Настоящая советская женщина возненавидела бы Полину Поплавскую, но Ирина испытывала к ней только слабую неприязнь за те несколько тягостных часов, что она провела, подозревая мужа в измене. Тут вообще не в Полине дело. Когда мужчина хочет погулять, он сам себе прекрасно находит даму сердца, вот и все. А хочет он гулять потому… А вот черт его знает почему. Ирина вздохнула. Стыдно вспомнить теперь, как она терзалась во время своего развода, как перебирала каждую секунду совместной жизни, силясь понять, что сделала не так, где недодала, где передавила, где обидела, где была недостаточно хороша, а надо было одним махом скинуть с себя груз ответственности. Я – идеал, просто появилась мерзкая разлучница, наглая хищница, и увела мужика, украла, как цыган – лошадь. Неправильно они с Кириллом живут, ищут причины в себе, а надо – в других, как все приличные люди. Если совсем по крупному счету, то совесть Кирилла в чем-то права. Не ходи к девушке в дом, если не планируешь с ней переспать. Нужно было настаивать на встрече в нейтральных водах, Полина бы поняла, что никакой романтики не будет, и вопрос бы закрылся до стадии неловкой ситуации. Наверное, Кирилла ввел в заблуждение ее статус великой поэтессы, он решил, что она прежде всего литературный работник, а потом уже молодая и красивая девушка. Ирина усмехнулась. Надо будет ему как-нибудь помягче сказать, что не видать ему теперь публикаций, пусть возвращается в свое подполье. Отвергнутая женщина безжалостна и непреклонна. Во всяком случае, она бы на месте Полины костьми легла, но не допустила в печать ни одной строчки человека, который ее отверг. Ладно, это все лирика, а в первую очередь ей надо решить такой вопрос: не следует ли отказаться от дела Фельдмана, ибо там фигурирует Поплавская? Поразмыслив, Ирина решила, что это не обязательно. Полина – известная личность, и у каждого человека в Ленинграде наверняка найдется родственник или знакомый, который как минимум знает родственника или знакомого родственника или знакомого Поплавской. Полине непосчастливилось стать яблоком раздора между Фельдманом и Пахомовым, но ее за это никто не судит и на ее судьбу исход процесса никак не повлияет. Равно как и ее показания или их умышленное искажение ничего не меняют. Даже если Ирина возненавидит девушку изо всех своих сил, то никак не сможет нагадить ей в рамках этого процесса. Тут нет конфликта интересов. Подумаешь, муж судьи знаком со свидетельницей! А как тогда отправлять правосудие в маленьких городах и сельской местности, где все друг с другом если не в родстве, то в свойстве? Какой-то ехидный голосок со дна души нашептывал, что это демагогия, но Ирина укротила его, напомнив, что они и так работают на пределе и перераспределение нагрузки под таким надуманным предлогом ни к чему хорошему не приведет. * * * Не нашлось ни единого повода задержаться на работе, а домой ноги не несли, и Ольга заглянула в кафетерий при универсаме. Взяла молочный коктейль за одиннадцать копеек и встала возле окна за высоким круглым столиком. Вкус напомнил детство, но не так остро, как обычно. Странно, жизнь стала унылой и серой даже в воспоминаниях, будто кто-то стер невидимым ластиком все хорошее, что с нею было. Раньше вспыхивали в памяти искорки счастья, а теперь будто никогда не происходило с нею ничего радостного. Она заставляла себя думать, восстанавливать хорошие моменты, но будто читала книгу о какой-то посторонней женщине. Жизнь воспринималась как в кривом зеркале. Мамина строгость виделась самодурством вздорной старухи, забота мужа казалась угодливостью, а его внешность, всегда нравившаяся ей, сделалась физически неприятна. Когда-то, еще до замужества, мама сказала, что у него пустое лицо и безвольный подбородок. Ольга тогда обиделась, решила, что мама просто хочет расстроить ее брак, а теперь видела, что она права. Вообще мама – женщина суровая, но оказывается права гораздо чаще, чем надо для счастья. Посоветоваться бы с нею, но это исключено. Получишь только хорошую взбучку, а рецепт у мамы один на все случаи жизни: держать себя в руках и не раскисать. Ольга сделала еще маленький глоток, стараясь не столько растянуть удовольствие, сколько иметь повод подольше задержаться в этом неуютном месте. На нее поглядывали удивленно: молодая женщина, должна бежать к домашнему очагу, а не торчать в заведении для студентов и школьников. Впрочем, плевать. Дома муж, он-то никогда не задерживается, в шесть уже дома, встретит ее ласково, поохает, что она совсем себя не щадит, обнимет мягкими руками, посмотрит заискивающе, в каком она настроении… Бррр! Потом начнет рассказывать, какие свиньи окружают его на работе, а ей придется слушать да кивать. «Наверное, это просто стадия такая, – уговаривала себя Ольга, – все говорят, что на определенном этапе брака наступает отторжение, когда ты видишь только недостатки