22 июня 1941 года, 17:15 мск. Восточная Пруссия, ставка Гитлера «Вольфшанце» Присутствуют: – фюрер германской нации и рейхсканцлер Адольф Гитлер; – начальник штаба верховного главнокомандования (OKW) – генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель; – рейхсминистр авиации, президент рейхстага, премьер-министр Пруссии, преемник фюрера, уполномоченный по четырехлетнему плану, имперский лесничий Германии рейсмаршал авиации Герман Геринг; – начальник военной разведки и контрразведки (абвер) адмирал Вильгельм Канарис; – начальник главного управления имперской безопасности (РСХА), начальник Тайной государственной полиции (гестапо) – группенфюрер СС и генерал полиции Рейнхард Гейдрих. Гитлер ворвался в помещение для совещаний разъяренный и жаждущий крови. Дымящиеся развалины Берлина взывали к отмщению, и поэтому первым под обрушившийся гнев фюрера попал бледный и потный Толстый Герман. – Вы, Геринг, – с порога заявил ему взбешенный Гитлер, – ничтожество, наркоман, бабник, алкоголик, вы просто собачье дерьмо, а не рейхсмаршал авиации. Как вы могли допустить, чтобы большевики в первые же часы войны среди бела дня смогли разрушить мою столицу и уйти безнаказанными? Кто обещал мне и германскому народу, что ни одна вражеская бомба не упадет на территорию Германии? Геринг, когда русские бомбили Берлин, где было ваше хваленое люфтваффе? Мне уже известно, что в первых же сражениях на Восточном фронте русские разбили их в пух и прах. 2-й воздушный флот полностью уничтожен, 1-й и 4-й понесли ужасающие потери от русской авиации. Почему вы, Геринг, не погибли там, под бомбами в министерстве авиации, как Мильх, а стоите сейчас передо мной, трясясь от страха? Дайте мне ваш маршальский жезл, вам более подойдет погремушка шута! Пораженный таким яростный натиском и не найдя что ответить фюреру, Геринг был растерян и напоминал сейчас мешок, набитый ватой. Он отступил от фюрера на два шага назад, спрятав за спиной свой маршальский жезл. – Молчите, Геринг? – прошипел взбешенный Гитлер. – Что ж, можете молчать и дальше! Вы больше не рейхсминистр авиации и не мой преемник. Убирайтесь прочь в свое поместье, стреляйте зайцев, любуйтесь на украденные картины. Я не желаю вас больше видеть! И молите бога, чтобы следствие, которое определит степень вашей вины во всем случившемся, было к вам снисходительно! Потом, немного успокоившись после первого приступа бешенства, Гитлер проводил невидящим взглядом пятящуюся к дверям тушу Геринга, после чего развернулся в сторону Гейдриха. – Рейнхард, мой мальчик, – патетически воскликнул он, – в этот решающий момент для нашей Великой Германии, когда наш друг и соратник Генрих Гиммлер погиб под большевистскими бомбами, а Герман Геринг оказался полным ничтожеством, я возлагаю на тебя обязанности рейхсфюрера СС, рейхсминистра авиации и моего преемника в качестве фюрера Германии. Я еще и сам пока до конца не понимаю происходящее, но мы только что вступили в бескомпромиссную и решающую схватку с большевистским зверем, и спасти наш Тысячелетний рейх может только победа. В противном случае весь германский народ окажется на грани полного уничтожения. Или мы, или они. Нам с большевиками вместе не жить на этой планете! Гейдрих, имевший имидж «идеального офицера СС», которому мешал только высокий, «козлиный» голос, в ответ на слова фюрера щелкнул каблуками и склонил голову с тщательно расчесанным пробором. – Мой фюрер, – вдохновенно произнес он, – не пожалею сил и самой жизни для того, чтобы оправдать ваше доверие. – Я знаю, мой мальчик, – расчувствовался Гитлер, – что ты весь принадлежишь рейху. Вокруг меня одни предатели и непроходимые тупицы, и лишь ты один служишь мне с верностью истинного арийца. – Да, мой фюрер, – отчеканил Гейдрих, вспомнив некстати своего дедушку, носившего кипу и обожавшего рыбу-фиш. Новоиспеченный рейхфюрер бросил косой взгляд на адмирала Канариса, которого недолюбливал за то, что абвер был прямым конкурентом службы безопасности СД, – У нас немало предателей и тупиц, находящихся на самых высоких должностях, – Гейдрих не мог не лягнуть своего конкурента. – Вот, например, присутствующий здесь адмирал Канарис, полностью проваливший разведывательную работу в большевистской России. Все доклады его службы не стоят даже той бумаги, на которой они были написаны. – Да-да, Канарис, – Гитлер вновь впал в ярость, – не будьте ли вы так любезны, чтобы объяснить нам – почему русский колосс, о которым вы говорили, что он