Ребекка убрала чек в карман. Ее отец не курил. Но опять-таки, как много на самом деле она знала о своем отце? Супруги обменялись взглядами. Абдул пожал плечами. — Наверное, покупал, — ответила Камала. — Точно не припомню. В основном он приезжал сюда на заправку. Иногда покупал газеты и кое-какие журналы для охотников. — Она покосилась на стойку с журналами и несколькими книгами в мягких обложках. — А иногда он покупал пакет молока. — Он в тот день выглядел как обычно? Нормально? Супруги снова обменялись взглядами. — Мне известно, что в тот день он пил с утра, — сказала Ребекка. Абдул кивнул. — Да, иногда он приходил сюда в таком виде. — Он чуть пожал плечами, словно сожалея, что приходится говорить правду. На заправку въехал мотоцикл и остановился у ближайшей колонки. Мотоциклист был одет в черное. Его сопровождал темно-серый грузовик с двумя снегоходами на борту. На их полозьях остался намерзший лед с комьями снега. Супруги заметно напряглись, когда мотоциклист спешился и снял свой шлем. На нем была теплая полумаска с изображением скелета, закрывавшая нос и рот. Сдвинув ее на подбородок, мотоциклист зашагал к магазину. Абдул снова забрался на стремянку и стал заполнять полки. Ребекка чувствовала, что окно возможности для получения информации быстро закрывается. — Мой отец что-нибудь сказал? — быстро спросила она. Камала покачала головой, и маленький бриллиант, вправленный в крыло ее носа, блеснул отраженным светом. — Он не сказал ни слова, — тихо ответила она. — Просто подошел к стенду у окна, вон там. — Она показала кивком головы. — Он стоял там достаточно долго, чтобы я начала гадать, на что он смотрит или кого он ждет. Я спросила его, но он лишь пожал плечами. Потом пришел мистер Эш Хоген. Он находился с другой стороны бензоколонки и заправлял свои баллоны пропаном. Он пришел заплатить за газ, увидел пьяного Ноя и предложил подбросить его до дома. Звякнул колокольчик, и дверь открылась. Вошел мотоциклист — крупный мужчина с бритой головой и обветренным лицом. — Вы помните, в какое время это было? — спросила Ребекка, когда мужчина пошел в заднюю часть магазина и стал наливать себе кофе. — Примерно в полдень, да, Камала? — произнес Абдул со стремянки. Камала кивнула: — Я знаю, потому что водитель бензовоза тогда приехал заполнять цистерну, и я вышла на улицу, чтобы поставить ограждение вокруг этой части заправки. Мотоциклист приблизился к стойке с чашкой кофе в руке. Он стоял за спиной Ребекки и ждал. Нужно было срочно заканчивать разговор. — А камеры наблюдения? — тихо спросила она, кивнув на экран за стойкой. — У вас не сохранилось записей, сделанных в тот день снаружи и внутри? Камала начала нервничать. — Я сейчас обслужу вас, — сказала она мужчине и повернулась к Ребекке: — Наша система переписывает предыдущие записи через семьдесят два часа, если только мы специально не сохраняем цифровую копию. Ребекка кивнула: — Большое спасибо за вашу помощь. Повернувшись, она едва не столкнулась с мотоциклистом. Он немного посторонился. Когда Ребекка вышла из магазина, ледяной ветер сразу хлестнул в лицо. Она оглянулась: все смотрели на нее. Она понимала, что мотоциклист спросил супругов Малик, кто она такая и чего хочет, и почти не сомневалась, что те рассказали ему обо всем. Они нервозно относились к этому человеку, и Ребекка знала почему. Современные иммигранты, особенно с Ближнего Востока, далеко не всегда были желанными гостями в сельской глубинке, населенной в основном фермерами, несмотря на более либеральное отношение к ним в крупных городах. Так или иначе, Ребекка была уверена, что весть о ее возвращении и о вопросах, которые