Она включила телефон и выбрала из фотогалереи снимок отпечатка ботинка на подсохшей желтой краске. Когда она показала его Тори, потом Оливии, Коул тоже наклонился посмотреть. Он обменялся взглядами с Оливией. — Эта краска осталась на твоих зимних ботинках, которые стояли перед входной дверью, Тори. Рисунок протектора тоже совпадает, как и размер обуви. Она перешла к следующей фотографии и показала Тори и Оливии отпечатки ладоней. — Это называется скрытыми отпечатками, но при соприкосновении с вязкой средой, такой, как краска, они легко различимы. Каждый человек имеет уникальные папиллярные узоры на ладонях и кончиках пальцев, которые можно сравнить с отпечатками. — Еще одна пауза. — Дело в том, что человек повсюду оставляет следы. Они могут быть незаметными для неопытного глаза, но специалисты знают, где нужно искать. Наука может доказать, что ты была там, Тори. Это называется принципом Локара[4]. Взгляд Тори отскочил, как пуля, к ряду фотографий в рамках на стене возле бара. Ребекка посмотрела туда; Тори сосредоточилась на портретной фотографии офицера конной полиции при полных регалиях. Стало ясно, что девочка уже знает о принципе Локара. Ее приемный отец, Гейдж Бартон, был ведущим детективом из отдела по расследованию убийств. Очевидно, Тори была знакома с основами криминалистики. Это был портрет Гейджа Бартона. Ребекка поднялась на ноги и подошла к портрету и нескольким снимкам меньшего размера, развешанным вокруг. На небольших фотографиях — сцены торжественных похорон сержанта Гейджа Бартона: члены RMCP в парадной форме, традиционных куртках из красной саржи, с офицерскими ремнями, стетсоновскими шляпами, медалями и траурными ленточками. Восемь человек, которые несли гроб, сопровождались морем офицеров в красной униформе. Почетный караул и троекратный салют холостыми патронами над могилой. И скорбный образ сидящей Тори, которой преподнесли безупречно сложенный канадский флаг в честь ее приемного отца. Оливия и Коул сидели по обе стороны от девочки, а немецкая овчарка лежала у ее ног. На последнем снимке был изображен офицер конной полиции, игравший на волынке в утреннем тумане. У Ребекки перехватило горло. Она подумала о фотографии в доме Эша, о фотографии ее собственного отца в парадном мундире, о гордом выражении его лица, о его выправке. И неожиданно испытала острую боль при мысли о том, как бесславно он ушел из жизни. Он никогда не будет похоронен с воинскими почестями, как сержант Гейдж Бартон. В груди Ребекки вспыхнула ярость. Она собиралась доказать, что ее отец не покончил с собой. Она собиралась предоставить несомненные доказательства, что ее отец погиб в результате расследования давно закрытого дела, которое он никогда не забывал и собирался раскрыть. Что он фактически был убит при исполнении служебного долга. И будь она проклята, если не сможет обеспечить ему мемориальную церемонию, которой он мог бы гордиться. Прощание с героем. Потому что в ее глазах он был героем, даже если она ни разу не говорила ему об этом. А волынки… что же, она наймет волынщика. Ребекка хорошо помнила, как звуки гимна «О, благодать», исполняемого одиноким волынщиком, однажды довели отца до слез. Она сделала глубокий, дрожащий вдох, почти опасаясь повернуться лицом к комнате. Опасаясь, что все увидят ее безраздельную любовь к отцу, почувствуют ее боль и уязвимость. По-прежнему не оборачиваясь, Ребекка тихо спросила: — Это твой отец, Тори? Молчание. Ребекка повернулась к ней. — Это действительно прекрасная церемония. Ты должна гордиться им. У Тори задрожали губы. Ребекка вернулась к Эшу и опустилась на диван рядом с ним. — Я хочу, чтобы мой отец смог получить такую похоронную службу, которой он мог бы гордиться. Он был офицером полиции, как и твой отец. — На самом деле