Ольга зашла в туалет и посмотрелась в зеркало. Утром она тщательно подготовилась к процессу, отпарила мундир через влажную тряпочку, сделала прическу и накрасилась, но после долгого рабочего дня выглядела помятой и уставшей и чувствовала себя такой. Странный процесс, в нем одновременно все понятно и не ясно абсолютно ничего. Вернее, не так, вздохнула Ольга, убирая уголком носового платка чуть размазавшуюся тушь, мотив известен и подтвержден, и сам по себе убедителен, но в сочетании с личностью подсудимого выглядит совершенно идиотским. Почему у доктора на ровном месте пригорело? Ну посмотрел кинопанораму, так мало ли Пахомова в телевизоре? Как ни включишь, так наткнешься. Или его фильм показывают, или интервью, или молодое дарование сообщит, что обязано мэтру по гроб жизни. На пороге появилась женщина в синем халате и многозначительно кашлянула. – Извините, – пробормотала Ольга и побежала одеваться. Действительно, пора уходить, если она не хочет, чтобы ее заперли тут до утра. Она, конечно, не Чезаре Ломброзо и не умеет по внешности определять, кто хороший, кто плохой, но ей-богу, Семен Яковлевич Фельдман не похож на убийцу-мстителя. Хороший мальчик из хорошей семьи… Кстати, о семье. Почему только сегодня выяснилось, что у него есть старшая сестра? В деле о ней ни единого упоминания, и это странно. Дотошный следователь раскопал истинную причину конфликта с Пахомовым, а о родственниках даже не спросил? Хотя оно, в общем, и ни к чему. Алиби ему не надо обеспечивать, мотив ясен, зачем дергать родственников, которые и так в стрессе? Маленькая недоработочка, но не повод для замечания следователю. Ольга вышла на улицу. С неба летели мокрые липкие хлопья снега, под ногами – каша, но домой так не хочется, что она все равно пойдет до метро пешком. Придет поздно и попытается зачать ребенка, и, может, в этот раз все сложится удачно. Ольга не верила в бога, но в последнее время надеялась, что существует какая-нибудь высшая сила, которая сжалится над ней и наконец даст то, чего она так страстно хочет. Знакомые женщины на ушко советовали ей съездить в такой-то монастырь, приложиться к такой-то иконе и приводили примеры, как у пары десять лет не было детей, а как сходили на богомолье, так начали рожать – не могли остановиться. Ольга сначала смеялась, говорила, что это мракобесие, а теперь, после долгих безуспешных попыток, готова была идти куда угодно, хоть к чудотворной иконе, хоть в крестовый поход. Сегодня председатель суда поймал ее, завел в уголочек и, ласково улыбаясь, попросил, чтобы она не обижала судью, ибо та – кормящая мать. Ольга знала, что завидовать нехорошо, но все же тягостно было целый день видеть перед собой женщину, одаренную счастьем материнства. Она притворялась сама перед собой, что искренне рада за судью, а думать могла только об одном – почему Ирине все, а ей – ничего. Чем она хуже? Ольга злилась и на Ирину, и на себя саму, что не может быть великодушной, и эти противные бесполезные мысли выматывали ее, не давали сосредоточиться на процессе. Впрочем, какая разница? Ирина Андреевна – судья грамотная, дотошная, и, похоже, материнство не слишком отразилось на ее интеллекте. Вела процесс безупречно, так что Ольга, может, и рада бы придраться, да не к чему. Формальности соблюдены, и это главное. Фельдман что-то темнит, недоговаривает, но это его личное дело. Свое он все равно получит. Миновав самый ветреный участок пути вдоль набережной, Ольга хотела свернуть на улицу Пестеля, но тут ее неожиданно окликнула какая-то женщина. Ольга присмотрелась, но в сумерках, сквозь густой снег, лицо было не разглядеть. – Я сегодня была в суде, – сказала женщина тихо. Ольга неопределенно кивнула. Сегодня в суде было много народу, и она не запомнила лиц. Из-за плохой погоды люди шли быстро, почти бежали, толкали их, как досадное препятствие, и женщина сказала «я вас провожу» так уверенно, что Ольга неожиданно для себя согласилась. Взявшись под руки, как подруги, они быстро зашагали к метро. Ольга искоса поглядывала на свою спутницу. Это была высокая статная женщина, одетая очень просто, но добротно и по погоде. В сумерках и из-за капюшона, надетого поверх вязаной шапки, трудно было понять, молода ли она и красива ли, и это немного тревожило. «Будто с призраком общаешься!» – усмехнулась Ольга. – Семен ни в чем не виноват, – сказала женщина, и Ольга пожалела, что позволила ей идти рядом. Вдруг сумасшедшая? Она осторожно высвободила руку. – Не волнуйтесь, я не собираюсь нападать на вас, просто такая ситуация… Я хотела дать показания, но Семен категорически запретил мне это делать. – Послушайте, – Ольга пыталась говорить мягко, – в том, что Фельдман лишил жизни Пахомова, сомнений ни у кого нет. Его чистосердечное признание подкреплено весомыми доказательствами, и он сам ни разу от своих слов не отказался. С этим вы согласны? – Да, все так, только я знаю очень важную вещь… В частности, почему он понесся к Пахомову на ночь глядя. – И вы хотите рассказать на суде эту вещь? – Нет! Да! Не знаю… Они дошли до арки в высоком сером доме и завернули в нее. Здесь оказалось сухо, ветер не задувал, а над головами покачивался большой чугунный фонарь с молочно-белыми стеклами, но