шатается на своих глиняных ногах и готов вот-вот рухнуть при первых же ударах нашего непобедимого вермахта, не собирается падать? Где большевистская армия, готовая побежать при первых же наших выстрелах или повернуть оружие против своих жидобольшевистских комиссаров? Где русские генералы, которые, по вашим словам, только и мечтают о том, чтобы предать Сталина и открыть нашим войскам дорогу на Москву? Где ваш хваленый полк специального назначения «Бранденбург-800», который должен был посеять хаос в большевистских тылах? Русский НКВД обвело вас вокруг пальца как мальчишку, показав только то, что вы хотели увидеть, и заставили ваших агентов говорить вам лишь то, что вы хотели от них услышать? А может быть, вы с самого начала желали именно такого исхода событий? Скажите мне, вы действительно полный идиот, или же предатель, поставивший нашу Германию своими действиями на грань поражения? Молчите, Канарис? Ну, что же, вы можете молчать и дальше, но только теперь уже в тюрьме Моабит. Рейнхард, как новый рейхсфюрер СС, немедленно разберись с этим предателем и его службой, выясни, кто из сотрудников абвера может еще принести пользу, а кого отправить рядовыми на Восточный фронт, в концлагерь или расстрелять как изменников. Хватит быть милосердными! Мое терпение лопнуло! – Будет исполнено, мой фюрер, – Гейдрих снова щелкнул каблуками начищенных до зеркального блеска сапог, – я лично займусь этим вопросом, и обещаю вам, что ни один предатель не уйдет от возмездия. – Спасибо, Рейнхард, я всегда верил тебе, – расчувствовался Гитлер, наблюдая за тем, как два дюжих эсэсовца из его личной охраны выводят за дверь поникшего Канариса, после чего, словно тореадор на арене, ловко и плавно развернулся к последнему участнику встречи, еще не удостоенному его вниманием. – А вы, Кейтель, – ласковым голосом, в котором, однако, клокотала ярость, произнес он, – почему вы, Кейтель, не погибли под руинами Цоссена, подобно храбрым германским генералам Гальдеру и Йодлю, а имели наглость выжить и явиться невредимым в мой кабинет? Где запланированное вами стремительное наступление вглубь России? Где триумфальные победы и трофеи, которые вы обещали мне, когда вы принесли на утверждение план «Барбаросса»? Войска, которые я вверил вам, истекают кровью в тяжелейших боях с русскими, в то время как вы прохлаждаетесь в тылу, не желая помочь им. Мы воюем с русскими всего несколько часов, а наши потери уже превысили те, что были у нас в Польской, Норвежской и Французской кампаниях, вместе взятых. И это без какого-либо положительного результата… – Но, мой фюрер, – попробовал оправдаться Кейтель, – результат есть. 1-й, 2-й и 3-й танковым группам, следуя плану «Барбаросса», удалось вклиниться на русскую территорию на три-пять километров, потеснив при этом отчаянно сопротивляющиеся большевистские войска. 4-я танковая группа генерала Гепнера пока ведет тяжелые бои с русскими фанатиками на линии границы, но я уверен… – Вы что, полный идиот, Кейтель?! – брызгая слюной, прокричал фюрер в лицо генерал-фельдмаршалу. – Продвижение в течение одного дня на несколько километров вы называете успехом?! Как вы смеете обманывать меня, старого солдата еще той, Великой войны?! А вы знаете, какие страшные потери понесли наши войска ради достижения этого, как вы выразились, успеха? Вы знаете, сколько потеряно танков и боевых самолетов, сколько погибло храбрых немецких солдат и офицеров? Пролились реки германской крови, и все ради того, чтобы вы всего лишь смогли слегка поцарапать русского медведя. Ну, нет, так дело не пойдет! С этого момента я лично возглавлю нашу победоносную германскую армию, а вы, Кейтель, отправляйтесь в Варшаву вместо несчастного фон Бока, погибшего под русскими бомбами на своем посту. Соберите в кулак все силы и нанесите смертельный удар по большевикам, сокрушив их сопротивление, и одержите победу, которая смыла бы с немецкого солдата позор неудач первого дня этой войны. А теперь идите вон, Кейтель, я не желаю вас больше видеть. Или вы добьетесь успеха, или вы вслед за Канарисом отправитесь в одиночную камеру Моабитской тюрьмы. Выбор за вами! 22 июня 1941 года, 18:35. Г. Владимир-Волынский, НП 87-й стрелковой дивизии РККА Солнце, уже изрядно утомившееся от самого длинного дня в году, клонилось к закату, до которого оставалось еще не меньше трех часов. Сейчас, к исходу дня, напряжение яростных боев немного утихло, и выехавший на передовую для того, чтобы все увидеть собственными глазами, командующий 