– Ирина Андреевна, если вы действительно хотите справедливого наказания, как только что говорили, то надо решать самим и обязательно сегодня. Ирина кивнула. Гособвинитель дело говорит. Сейчас у них есть фактор внезапности, а до завтра Пахомова очухается, начнет трезвонить в высшие эшелоны власти, и их заткнут самыми жестокими методами. Единственное, что можно противопоставить власть предержащим, – это готовый приговор, грамотный, со всеми доказательствами. – Так, ладно, – Ирина встала, – сейчас допросим эксперта, потом Волкову, а Лариса тем временем пусть везет дочку. Ребенок сейчас где, в школе? – Сказала, что да. – Отлично. Пусть захватит педагога какого-нибудь поприличнее. Девочку будем допрашивать на закрытом заседании, согласны, Ольга Ильинична? – Безусловно. – И знаете что еще? Давайте-ка удалим подсудимого из зала. – Но этим мы грубо нарушим его права. – В исключительных случаях закон нам это позволяет. Других доказательств у нас в любом случае не будет, остается только сличать показания. Допросим ваших новых свидетелей, а потом пусть Фельдман расскажет, как оно было, и сравним. Все, давайте, через минуту начинаем. Товарищи заседатели, предупреждаю сразу: вам предстоит несколько очень трудных часов, но я прошу вас, крепитесь и во что бы то ни стало держите себя в руках. Кошкин с Бимицем хором сказали: – Есть! – Можете на нас положиться! И вышли из кабинета. «Так, минуточку, а Володьку кто покормит?» – Ирина похолодела. В азарте она едва не забыла, что пора ехать к сыну. Она нахмурилась, прикидывая. Даже если свидетели будут кратки, как спартанцы, что вряд ли, учитывая щекотливость ситуации, допрос их займет несколько часов. Если она потратит сейчас полтора часа на кормление, то до конца рабочего дня они явно не успеют, а Фельдман должен открыть рот для последнего слова подсудимого не позже семнадцати пятидесяти девяти, иначе заседание перенесется на завтрашний день, который может принести новые сюрпризы. Например, выяснится, что она уволена. Или ее отзыв из декрета окажется незаконным, а значит, весь процесс признают недействительным. Когда сильным мира сего что-то нужно, способ достичь этого находится всегда. Ирина с тоской потянулась к телефонной трубке и подняла ее так, будто та была чугунная. – Алло, Кирюша, я никак не смогу приехать на обед, – прошептала она и втянула голову в плечи, ожидая громового крика: «Да что ты за мать такая! Не мать, а кукушка! Зачем рожала, если носишься, задравши хвост!» – А, ладно, – сказал Кирилл, – дам ему пока вечернее молоко. – И пораньше я тоже сегодня не приеду, – прошелестела Ирина, – наоборот, может, сильно задержусь. Она невольно зажмурилась. Сейчас точно начнется. – А что тогда, Ир? Кашку сварить? – Один раз в виде исключения покорми его, пожалуйста, смесью. В шкафчике такая красивая коробка… – Видел. – Там на ней написано, как готовить. – Хорошо, Ира. – И пожалуйста, возьми новую соску и проколи ее в нескольких местах самой тонкой иголкой. – Это зачем? – Чтобы Володе было максимально трудно сосать. А то понравится, как сладенькая смесь сама в рот льется, и он грудь брать перестанет. – Я понял. Не волнуйся, Ир, все сделаю. Работай спокойно. Если будешь поздно возвращаться – возьми такси. – И все? – А что еще? – Ничего не хочешь мне сказать? – Люблю тебя, скучаю, что еще? – Что я мать-кукушка, забросила семью… – Ир, ну ты ж работаешь. Все, целую, у меня там суп закипает. Допрос судебно-медицинского эксперта не принес ничего нового для понимания дела, и Ирина вызвала для дачи показаний Галину Волкову, но перед этим удалила Фельдмана из зала, объяснив ему целесообразность такого решения. Семен Яковлевич хмуро заметил, что не возражает и хочет только одного – чтобы поскорее вынесли приговор. Галина Волкова рассказала, что в тот злосчастный вечер Семен Яковлевич зашел к ней позвонить родственникам, а заодно поговорить о состоянии ее мужа, лечившегося в тот момент в больнице. По телевизору шла «Кинопанорама» про Пахомова, и Семен между прочим упомянул, что его племянница снимается в новом фильме этого знаменитого режиссера. – Я поняла, что должна его предупредить, – свидетельница хрустнула пальцами, – если бы я только знала, к каким это приведет последствиям… Хотя все равно не стала бы молчать. В общем, еще пять лет назад имя моего мужа произносилось в профессиональных кругах с большим уважением. Он был ценный сотрудник, перспективный кадр, и будущее представлялось нам обоим радужным и успешным, пока к Феликсу не попало дело… В общем, девочка пожаловалась, что Пахомов до нее домогался, принуждал, ну, вы понимаете, к чему, мама привела ее в милицию, и разбираться выпало моему мужу. Он возбудил уголовное дело, к сожалению, не знаю, по какой статье… – Не беспокойтесь, – мягко перебила Ирина, – если будет нужно, мы поднимем архивы и все выясним. Свидетельница хмыкнула: – Уверяю вас, в архивах от этого дела и следа не осталось, все подтерли! Наши великие деятели культуры