арка освещалась только тусклой лампочкой, горящей над входом в дворницкую. Женщина подошла к огоньку, сняла капюшон, и Ольга разглядела, что ей лет тридцать с небольшим, и она красива яркой здоровой красотой в духе Нонны Мордюковой. – Я не знаю, имею ли право говорить публично, после того как Сеня запретил. Может, я его спасу, а он не хочет, чтобы его спасали такой ценой. Ольга Ильинична, я правда не знаю, что делать. Ольга пожала плечами: – Разговорчики в подворотне его точно не спасут. Если вы хотите дать официальные показания, вам нужно было идти к следователю… – Я была. – И? – И Семен решил, что лучше пусть будет так, что я не была. Ольга вздохнула. Ей было жаль эту женщину. Дилемма непростая – сделать так, как я считаю лучше для тебя, или пассивно смотреть, как близкий человек себя губит. – А ваши показания докажут, что Пахомова убил кто-то другой? – мягко спросила она. Женщина отрицательно покачала головой: – Нет, я знаю, что это сделал он. – Тогда вам лучше исполнить волю вашего товарища. Что бы там у вас ни было, а Семен Яковлевич свое получит. Я вам по секрету скажу, что и так много факторов в его пользу, и я не собираюсь настаивать на максимальном наказании. Ольга улыбнулась и собралась идти дальше к метро, по возможности одна. Не нужен ей новый свидетель, не заявленный на суд и вообще никак не отмеченный в уголовном деле. Это лишние бумаги, волокита, ну к черту… А если вдруг тетка сообщит что-то реально важное, что перевернет всю концепцию обвинения? Это что ж, на доследование отправлять? И кто получит по мозгам за это? Следователь, конечно, но и ей тоже прилетит. Нет, срывать покровы с тайны нужно до определенного предела. Получит Фельдман семь лет, освободится через четыре с половиной. Меньше времени потратит на искупление вины, чем в институте учился. Женщина вдруг заступила ей дорогу: – Он поехал к Пахомову, потому что я сказала ему, за что моего мужа перевели в участковые. – Что, простите? – Мой муж Феликс Константинович Волков, – сказала женщина с нажимом, – вы его не знаете? Ольга покачала головой. – Ну так узнайте у своих товарищей, за что его перевели из оперов в участковые, только аккуратно. Не каждый вам расскажет правду. Ольга поежилась. Похоже, женщина действительно сошла с ума. За что перевели? Пил беспробудно, да и все, и только параноики видят в этом мировые заговоры и страшные тайны. Может, она и Фельдмана-то не знает, а просто ходит в суд и привязывается ко всем подряд. Она поскорее вышла из арки на людную улицу. Женщина сказала: «Всего хорошего, в понедельник увидимся!» – и быстро перешла на другую сторону. Ольга поспешила домой. Муж встретил ее мрачный и насупленный. Давно уже она не удостаивалась столь грозного приема. Быстро стянув промокшие сапоги, Ольга в одних чулках побежала в комнату – скорее переодеться в пижамку и натянуть любимые шерстяные носочки. – Следы же остаются, а мне потом натирать! – буркнул муж, но ей было все равно. Сам виноват, не захотел покрывать паркет лаком, пусть возится теперь с мастикой. Ольга и сама любила иногда привязать к ступне специальную щетку и скользить по полу, глядя, как он под ее ногами становится гладким и блестящим, но вообще полотер – мужская профессия. Переодевшись и умывшись, она нырнула под плед и попросила мужа принести чайку. Обычно он с удовольствием выполнял такую просьбу, а сегодня не стал. – Кто тебе позволял водить своих мужиков в мою больницу? – вопросил он, встав посреди комнаты в позе памятника Крузенштерну. – Не поняла. – Все ты поняла, не прикидывайся! Мне все рассказали, как ты притащила какого-то сморчка с носовым кровотечением. – Ах это! Боречка, этот мужик не мой, а больница, строго говоря, не твоя. Просто у коллеги возникла экстренная ситуация, а я знаю, что у вас хорошие ЛОРы, да и близко. – Ах так? Значит, о мужике чужом ты подумала, а о родном муже нет! Ольга не любила пафос, поэтому отвернулась к стене и накрылась с головой, но муж не унимался. – Оля, я серьезно! Ты что, не понимаешь, в какое положение меня поставила? Все теперь будут говорить, что у моей жены есть любовник, а я даже не смогу с полной уверенностью это отрицать! – Ну не отрицай, – буркнула она из-под одеяла. – Ты совсем уже, Оля, распустилась! Не готовишь, шляешься с каким-то отребьем и даже не считаешь нужным мне сообщить… Хоть бы сказала, что ты ездила в больницу, а то мне коллеги докладывают о здоровье моего друга, а я ни сном ни духом! Как это, Оль? Она вылезла из-под одеяла. Пожалуй, он прав. Никудышная она жена. – Прости меня, пожалуйста. Вылетело из головы. – Так вот на будущее, Оля, – Борис возвысил голос до уровня греческой трагедии, – я тебя попрошу не принимать участия в судьбе других мужчин. Я не потерплю, чтобы моя жена шаталась с чужими мужиками! – Не потерпишь, значит? – Ольга засмеялась. – Прости ради бога, я, видимо, тебя не так поняла, ведь когда другие мужики хотели меня трахнуть на твоих глазах, ты прекрасно это потерпел. Даже не шелохнулся. – Ты бьешь ниже пояса! Тогда была другая ситуация, и я сто раз объяснял, что невозможно было что-то сделать! – выкрикнул Борис, а Ольга поморщилась от визгливых ноток в его голосе. – Меня бы убили, и все, ты этого хотела?