– Тогда на машину себе тоже сам заработаешь, – спокойно ответил отец. – И ладно, – прошептал Байрам и решил: завтра. Назавтра он прогулял занятия в институте, правда, он постоянно их прогуливал, но в этот раз у него была очень серьёзная причина: он морально готовил себя к тому, чтобы пойти на сальсу. Впервые в жизни Байрам пожалел о том, что получает убогую стипендию троечника: раньше он тратил её на сигареты, которые курил тайком от родителей, но теперь она вся будет уходить на оплату уроков сальсы. Он поискал школу на карте города и вздрогнул, заметив вдруг то, на что не обратил внимания раньше. Школа размещалась в здании, соседнем с тем, с которого спрыгнула Афсана. Фактически она упала у самого входа (задев чью-то машину, и хозяин автомобиля долго ещё будет капать на мозги семье покойной, требуя возместить ущерб). Байрам решил, что, возможно, он на верном пути и место самоубийства было выбрано не случайно. Афсана ведь могла сброситься и с Девичьей башни (Байрам очень давно не поднимался на Башню и поэтому не знал, что, пока она открыта для посетителей, на верхней площадке постоянно торчит озверевший от скуки полицейский, специально туда поставленный, чтобы отлавливать и штрафовать самоубийц и прочих желающих полетать). Она могла даже утопиться в море. Но она пришла к школе, значит, и его путь ведёт к ней. Байрам вошёл туда в шесть часов вечера, словно в храм чужой религии, с опаской, остановился в тамбуре и стал глядеть в зал на единственную танцующую пару – было рано, занятия ещё не начались. Дверь, в которую толкался яростный ветер, коротавший день возле здания школы, распахнулась и чуть не зашибла Байрама. Увидев его, танцующий парень оставил партнёршу и поспешил к потенциальному клиенту. – Что вы хотели? – спросил танцор. – Записаться на сальсу… – робко ответил Байрам, успевший наглядеться на их танец и убедиться в том, что он так никогда не сможет. – А, вам туда, – парень показал на дверь в противоположном конце зала и вернулся к своей партнёрше, которая продолжала танцевать одна перед зеркалом. Байрам прошёл через зал, мимо умывающегося кота, похожего на пуму, который смерил его ледяным презрительным взглядом. Байрама передёрнуло, он ускорил шаг и вступил в маленький кабинет со скошенным потолком. За столом сидел мужчина, который показался Байраму огромным из-за накачанных мышц, которые он охотно демонстрировал посредством открытой майки. Он вёл с кем-то оживлённую переписку в телефоне и не сразу заметил посетителя, а только после того, как тот предупредительно запыхтел. Когда мужчина поднял на Байрама свои чёрные глаза и словно ввинтился ими в зрачки парня нахально и оценивающе, тот и вовсе почувствовал себя жалким ничтожеством. – Да? – нетерпеливо сказал мужчина, видя, что благоговейное молчание затягивается. – Я хотел на сальсу записаться, – промямлил Байрам, стараясь не смотреть ему в глаза, словно был преступником. – Занятия для младшей группы в понедельник и в четверг, начинаются в полседьмого и до восьми. Тридцать манат в месяц. – Угу… – А ещё у нас проводятся вечеринки по субботам. Членам клуба скидка – полцены! Мужчина выудил из ящика стола тетрадь формата АЗ, любовно разлинованную внутри на столбики. – Имя-фамилия скажи, – приказал мужчина. – Э-э-э – Байрамов Байрам. – Праздников Праздник, так и запишу. – Мужчина захихикал. – Твой номер – сорок два, запомни. Занятие в четверг. Оплату надо сделать заранее, в четверг сделаешь. – Спасибодосвидания, – с облегчением выдохнул Байрам и выскочил из кабинета, едва не столкнувшись в дверях с какой-то рыжей женщиной. В зале прибавилось народу, кот спал на оставленных танцовщицами сумках. Когда Байрам проходил мимо, животное активизировалось и попыталось укусить его за ногу. Боявшийся кошек Байрам в панике выбежал на улицу. На первое занятие Бану пришла в жёлтом, как цыплёнок, платье-трапеции, впрочем, она тут же переоделась в спортивные штаны и майку. На улице припекало солнце, но в самой школе было на порядок прохладнее, хотя большеголовые вентиляторы, напоминавшие футуристические подсолнухи, стояли неподвижно. Урок проходил тихо и спокойно, разминку