Гейдж не был моим отцом, — пробормотала Тори. — Конечно же был. Есть много разных способов быть отцом… или ребенком. Тори уставилась на нее. — Я хочу узнать, застрелился мой отец или же погиб при расследовании уголовного дела, над которым он работал. То есть на боевом посту. — Ребекка откашлялась. — Мой отец не будет удостоен почетного воинского погребения, как сержант Гейдж Бартон, но я хочу почтить его память так, чтобы отец мог гордиться этим. Поэтому я должна выяснить все обстоятельства его смерти. Оливия и Коул обменялись резкими взглядами. — Меня там не было, — прошептала Тори и зажмурилась. В уголках ее глаз показались слезы. Ребекка кивнула: — Тяжело терять родителей в таком возрасте. Я знаю, потому что потеряла свою маму, когда мне было двенадцать лет. Она скоропостижно скончалась от рака, и, думаю, это навсегда изменило меня. А теперь моего отца тоже нет, и мне остается только сожалеть об этом, потому что я не приезжала домой так часто, как было нужно, и не говорила, как я люблю его. Я… — Она вдруг охрипла и еле слышно добавила: — Я слишком редко обнимала его. Не понимала, как ему тяжело и одиноко. Эш положил руку ей на колено. Жест был теплым и утешительным, и Ребекка не оттолкнула его. Вместо этого она почти рефлекторно, словно нуждаясь в подсознательном утешении, накрыла его руку своей в знак молчаливой благодарности. — Я никого и ни в чем не обвиняю, Тори, — мягко сказала Ребекка. — Мне известно, что ты была там. Я просто хочу знать, что ты видела. Тори вздрогнула как от удара. — Меня там не было! — Кто был с тобой? Девочка начала дрожать; ее лицо было призрачно-белым. — Никто. Я же сказала. Никто. Меня там не было. Оливия вскочила на ноги: — Вам нужно уйти. Вы травмируете мою дочь. — Лив… — начал Коул. — Нет, Кол, они должны уйти. Сейчас же. Если у них будут новые вопросы к Тори, они могут вернуться с официальным ордером, предписанием или чем-нибудь еще. Тори, немедленно иди наверх! — Когда Оливия повернулась к Ребекке, ее глаза сверкали от гнева. — Я не позволю так обращаться с ней. Только не теперь, после всего, что ей пришлось пережить. Прошу вас уйти. Они встали, но перед самым уходом Ребекка повернулась и тихо обратилась к Оливии: — Я понимаю, что вы хотите защитить ее. Действительно, понимаю. Но если Тори была там, то игра в прятки — не лучший способ уладить дело. Есть доказательства. Вам нужно помочь ей, чтобы она нашла в себе силы все объяснить. Оливия не ответила. Решительно поджав губы, она молча ждала, пока Ребекка и Эш выходили на улицу. Потом она со щелчком захлопнула дверь за ними. Глава 24 Ребекка подхватила свой шлем, лежавший на сиденье снегохода, и подняла его, собираясь надеть на голову. Эш остановил ее руку. — Ты в порядке? — спросил он. — Нет, не в порядке, — отрезала Ребекка. Ветер хлестнул прядью волос по ее лицу. — Я знаю, каково тебе, Бекка. Я сам… — Ни черта ты не знаешь. Правда, Эш, мой отец… он работал над делом, которое ему так и не удалось раскрыть в прошлом. Когда отчаявшаяся мать пришла к нему и спросила: «Где моя дочь?» Ее вопрос угнетал его все эти годы. Это могла быть одна из тысяч мелочей, которые заставляли его ощущать безнадежность жизни и говорить людям в пабе, что он чувствует себя неудачником. Моя мать безвременно ушла из жизни и покинула его. Ему пришлось самостоятельно растить меня и холить, чтобы я была довольна жизнью, но мне все равно было больно, так больно, что я не видела собственного отца. Я не понимала его и не знала настоящего человека, каким он был глубоко внутри. Того мальчишку, которым он когда-то был, те мечты, которые у него еще оставались. Я не задумывалась о том, как он страдает и как тяжело ему приходится, потому что он всегда надевал на лицо улыбку ради меня, и… — Она отвернулась, смаргивая