. — Да, ее показывали. — Доволен? — Не знаю, подходящее ли время рассказывать тебе все это. — Ну да. В двух словах. Мне интересно. Это ведь было так важно для тебя. — Скажем, что… Скажем, что за один год я сделал полный оборот вокруг Солнца, пройдя через все времена года. Совершил путешествие ради инициации, замкнул круг. Отплыл Гомером, вернулся Улиссом. Дошел до края пропасти, заглянул туда и испытал страх. Раздвинул границы вплоть до того, что они сами меня раздвинули, зашел очень далеко, за грань добра и зла. Но мне этого было мало, пришлось столковываться с дьяволом, чтобы приблизиться к Богу и выдавать себя за Него на досуге. Я не раз побывал в греческой трагедии, в итальянской комедии и в буржуазной драме, я попирал ногами Голливуд и даже был в гостях у принца как-то вечером. Я ворочал тысячью непростых судеб и оказался в ответе за двадцать миллионов душ. Но теперь все в порядке. Заслуженное молчаньице. Я старался. — А ты, Шарлотта? — Я? Родила ребенка. — … Дверь ее комнаты закрыта. — Это ведь я сценарист, Шарлотта. Театральные эффекты, неожиданные повороты, хлесткие реплики — мое ремесло. — И все-таки я его родила. А если боишься, что украду у тебя реплики, буду краткой: он от тебя, ему три месяца, это мальчик, зовут Патриком — я решила, что еще лет тридцать это имя будет уникальным, значит, полный шик. Дверь ее комнаты закрыта. Мне нужна сцена с объяснениями. Требую длинный «туннель» с поворотами назад и со всеми разъяснениями по ходу рассказа. У меня уйма вопросов. Она их ждет. И у нее уйма ответов. Чувствую, что мои реплики потеряют свой блеск. — …Почему? — Потому что я получила результаты анализов как раз в то время, когда ты начал работать над своим сериалом. Я не собиралась раздувать это дело, хотела тебе сообщить как-нибудь поосторожнее, я ведь знаю, что ты парень впечатлительный. Несколько раз пыталась. — И что? — Ты еще спрашиваешь? Не помнишь, до какой степени ты был не в себе? Стал опасным психом! Ты настолько помешался на своем сериале, на своих коллегах, на своих персонажах, что все остальное в жизни для тебя потеряло значение, только попробуй мне возразить. — Ну, может, я немного увлекся… — Даже когда ты был дома, ты оставался там. Там тебе было настолько увлекательнее, чем со мной, что ты давал мне это понять. Как-то вечером даже сказал: «Как там твоя работа? Думаю, что Милдред могла бы потихоньку заняться чем-нибудь в этом роде». — Я так сказал? — Ты сказал еще хуже. Предпочитаю забыть. — «Сага» была моим единственным шансом, такой только раз в жизни выпадает! Случилось это не вовремя, вот и все. Могла бы и понять! Проявить хоть чуточку терпения. А ты вместо этого потихоньку смылась в Крёз, в самую глухомань, просто по-свински! — Это не единственная причина, Марко. Есть еще и… вот это. Она достает из шкафа сценарий пятой серии «Саги» и протягивает мне. — Тебя послушать, так ты восьмое чудо света творил. Это валялось на постели, я из любопытства заглянула. — ?.. — Двадцать первая сцена. Пролистываю половину страниц, руки потеют все больше и больше… Двадцать первая сцена… Двадцать первая сцена… что же там могло быть такого, в этой чертовой двадцать первой сцене, будь она неладна? Сцена 21 Гостиная Френелей. Павильон. День. Джонас Каллахан и Мари Френель в гостиной одни. Она заваривает чай. Джонас. Скажите, мадам Френель, Камилла всегда была такой? Мари. Вы хотите сказать, такой грустной, такой скованной? Нет. Девочкой она была полна жизни, непоседой, шалуньей… Джонас. Я все сделаю, лишь бы она стала прежней. Мари. Вы очень милый, Джонас, но если хотите знать мое мнение, я вам скажу, что вернуло бы ей утраченные силы и жизнерадостность. Джонас. Прекрасно. И что же это? Мари…Ребенок. Джонас резко вскакивает, опрокинув чашку горячего чая себе на колени, но даже не замечает. Пристально смотрит Мари в глаза. Джонас. Я так влюблен в вашу дочь, что она могла бы потребовать от меня что угодно… Чтобы я забросил к черту карьеру полицейского и стал уголовником. Чтобы ударился в запой вслед за отцом. Выкопал из могилы и оживил Шопенгауэра, чтобы выбить из него признание, что он ошибался. Пустил себе пулю в лоб, чтобы показать, что в смерти нет ничего особенного. Она бы могла потребовать от меня и большего. Но только не ребенка! Он направляется к окну, чтобы избежать взгляда Мари. Джонас. Пусть другой подарит ей ребенка, если это сделает ее наконец счастливой, но я этого никогда не смогу. Мне отвратительна даже мысль, что от моей плоти может произойти живое существо. Я хочу, чтобы после меня все кончилось, хочу быть последним, не хочу выпускать в этот мир маленькое существо, которое будет мучиться всю свою жизнь и сдохнет в конце концов. Не хочу тревожиться за него, мне и своих забот хватает. А вдруг я его так и не полюблю? Вы считаете, что любовь возникает сама собой? Я слишком боюсь, что возненавижу его, как только он появится, и заставлю заплатить за то, что затесался между мной и автотрассой, по которой я хочу протащиться со скоростью две мили в час. Произвести на свет ребенка?.. Если бы я думал, что у этого мира еще есть шанс, я бы не стал полицейским. Мне незачем себя продолжать. У меня никогда не будет ребенка. Выходит из гостиной. Я закрываю рукопись и смотрю на Шарлотту — еще более красивую, чем когда-либо. — Какой он, этот малыш? Любовь и война Луи. Луи еще жив. Старик… Теперь, когда мне и самому столько же лет, сколько было ему, когда мы встретились, язык не поворачивается так его называть. Ему уже за восемьдесят. Не понимаю, что помогло ему продержаться так долго. И зачем он хочет меня видеть столько лет спустя. Полгода назад, когда в очередной раз выпустили полное собрание фильмов Маэстро, Старик был честь-честью упомянут в титрах «Звездного мига», его последней работы. Тридцать лет спустя Луи наконец вышел на свет. Я просмотрел по кругу все фильмы Маэстро на большущем новом экране, который дети подарили мне на пятидесятипятилетие. Пытался представить, что из всего этого старья принадлежало перу Луи. Иногда возникало впечатление, что узнаю его в некоторых репликах или невероятных идеях. Одно несомненно: я почувствовал, как сотворенные Маэстро образы, которые моя память запечатлела нетронутыми, вновь оживают во мне, проплывая по экрану. Я всегда их хранил вместе с воспоминаниями детства. Луи… Словно вернувшись с того света, ты столько всего воскресил во мне. Сегодня я бы и сосчитать не смог, сколько раз ты вдохновлял меня за последние тридцать лет. Благодаря тебе я стал одним из самых востребованных «сценарных лекарей» в этой части планеты. По окончании «Саги», после распада нашей команды, я написал с десяток полнометражных сценариев. Одни принесли мне большое моральное удовлетворение, другие — кучу денег. Я получил все награды, на какие только можно надеяться в этой области. Я работал с режиссерами, к которым испытывал настоящее уважение. И вдруг мне все это наскучило.