вёл парень, похожий на кокосовую пальму из-за торчавших во все стороны кудряшек. Потом совсем новичков отправили в маленький зал учить основные шаги. Это был зал как зал, с прекрасными зеркалами, которые делали отражавшегося в них тоньше в два раза. В одной из стен Бану заметила маленькое окошко, расположенное примерно в метре от пола. Окошко было кокетливо приоткрыто. Бану не преминула засунуть в него голову, но не увидела ничего, кроме непроницаемой темноты, да холодный затхлый воздух неприветливо ударил в нос. – Там нет ничего интересного, – заверил её молодой пухленький специалист по основным шагам. Бану не поверила ему, но вопрос о маленьком окошке решила оставить пока открытым. После занятия Бану и Лейла отправились в кабинет внести плату за месяц вперёд. Их имена внёс в журнал тот же кудрявый парень, который вел разминку. Они пригляделись к нему внимательнее, и он показался им похожим на кубинца. – Спасибо, приходите к нам ещё, – пошутил он, принимая деньги. – Куда же мы теперь денемся, – в тон ему весело ответила Бану. Молодой лысый, которого они встретили в прошлый раз, проводил их взглядом, полным голода. Выйдя на улицу, где их встретил колючий ветер, Бану сказала: – Лейлуш, тебе не кажется, что в этом месте чего-то не хватает? – Не знаю… Чего? – Точно не скажу. Но они все словно ждут чего-то. Словно у них затишье перед бурей. Они похожи на… на планеты, у которых нет звезды. Понимаешь, о чём я? – Нет, не понимаю. Я ничего такого не заметила. Кажется, этот похожий на кубинца у них главный. Бану с сомнением покачала головой. Какой-то внезапно пробудившийся инстинкт подсказывал, что на увиденном ею полотне недостаёт последнего, главного штриха. Но ей не оставалось делать ничего иного, кроме как ждать. Тугая спираль истории начала разворачиваться не раньше, чем Бану и Лейла научились нескольким поворотам и поняли в общих чертах принцип подчинения партнёру. Разминка шла как обычно, но вдруг музыка замерла, остановив людей на половине движения. По залу прошёл сквозняк, наполненный загадочным ароматом. Входная дверь отворилась, и с той стороны понеслись волной передаваемые из уст в уста слова: «Он вернулся». А вслед за словами в зал ворвался человек, и все присутствующие разразились неожиданными аплодисментами. Бану не разглядела незнакомца, которого обступили со всех сторон, но сразу же невзлюбила его: не может быть хорошим тот, кого все так любят. А он прокатился по залу, стремительный и толстозаденький, сочно чмокая в щёчки всех, кто бежал поприветствовать его. Неприязнь Бану усилилась. Но в настоящую ненависть эта неприязнь перешла после урока, когда они с Лейлой имели неосторожность задержаться в тамбуре. Лейла искала в сумке мобильный, Бану нетерпеливо постукивала каблуком и смотрела на людей, которые почему-то вдруг оживились, как зомби, учуявшие запах свежих мозгов. Новоприбывший любимец публики тоже застрял в этом узеньком проходе, развлекая кого-то светской беседой, и Бану, стоявшая на ступеньках и таким образом оказавшаяся на одном уровне с довольно-таки рослым незнакомцем, сумела наконец разглядеть его. Он потряс её. Нельзя сказать, что он был безобразен, но таких людей Бану никогда не встречала, судя по всему, он был единственным представителем типажа. Странный человек заметил, что она пялится на него, и улыбнулся, обнажив шестьдесят четыре мелких торчащих вперёд зуба, причём уголки его влажного лилового рта чуть не соединились у него на затылке. Близко посаженные чёрные глазки, похожие на две пыльные черносливины, оставались холодными и смотрели пронзительно, что вкупе с оскалом хэллоуинской тыквы создавало пугающее впечатление. Бану подумала, что он похож на марионетку, словно его не мать родила, а кто-то сделал с помощью рук и топора из небезызвестного носатого полена. Тем временем мужчина, очевидно, всё это время размышлявший над тем, как бы закрепить произведённый его феерической красотой эффект, решил остроумно пошутить. – Что это у тебя здесь? – спросил он, тыча смуглым ухоженным пальцем в грудь Бану. Та знала старую детсадовскую шутку, но и представить себе не могла, чтобы