она задавала насчет своего отца, теперь будет распространяться со скоростью лесного пожара. Плотнее запахнувшись в отцовскую куртку, она вернулась к «сильверадо» через другую сторону бензоколонки. Когда она проходила мимо мотоцикла, то обратила внимание, что это «харлей». Из грифельно-серого грузового «шевроле» за мотоциклом доносился гулкий басовый ритм. Стекла были затемнены, а на бампере красовалась наклейка с черепом и надписью «Следопыт». Ребекка не видела, кто находится внутри, но чувствовала, что за ней наблюдают. Она снова убедилась в том, что к вечеру весь город будет знать о ее приезде. Она забралась в «сильверадо» и завела двигатель, думая о сигаретах, купленных ее отцом. Это казалось странным. Если отец собирался посетить старого Клайва Додда, то мог купить сигареты для него. Визит к Додду значился в ее списке. После разговора с Эшем, бывшим любовником, которого она старалась избегать последние двадцать лет. Но теперь настала пора. Пока она ждала у выезда с автозаправки, пропуская почтовый фургон, ее внимание привлекла розовая неоновая вывеска на другой стороне улицы: «Пончиковое кафе дядюшки Додда». Тогда Ребекка поняла, что голодна как волк. Кофе с сахаром и свежей выпечкой казался желанным избавлением. Ребекка решила заглянуть внутрь и приобрести что-нибудь, помогающее скрасить сорокапятиминутную поездку до ее бывшего дома. Глава 9 Оливия сидела напротив Тори в маленькой кабинке «Пончикового кафе дядюшки Додда» у окна, выходившего на улицу. Воздух внутри был теплым и густым от ароматов кленового сиропа, ванили и шоколада, перемешанных со слабым мускусным запахом курток, шапок и рукавиц, оттаивавших на спинках стульев или на вешалке у входа. Эйс лежал под столом у их ног. Оливия привезла его в город для визита к ветеринару и обещала Тори поход в пончиковую как награду за посещение психотерапевта после школы. Тори несколько раз потыкала вилкой в свой пончик, прежде чем куснуть. Крошки разноцветной обсыпки облепили губы, пока она жевала. Оливии хотелось взять салфетку и стереть их с лица дочери. Но сегодня Тори окружила себя стеной неприязненной защитной энергии, поэтому Оливия воздержалась. Но даже так вид собственной дочери, жевавшей пончики, с веселыми разноцветными точками на сердитом лице, наполнял Оливию чувством, которое она могла определить только как любовь, сладостно-горькую и всеобъемлющую любовь. Ей отчаянно хотелось прикоснуться к дочери так же, как другие матери прикасаются к своим детям, — так же, как ее собственная мать когда-то прикасалась к ней, прежде чем Юджин Джордж не похитил ее и не превратил в оскверненное существо, к которому не хотел прикасаться даже муж. Оливия нуждалась в этой человеческой связи точно так же, как противилась ей долгие годы после своего тяжкого испытания. Ей страстно хотелось обнять свою двенадцатилетнюю дочь, прижать к себе и гладить ее мягкие темные волосы. Она желала этого каждой крупицей своего существа, и, наверное, сильнее всего она хотела, чтобы Тори хотя бы один раз назвала ее мамой. Оливия глубоко дышала, погрузившись в воспоминания. О Тори, крошечной новорожденной девочке. О том, какой мукой было грудное вскармливание после тех истязаний, которым она подверглась во время своего пленения. О том, как сначала она даже подавляла желание посмотреть на плод изнасилования, хотя и признавала своим младенца, плакавшего в колыбели. О том, как журналистка Мелоди Вандербильт пришла в больницу взять у нее интервью. О том, как Мелоди в конечном счете нашла выход для Оливии, спросив, могут ли они с мужем, полисменом Гейджем Бартоном, удочерить ребенка, к которому Оливия в то