подняли дикий вой, не успел Феликс поставить точку в протоколе допроса. Да как смеют какие-то смерды клеветать на великого человека! Девка – проститутка, и мама ее не лучше, сами все подстроили! Ну что я вам рассказываю, товарищи судьи, вы-то наверняка знаете, как в таких случаях говорят. Самая лояльная к потерпевшим версия была такая, что они лимита, вылезшая из навоза, в жизни ничего от мужиков не видели, кроме побоев, так что простая вежливость кажется им чем-то неприличным. Людям следует общаться в своем кругу, а когда пытаешься облагодетельствовать всякую шваль, ничем хорошим это не кончается. Феликсу приказали по-тихому замять дело, но он был убежден, что девочка действительно пострадала, и собирался довести до суда, только у Пахомова оказались настолько влиятельные друзья, что мы моргнуть не успели, как очутились в деревне, и хорошо, что не в тюрьме. Феликс сначала держался, а как узнал, что та девочка покончила с собой, так и все… Вроде бы он ее не предал, до последнего не сдавался, а так и не смог себе простить… – Волкова снова хрустнула пальцами, – говорил мне, что должен был предвидеть и сразу отговорить девочку с мамой подавать заявление. В общем, муж мой спился и сейчас находится в таком состоянии, что никаких показаний давать не может, а иначе, конечно, пришел бы в суд и рассказал все гораздо лучше меня. – Галина Михайловна, обстоятельства того дела сейчас для нас не важны. Главное, вы сообщили Семену Яковлевичу, что его племянница не может чувствовать себя в безопасности рядом с Пахомовым, так? – спросила Ольга, а Ирина не стала придираться, что это явно наводящий вопрос. – Вот именно. – И как отреагировал подсудимый? Женщина пожала плечами: – Как и всякий другой на его месте. Сначала бросился звонить сестре, но она уже ушла, тогда он попросил меня сходить в больницу и к акушеру-гинекологу, предупредить, что ему срочно надо уехать, и сорвался в город. Но мне и в голову не могло прийти, что кончится так трагически… – А иначе что? Остановили бы? – спросил Бимиц. Свидетельница приподняла бровь: – Навряд ли… У гособвинителя вопросов больше не было, а Фельдман отсутствовал, и от этого явного нарушения процедуры Ирина чувствовала себя крайне неуютно, хотя сама его и предложила. Она злилась на этого Дон Кихота с медицинским образованием, который не взял адвоката, чтобы тот сейчас представлял его интересы. Ирина стиснула зубы. Предстоял допрос ребенка, пережившего тяжелое потрясение. Как сделать это, чтобы не нанести девочке новый удар, не усугубить травму? А вдруг Фельдман был прав, решив пожертвовать несколькими годами жизни ради душевного спокойствия племянницы, а они в поисках истины сами совершают преступление? А что, если этот допрос станет последней каплей? Пока свидетельница возвращалась на место, в зале заволновались, зашумели. Ирина различила чей-то вскрик фальцетом: «Неслыханная наглость!» Не верят… Что ж, рассказ Волковой действительно похож на сплетню. Без имен, без доказательств, какой-то глупый навет. Так же, впрочем, как и Полинина история. Клевещут холопки на барина, вот и все. Зачем только им свободу слова дали, когда таких надо на конюшне пороть, и пусть ноги хозяину целуют, что не до смерти. А эти хамки в суд приходят и рассказывают о тайных страстишках великих людей, совсем стыд потеряли! Должны понимать, что Пахомов, как жена Цезаря, вне подозрений. Ирина посмотрела в зал. Кислые, насупленные лица. Интересно, сколько завтра жалоб на нее полетит во все инстанции? А может быть, и нет… Утро вечера мудренее, догадаются ребятки, что если фигура Пахомова слетит с пьедестала, то освободится место для другого, которое надо вовремя занять, а не мстить тому, кто тебе его расчистил. Но это будет завтра, а сегодня публика в зале полна сословного негодования. Подумав немного, Ирина решила допрос матери проводить тоже в закрытом режиме. Хоть немного ей полегче будет. * * * После выступления в суде Полина была как пьяная. Смутно помнила, как люди подходили к ней, кидали: «Мразь», – и кое-что похуже, но быстро подскочил парень с раскосыми глазами, сказал: «Спокойно, граждане, расходимся», – и вокруг нее чудесным образом возникло пустое пространство. Как сквозь сон, она слушала показания свидетельницы про Таню и думала, что все тайное рано или поздно становится явным. Девочки давно нет и как будто не было, ее маму запугали до полусмерти, все хвосты подчистили, а живут в глухой деревне милиционер с женой, которые в нужный момент встанут на защиту правды. Потом судья приказала покинуть зал, и молодой человек отвел Полину в пирожковую и взял ей сладкий чай и огромную булку, так упоительно пахнущую свежеиспеченным тестом, что Полина тут же вцепилась в нее зубами. – До конца будете? – спросил он, жадно уписывая такую же булочку. Сахарная пудра сыпалась ему на воротник. – А вы? – Могу отвезти вас домой, но хотелось бы остаться. – Мне тоже. Я подожгла этот бикфордов шнур, так интересно, рванет – не рванет.