мужчина в столь почтенном возрасте сыграл бы её с девушкой не менее почтенного возраста. Поэтому она машинально опустила голову и тут же поплатилась за свою недальновидность: «марионетка» схватил Бану за нос, весьма больно и непочтительно дёрнул и, довольный собой, ускакал восвояси на своих крепких и гладких ножках. Бану чуть было не спросила громогласно: «Что это за придурок?», но сдержалась, и врождённая деликатность спасла её, потому что незнакомцем, дёрнувшим её за нос, был сам Учитель. Гюнай трепетала. Словно вход в пещеру, населённую дивами, манила и отталкивала простая железная дверь, некогда выкрашенная белой краской, а теперь потемневшая и хранящая на себе множество отпечатков ног. Яростный ветер, взявшийся непонятно откуда, толкал Гюнай в спину. Если бы кто-то спросил Гюнай, отчего она так волнуется, она не смогла бы дать внятного ответа. Может быть, она нервничала из-за того, что впервые делала что-то тайком от мужа. Собравшись с духом, она толкнула дверь и вошла внутрь. И тут же наткнулась на Учителя. Он стоял в коридоре, скрестив руки на груди, и оживлённо, по своему обыкновению, болтал с кем-то. Когда Гюнай попыталась прошмыгнуть мимо него, оставшись незамеченной, он воскликнул: – Девушка, ваше лицо мне знакомо! Гюнай подпрыгнула на месте и начала лихорадочно придумывать ответ, но Учитель уже вернулся к своему разговору. Он даже не помнил, как её зовут! «А что я хотела, – подумала Гюнай. – Может, он никогда и не знал, как меня зовут». Тут бы ей успокоиться да отправиться домой, к ребёнку, но в коридоре было много народу, и резко развернуться и уйти ей не хватило духу. Ведь тогда бы она выглядела глупо, как человек, который не знает, чего хочет! А Гюнай всегда знала, чего хотела. Во всяком случае, ей так казалось до недавнего времени. Гюнай направилась в женскую раздевалку, по коридору, мимо возбуждённых учеников, которые с любопытством провожали её глазами. Её окутала полузабытая, но, против всякого ожидания, такая родная атмосфера весёлого оживления. Как же Гюнай, оказывается, по ней скучала! В раздевалке уже никого не было, кроме кота, восседавшего на сумках, – она немного припозднилась. В зале заиграла медленная, романтическая кизомба, значит, началась разминка. Гюнай заторопилась, переодевая туфли, поэтому ей стало очень обидно, когда одинокая лампочка в раздевалке замигала, потускнела и погасла. Пробке не было видно конца. «Опять кто-то едет», – думала Чинара, наглухо закрывшаяся в своей машине, несмотря на то что духота мучила её. Водители сигналили как остервенелые, один идиот начал – и с пол сотни подхватили, очевидно, из солидарности. Не могли же они всерьёз верить, будто громкие звуки способны стереть с лица Земли стоящие впереди машины! Чинара тоже несколько раз вдавила кнопку клаксона, от злости и со скуки. Перебегавшая дорогу перед её автомобилем женщина схватилась за сердце от неожиданности и пробормотала какие-то проклятия. Чинара обозвала её «старой стервой», а потом покосилась налево – там мужчина, сидевший за рулём, воспользовался неожиданно появившимся свободным временем и устроил генеральную уборку в носу, одновременно разглядывая Чинару. Заметив, что она на него смотрит, он накарябал карандашом на обложке мужского журнала номер телефона и прижал журнал к окну, монотонно что-то бубня. Чинара порадовалась, что не слышит его, и посмотрела направо. Там стояла машина, битком набитая детьми, которые перемещались внутри неё, подобно пузырькам газа, доводя до совершенства общую картину хаоса и ужаса. «Какое счастье, что мне это уже не грозит», – подумала Чинара. Десять лет назад Чинара развелась с мужем и с тех пор искала своё счастье, неутомимая, как следопыт. Любовники бросали её, реже она бросала их, некоторое время страдала, потом знакомилась с новым мужчиной, и всё начиналось сначала. С каждым разом найти новую жертву становилось всё сложнее, потому что старые старели, а молодые уезжали из страны. Те, кто оставался, не выдерживали даже самой слабой критики. Тот, кто должен был проехать по дороге, наконец проехал, взбешённые до крайности водители завели моторы, и вереница машин