своего спутника жизни, да еще и в преувеличенном масштабе. Невозможно постоянно пребывать в любовной эйфории, рано или поздно розовые очки падают, и нужно учиться жить с человеком, а не со своим представлением о нем. Так случилось, что тот случай на берегу немножко ускорил у меня эту стадию, сорвал с носа очки прежде, чем они упали сами, вот и все. Надо это пережить, перетерпеть, как грипп. Мама рано овдовела, поэтому по ее примеру трудно судить, но все известные мне супружеские пары с большим стажем прошли трудный путь, а не бежали вприпрыжку, взявшись за руки по усыпанной цветами дорожке. Надо быть зрелой личностью и принимать жизнь как она есть». Надо бы зайти в универсам, вдруг там выбросили что-нибудь, например сосиски. Допив коктейль, Ольга заглянула в зал. Народ кишмя кишит, возле прилавка с сырами настоящий водоворот, к кассам змеятся очереди. Хочется ей нырнуть в эту гущу событий? Нет! Пусть муж рыщет, а ей все равно, что есть, она и хлебом поужинает. Тут кто-то тронул Ольгу за плечо. Обернувшись, она увидела оперативника Саню Черепанова, плюгавого мужичка примерно ее лет с ногами кавалериста и хитрой калмыцкой физиономией. Саня был из той категории страшненьких людей, которые притягивают взгляды больше красавцев, и пользовался у женщин бешеным успехом. Ольга признавала в теории, что подобное, да, бывает, но сама предпочитала представительных мужчин, а не недомерков. Поскольку Саня ничего плохого ей не сделал, она заставила себя тепло поздороваться с ним. – Ты в магазин, Оль? – Да вот думаю… А ты? Саня потряс перед ее носом авоськой, во все стороны ощетинившейся острыми белыми углами от пачек с пельменями, а в центре, как артиллерийские орудия, торчали горлышки пивных бутылок. Ольга вспомнила, что Саня недавно развелся, отсюда этот незамысловатый рацион. – Я тогда не пойду, – вяло сказала она, – за компанию еще можно было бы… – Домой подвезти? – Давай. Саня водил небесно-голубой «Москвич» и считался прекрасным шофером. Устроившись на переднем сиденье, Ольга, хоть и не имела водительского опыта, почему-то после первого перекрестка поняла, что это правда. Мимо проносились темные вечерние улицы, из-под колес грузовиков летела снежная каша, а ей хотелось так и ехать рядом с этим даже не приятелем, а шапочно знакомым человеком. – Слушай, Оль, а ты ведь будешь поддерживать обвинение по убийству Пахомова? Замечтавшись, Ольга не сразу сообразила, о чем речь, а потом кивнула. – Ну правильно, лучше тебя никто не справится. – Почему это? – Ну ты такая дама… – Саня запнулся, – такая аристократка, что ли… Не посрамишь родную прокуратуру перед всей этой шоблой. – Спасибо. Надеюсь, что нет. Дело в общем-то совершенно ясное. – Так-то так. Она покосилась на Саню, который глядел вперед с преувеличенным вниманием. Ситуация на дороге явно не требовала такой сосредоточенности. – Совершенно ясное дело, – повторила она. – Да… Саня закатил глаза, и Ольга не выдержала. – Да что такое? – Может, зайдем куда-нибудь? – Давай просто покатаемся. Саня кивнул и вырулил на Обводный. – Знаешь, как-то я к подсудимому этому прикипел. Он Сеня, я Саня, почти тезки. Тоже мелкий он, как я. – Это аргумент, конечно. – А потом, согласись, доктора к нам не так часто попадают, тем более такие хорошие. Там, Оль, вся деревня буквально на него молится, мужики готовы были сами сесть, лишь бы только им Фельдмана вернули. Я тебе по секрету скажу, что там много сидевших, так они все связи свои тряхнули, лишь бы только их доктора в СИЗО никто не обижал, а это дорогого стоит, это значит, он святой. – Или вор в законе, – хмыкнула Ольга. – Потом, сам пришел сдаваться. – А вот это уже реально аргумент. Саня свернул на какую-то темную улицу и припарковался на обочине. Вокруг в темноте смутно вырисовывались силуэты нежилых домов с выбитыми стеклами, чуть поодаль тускло горел одинокий фонарь, и Ольге на секунду стало страшно, но тут Саня зажег в салоне свет, и все изменилось, они стали как путники, греющиеся у костра. Пошарив в бардачке, он протянул ей шоколадный батончик, и Ольга не стала жеманиться, откусила сразу два квадратика. – Так ты сомневаешься, что он убийца? – Нет. Самооговор тут почти исключен, он на следственном эксперименте все четко показал, и отпечатки его нашли где надо. – Так что ж тебя тогда смущает? – Да, в общем-то, особо ничего… – А зачем тогда ты кормишь шоколадом государственного обвинителя? Саня потупился: – Тут трудно объяснить… Бывает такое, что цепляет, и все. И торчит, и никак не пригладить. Как лишняя деталь в радиоприемнике. Вроде бы собрал, и без нее работает, но для чего-то же она нужна! Ольга кашлянула, и Саня заговорил быстрее: – Короче, у меня создалось такое впечатление, что он был не в курсе, что Пахомов приложил руку к его исключению из аспирантуры. Вот реально не знал он этого. – Да нет, вряд ли… Зачем же тогда он его убил?