время не хотела прикасаться, несмотря на материнские чувства. О том, как Мелоди погибла во время горной прогулки, а потом Гейдж отправился на охоту за Юджином, чтобы сделать мир более безопасным для Тори, потому что сам он был тяжело болен и чувствовал, что его дни сочтены. О том, как Гейдж вернул Тори в жизненную орбиту Оливии, чтобы она познакомилась со своей биологической матерью и имела семью после его кончины. Оливия смотрела в заиндевевшее окно, пытаясь глубоко дышать под грузом воспоминаний. Эмоции. Боль. Горечь любви и того, что люди творили друг с другом во имя любви. Мелоди так и не написала газетную статью на основании того интервью. Зато она сочинила книгу, основанную на истории Оливии и Тори. И в рукописи этой книги были слова, которые теперь пришли на ум Оливии. «Можете ли вы точно определить момент, когда ваша жизнь начинает идти встречным курсом к чьей-то другой жизни? Можете ли вы вернуться к тому моменту, когда эти жизни наконец пересеклись, а оттуда начали расходиться по расширяющейся спирали, но с этого момента остались навеки переплетенными, замкнутыми друг на друге?» Она переключила внимание на Тори, которая потягивала горячее какао и старательно избегала смотреть на мать. — Как прошло сегодня с доктором Миллер? — мягко спросила Оливия. — Больше я к ней не приду. Оливия потянулась за своим капучино и медленно отпила глоток, считая до двадцати. — Почему? — Мне не нужен мозгоправ. — Потому что так говорит Рикки? Тори покраснела и сердито зыркнула в сторону Оливии. — Доктор Миллер спрашивает меня, что я думаю о своей бессоннице и о своих кошмарах, почему я ругаюсь с ребятами из новой школы, почему я побила ту девчонку в старой школе, что я чувствовала, когда потеряла Гейджа и Мелоди… — Ее голос пресекся, в темных глазах заблестели слезы. Она жестко провела ладонями по лицу, и щеки вспыхнули еще сильнее. — Если предполагается, что я должна найти собственные ответы, то зачем мне вообще ходить к доктору Миллер? Это глупо! — Тори резко отодвинула недоеденный пончик. — И откуда она вообще взяла, что у меня бывают кошмары? «Полегче, Лив, — мысленно услышала Оливия голос Коула. — Делай маленькие шаги». — Тори. — Она вздохнула, подалась вперед и понизила голос под мерное жужжание звуков и голосов в кафетерии: — Это я позвонила доктору Миллер и сказала ей. У Тори отвисла челюсть. Ее глаза сверкнули мрачной враждебностью от такого предательства. — Я очень беспокоилась и хотела поговорить об этом. Нам обеим это нужно. Тори плотно сжала губы и прищурилась. Оливия почти слышала, как ее эмоциональный подъемный мост с лязгом поднялся и захлопнулся. — Я слышала, как ты плачешь во сне. Я слышу это каждую ночь после того вечера, когда ты поздно вернулась домой вместе с Рикки. А потом я нашла в твоей комнате бутылку браги, которую готовил Ной. — Ты рылась в моих вещах? — Я пошла в твою комнату, чтобы забрать Эйса. Он спал возле твоей кровати, когда ты ушла в школу. Верхний ящик твоего стола был открыт, и я увидела там бутылку. Тут уж ничего нельзя было поделать, Тори. Тори начала вставать, но Оливия накрыла ее руку своей и удержала на месте. — Мне нужно, чтобы ты поговорила со мной, Тори. Я хочу иметь настоящие отношения, где можно все обсуждать честно и открыто, а не осуждать друг друга. — Взрослые всегда так делают. — Думаю, это опять слова Рикки, не так ли? — Оливия удержала ее взгляд. — Я могу и хочу помочь тебе, но ты должна доверять мне. Ты должна верить, что я люблю тебя, Тори. — Почему? Почему тебе вообще есть дело до этого? — Ты знаешь, почему. Ты — мой ребенок. Ты — моя дочь. Тори замерла. Ее глаза наполнились слезами.