двинулась с места, словно огромный караван неторопливых верблюдов, но постепенно набрала скорость. – Ханым, ай ханым![2] – крикнул мужчина, который ковырял в носу. – Эй, девушка! – Пошёл в задницу! – ответила Чинара, которую взбесил не столько факт приставания, сколько неуместное по отношению к сорокасемилетней женщине обращение «девушка». Она надавила на педаль газа и оставила незадачливого кавалера далеко позади себя. Чинара была решительной дамой. Несколько месяцев назад она рассталась с очередным возлюбленным, с которым встречалась довольно долго. Разрыв был болезненным, и Чинара долгое время не желала никого видеть. Постепенно всё забылось, ей снова захотелось любви. Однако, вернувшись в свои охотничьи угодья, Чинара обнаружила, что дичь за это время совсем перевелась. И вот летом она, кажется, нашла новый дивный сад, где произрастали прекрасные цветы, только и ждущие, чтобы их сорвали. Они с подругой поехали на пляж и там имели удовольствие наблюдать, как развлекается танцевальный клуб. Чинара, многоопытная женщина, знала, из каких соображений люди идут учиться танцевать, а значит, если она запишется в школу танцев, то непременно найдёт кого-то, кто скрасит её одиночество. Она бы отправилась туда ещё в августе, но в августе школа была закрыта, видимо, для того, чтобы дать возможность людям, постоянно проводящим время вместе, отдохнуть друг от друга. Поэтому весь август она посвятила восстановлению своей порядком приувядшей красоты. А в сентябре явилась в школу во всем блеске и имела там большой успех как танцовщица, потому что когда-то в молодости занималась балетом и пребывала в отличной физической форме. И, что ещё приятнее, она нашла себе очень молодого партнёра, с которым собиралась выступить на предстоящем чемпионате. Сейчас она направлялась в школу сальсы, думая об Учителе, который сразу пленил её сердце своими дружелюбными – даже излишне дружелюбными – манерами. В тот день, когда Чинара впервые увидела его на пляже, он был самым ярким из всех, самым красивым. Она вздохнула. Её машина вздохнула вслед за ней, выпустила облако чёрного дыма и остановилась посреди дороги. Мотор заглох. В течение некоторого времени Бану не сталкивалась с Учителем лицом к лицу, и они не были знакомы официально, в основном потому, что она ещё не перешла в ту группу, которую он вёл. Лишь иногда он выскакивал из зала и по пути в туалет успевал ткнуть под рёбра парочку-другую девушек, которые изображали дикий испуг и радостно визжали. Бану никак не могла понять, что же им нравится в таком обращении, а потом махнула рукой, решив, что для некоторых из них это, возможно, единственный шанс ощутить физический контакт с мужчиной. Она сосредоточилась на танцах, и её очень скоро перевели в старшую группу начального уровня. Тогда они вместе с Лейлой собрались на ярмарку, потому что это оказалось единственное место, где можно было достать танцевальную обувь. Уже наступил ноябрь, но погода оставалась аномально тёплой. Лейла рулила, а Бану, высунув голову в окно, наблюдала сквозь тёмные очки за тем, как город растворяется в окружающем ландшафте по мере того, как они продвигались на юго-запад. Солнце плавило холм, по которому сбегали вниз и рассыпались, как горох, новенькие коттеджи наподобие американских, неуместные и беспомощные со своими зелёными скатными крышами в суровой, пустынной местности. Дорога, по которой они ехали, огибала холм, который с другой стороны оказался отвесной бледной скалой, изъеденной солёным ветром. Дальше они ехали мимо других холмов, фиолетовых, жёлтых, серых, более или менее застроенных, мимо кладбища, вскарабкавшегося в почти отвесную гору (Бану подумала, что покойников, вероятно, зарывали в землю в вертикальном положении), мимо нефтяных качалок, похожих на молящихся птиц. Потом наконец вдалеке на равнине, которую обступали голые холмы, показались ряды длинных арочных строений, похожих на ангары. Когда они приблизились, Бану смогла заглянуть внутрь и увидела бесконечную, до линии горизонта, стеклянную галерею, внутри которой люди сновали, как муравьи. Они нашли для парковки свободное место у