5-й армией генерал-майор танковых войск Михаил Потапов мог обозреть поле боя 87-й дивизии РККА, укрепившейся в недостроенном Владимир-Волынском УРе и усиленной противотанковой самоходной бригадой РГК, с 3-м моторизованным корпусом немцев, состоящим из 14-й танковой, 44-й и 298-й пехотной дивизий вермахта. Как танкист, генерал-майор прекрасно понимал важность этой позиции, через которую проходила одна из магистральных дорог через Владимир-Волынский, Луцк, Ровно, Новоград-Волынский и Житомир, ведущая прямо к Киеву. План немецкого командования был прост, как коровье мычание – сбить с позиций растянутые по фронту и разбросанные в глубину части РККА, выкатить свои танки на магистраль и, опережая Красную Армию в развертывании, под прикрытием люфтваффе, захватившим господство в воздухе, рвануть по кратчайшему расстоянию по направлению к столице Советской Украины. Но попытка блицкрига в полосе действия 3-го моторизованного корпуса вылилась в четырнадцать атак с массированным применением артиллерии, пехоты, танков и штурмовых самоходных орудий. Ответом на них стали поддержанные огнем двух корпусных артполков не менее массовые ответные контратаки советской пехоты, зачастую переходящие в ожесточенные рукопашные уличные бои в приграничном городке Устилуг. За него всю первую половину дня шло упорное сражение между переправившимися через Буг передовыми частями немецкой 298-й пехотной дивизии и 16-м стрелковым полком РККА, поддержанного самоходной бригады ПТО. «Бои за первый большевистский город на нашем пути превратился в кровавую резню, – запишет, подводя итоги этого дня, в своем дневнике командующий 3-м моторизованным корпусом генерал-полковник Эберхард фон Макензен, – наша пехота сотнями гибла под пулеметным огнем большевиков, а наши танки горели как свечи. Предназначенный для штурма города и станции 1-й батальон 36-го полка понес ужасающие потери. И лишь обозначившийся после полудня успех поддержанной 2-м батальоном 36-го полка 44-й дивизии, сумевшей обойти позиции большевиков с юга, заставил противника отступить из города, что позволило нам сохранить лицо и выполнить поставленную перед нами задачу». На близких дистанциях уличного боя, разогнанные усиленным выстрелом длинноствольных пушек Ф-22 почти до 900 метров в секунду бронебойные снаряды прошивали навылет не только тридцатимиллиметровую лобовую броню «троек» и «четверок», но и поражали толстокожие «штуги», лобовая броня которых достигала пятидесяти миллиметров. Приземистые и подвижные, как ящерицы, противотанковые самоходки получили у немецких танкистов прозвище «гадюка». Легкое шевеление в дыму и пыли, заполнивших город с началом боев, звонкий выстрел, тут же удар в броню – и еще один немецкий танковый экипаж, прошедший всю Польшу, Францию и Югославию, сгорает заживо в чадном бензиновом пламени, не успев выбраться из своей железной коробки. Стрелять в ответ бесполезно – советская самоходка уже уползла назад и спряталась в развалинах. А вслед за ней в бой вступает уже пехота, из развалин мечущая под гусеницы немецких танков связки гранат, или выпускающая из ампуломета бутылку с КС или новомодным напалмом. После ожесточенных боев части 87-й стрелковой дивизии получили приказ оставить первую линию обороны, проходящую через разрушенный Устилуг. Они отошли на второй рубеж, проходящий в пяти километрах восточнее границы по западной окраине села Пятидни-Суходолы, из которого войска НКВД еще неделю назад, в преддверии войны, выселили все местное население. Вместе с ними отошли и гарнизоны частично достроенных и частично вооруженных дотов Владимир-Волынского УРа, во время утреннего боя с противником сумевшие все же взять с наступающей немецкой пехоты плату кровью. Около четырех часов дня, перегруппировавшись после захвата Устилуга, немецкие танкисты попробовали развить успех на открытой местности, чтобы наконец гусеницами и огнем смешать с землей так досаждающие им гаубичные батареи и выйти на оперативный простор. Но эта попытка была тут же жестоко отражена советскими противотанкистами, недвусмысленно показавшими наглому врагу, что уличные бои – это еще цветочки, а вот самое главное произойдет на открытой местности. Дело заключалось в том, что на открытой местности новая советская противотанковая самоходка, подвижная, приземистая и обладающая мощным длинноствольным орудием, оказалась еще более страшным противником для немецких танков, чем в условиях уличных боев. Вместо ожидаемых на этом участке