слезы под клинками ледяного ветра, налетавшего с озера. — А теперь… эта позорная смерть… — Нельзя так говорить о самоубийстве. Это… — Это не самоубийство! Я никогда не поверю, что он мог покончить с собой. Его застрелили и подстроили все таким образом, чтобы это выглядело как самоубийство. А потом сожгли вместе со всеми уликами, какие у него были. И все это произошло в уединенном доме, далеко от города. Никаких воинских почестей. Никакого полицейского братства, красных мундиров и прощального салюта над гробом. Я… — Она подняла лицо к небу, как будто сила тяготения могла удержать слезы. Дыхание облачком пара поднялось изо рта. — Я не возвращалась домой из-за тебя, Эш. Она встретилась с ним взглядом. — Из-за тебя и того, что случилось с Уитни. А теперь он мертв, его больше нет. И все по-прежнему выглядит так, как будто убийство связано с тобой и с Уитни. И со мной. Это убило его. Каким-то образом это погубило его жизнь. — Послушай. — Эш взял ее за руку. — Это не… — Перестань. — Ребекка рывком высвободила руку. — Только не говори, что это несправедливо. Это все, что остается в сухом остатке, и мы оба знаем об этом. Эш обхватил ее за плечи и с силой привлек к себе. Он обнял ее своими сильными руками и крепко прижал к груди. Некоторое время они просто стояли, прижавшись друг к другу под порывами ветра. Эш сделал это, потому что уже пересек черту, когда положил руку на ее колено, и она позволила это сделать. И накрыла его руку своей. Эш понимал, что все причинявшее Ребекке боль каким-то образом вращается вокруг него. Она до сих пор была неравнодушна к нему, и, наверное, так было всегда. И она не знала, что с этим поделать, потому что причина их расставания теперь подталкивала их друг к другу ради решения загадочного убийства ее отца. Роковое ощущение было тем более тяжким, что в глубине души Ребекка понимала: Эш тоже утаивает от нее что-то важное. Когда она узнает, что это такое, то может окончательно порвать с ним и со своими чувствами. Прошлое создает настоящее, а настоящее создает будущее, и эта последовательность не может быть нарушена. — Все в порядке, — пробормотал он, прижимаясь щетинистой щекой к ее холодной и гладкой щеке. — Все будет в порядке. Ребекка прислонилась к нему и пожелала, чтобы так оно и было. Но глубоко внутри она сознавала, что это хорошо не кончится. * * * Оливия смотрела из окна на Эша, утешавшего Ребекку. Ее одолевал гнев пополам с тревогой. С тех пор как Оливия освободилась от позорного плена — после всех бесчеловечных вещей, которые садистские наклонности Юджина Джорджа могли изобрести для нее, — она не позволяла себе носить ярлыки, изображать жертву и подвергаться осуждению за свою порочность и испорченность. Члены собственной семьи пытались навязать ей эту роль, когда сторонились ее общества. Ее муж больше не прикасался к ней после того, как она вернулась домой. Она едва не сломалась. Едва не покончила с собой. Но она нашла Эйса. Она нашла собственный путь и покинула город. Изменила имя. А потом нашла это ранчо и Майрона Макдона, который дал ей работу, позволявшую держать при себе любимого пса. В свое время она познакомилась с Коулом, сыном Майрона, который оказался замечательным мужчиной. А потом к ней вернулся ее ребенок. Теперь Оливия отказывалась навешивать ярлыки на свою дочь. Она будет матерью-тигрицей. Она покажет дочери образец для подражания в лице женщины, подвергнутой унижению и преследованию. Будь она проклята, если Тори придется покинуть этот город по обвинению в наследственности от ее биологического отца. Если Тори побывала в том сарае, Оливия найдет способ, чтобы она рассказала об этом на своих условиях, когда придет время. Коул подошел к ней, когда Эш и Ребекка наконец уехали на снегоходе. Он положил руку ей на плечо.