ресторанчика, откуда доносился дивный запах жаренного на углях мяса. Рядом расположилась розовая каменная коробка с ровным рядом окон – гостиница. С одной стороны над ярмаркой возвышался холм, с другой простирались пустые пространства, размежёванные столбами. Бану подумала, что во всём этом есть своеобразное очарование, ей даже захотелось остаться в чудовищной гостинице. Девушки довольно скоро заблудились. Бану не беспокоилась: она с интересом вертела головой, рассматривая людей и товары, дешёвые и многочисленные. Проходя мимо магазина мужской обуви, она ткнула Лейлу в бок и воскликнула: – А здесь продают подковки для единорогов! – Чего? – Обувь для несуществующих зверей. – А, для мужчин, что ли? – Лейла подумала немного. – Ну, может, эти существа выползают только по ночам, когда мы спим, поэтому мы их не встречаем. – А что, если мы купим пару подковок, мы сможем их приманить? – не унималась Бану. – Уж лучше попытайся на еду. Проходы между магазинами были почти перекрыты выставленными наружу ёлками, развешанные повсюду гирлянды, похожие на откормленных мохнатых гусениц, мягко касались голов отдельных высоких посетителей ярмарки: люди готовились к Новому году и к концу света. Когда Лейла покупала свечи, продавец спросил: – Сколько упаковок надо? Лейла слегка обалдела, потом засмеялась и ответила: – Одну, думаете, я к концу света готовлюсь? Истерия со свечами началась ещё в октябре, а в конце ноября достигла своего апогея: поверив календарю майя (которые, как презрительно заметила Бану, не смогли, между прочим, предсказать свой собственный конец, наступивший гораздо раньше), люди решили, что двадцать первого декабря непременно наступит конец света в виде тотального блэкаута. С чем связано было такое буквальное понимание словосочетания «конец света», до сих пор остаётся загадкой. Так или иначе, свечи считались панацеей от дня Страшного суда, и их покупали ящиками, что очень радовало торговцев, взвинтивших цены до небес. Консервы и вода в огромных баллонах тоже имели успех. Люди запасались провизией и свечами и с тревогой следили за страшными знамениями грядущего божественного пинка. В Акстафе корова родила двухголового телёнка, который обеими головами умел произносить имя Аллаха задом наперёд. Посмотреть на это чудо приезжали со всей страны, и хозяева телёнка на собранные с показов деньги сыграли роскошную свадьбу для своего сына, нимало не заботясь о том, что скоро конец света, ведь интернета у них не было, и новости они узнавали только от соседей: у Ахмедовых сын привёл в дом девушку четырнадцати лет, и родители той пригрозили не принимать её обратно, а у Расуловых украли курицу, хотя та, может быть, сама сбежала от жестокого обращения, вот и все новости. Появлению двуглавого тельца никто из местных не удивлялся, а знамений тем временем становилось всё больше. Как-то ночью над городом повисла огромная луна, красная, как сицилийский апельсин. Когда Бану гуляла по самой красивой улице в городе, чтобы ровно в полдень загадать желание, часы на башенке здания городского совета пробили полдень целых три раза. А однажды утром, выйдя на бульвар, Бану увидела, что море за ночь опустилось сантиметров на двадцать, оставив как воспоминание о себе влажную полоску на столбах эстакады, да и та скоро высохла. Но конец света наступит позже, а в туфлях подруги нуждались сейчас. Был воскресный день, и поток посетителей всё прибывал. Стало очень шумно и душно. Бану и Лейла с трудом нашли нужный магазинчик, куда едва вместились все клиентки. Казалось, что весь город ринулся на сальсу, продавец чудом нашёл обувь подходящего размера. Бану села примерять туфли и заметила на замшевой подмётке клеймо «М.М». – Что это такое? – удивлённо спросила она. – «Мастер Мамед», – ответил мужик, сидевший в тёмном уголке магазина на низенькой табуреточке. – Мамед – это я! – Непревзойдённая работа! – хмыкнула Лейла. – Я и качество – это синонимы! – Мастер проявил чудеса остроумия и знания лексики. – Шьёт туфли из картона, зато профессионального тщеславия не меньше, чем у Лубутена! – восхитилась Бану, когда они вышли из магазина, купив по две пары обуви.