опасных только на короткой дистанции восемнадцати сорокапяток отдельного противотанкового дивизиона, врага встретили почти семьдесят маневренных, дальнобойных и точных орудий, способных поражать все основные танки вермахта с дистанции полтора-два километра. Не убедившись в этом с первого раза, час назад немцы повторили лобовую танковую атаку, окончившуюся все тем же – огромными потерями без какого-либо успеха. Все поле перед позициями второго рубежа обороны было забито неподвижными, почерневшими и еще продолжающими дымиться железными коробками подбитых танков и обильно усеяно мертвыми телами немецких пехотинцев. Не такой виделась война немецким танкистам еще сутки назад, совсем не такой. По итогам первого дня боев ударная танковая мощь 14-й танковой дивизии сократилась почти на две трети, а противник пусть и понес значительные потери, но под прикрытием своей тяжелой артиллерии сумел в полном порядке отступить на следующий рубеж обороны. Завтра с утра все должно было начаться сначала. А авиационной поддержки так и не было. Ожесточенное воздушное сражение, разразившееся еще утром в небе над Устилугом, показало солдатам и офицерам вермахта, что господства в воздухе птенцам Геринга так и не удалось добиться. А русские самолеты словно по волшебству оказывались над полем боя в нужное время и в нужном месте, надежно прикрывая с воздуха свои войска и нанося удары по подтягивающимся к линии фронта немецким резервам. Южнее Владимир-Волынского, точно так же и с примерно таким же успехом, штурмовал советскую границу 29-й армейский корпус под командованием генерала пехоты Ганса фон Обстфелдера. Ему противостояла 135-я стрелковая дивизия Красной Армии. 48-й моторизованный корпус под командованием генерала танковых войск Вернера Кемпфа атаковал Струмиловский УР в районе городка Сокаль, который обороняла 124-я стрелковая дивизия при поддержке самоходной противотанковой бригады. Там тоже поднимались в небо дымные столбы от горящих немецких танков, и сотнями ложилась в землю под ураганным артиллерийским и пулеметным огнем пехота в мундирах мышиного цвета. Несмотря на почти четырехкратное превосходство противника в живой силе и двукратное в артиллерии, советские войска, заблаговременно занявшие приграничные оборонительные рубежи, упорно сдерживали натиск гитлеровских войск, пусть и неся потери, но отходя с одного рубежа обороны на другой планомерно и по приказу. Ни в одном месте части 5-й армии не были застигнуты противником врасплох, нигде не были окружены и нигде не побежали, сбитые со своих позиций. Впервые за два года войны перед вермахтом была поставлена задача вести «правильную войну», когда между частями противника нет пустых промежутков, через которые можно свободно ударить, разрывая фронт. Продвижение, за которое нужно было платить кровью, причем немалой, исчисляется сотнями метров, а немецкая пехота на каждом шагу была вынуждена то и дело залегать под огнем, а порой и окапываться во избежание чрезмерных потерь. 22 июня 1941 года, 20:05. Минск, штаб Западного фронта Солнце клонилось к западу. Подходил к концу столь богатый на события самый длинный день в году. Становилось понятным, что все задуманное на этот день удалось выполнить, не допустив крупных ошибок или накладок. Несмотря на то что войска Рабочей-Крестьянской Красной Армии большей частью не имели опыта, поскольку последние участники Финской войны из рядового и сержантского состава, не пожелавшие остаться на сверхсрочную службу, еще весной были уволены в запас, советские дивизии, заблаговременно выведенные к границе и занявшие оборонительные рубежи, не поддались панике при первом обстреле, не побежали и не были окружены. В отличие от хода событий в том варианте истории, на этот раз самая напряженная обстановка сложилась на вершине Белостокского выступа, где части Красной Армии были лишены непосредственной поддержки подразделений Экспедиционного корпуса. Если на Брестском, Алитусском, Гродненском, Осовецком и Граевском направлениях немцы могли делать только то, что им было дозволено советским командованием, то в других местах, в частности на участке 5-го стрелкового корпуса генерал-майора Гарнова, дела обстояли далеко не так блестяще. Конечно, не произошло ничего близко похожего на ту катастрофу, что случилась с корпусом в прошлом варианте событий, когда на три дивизии корпуса, застигнутые врасплох и не успевшие занять оборонительных рубежей, навалилась вся 4-я полевая армия вермахта. Первой в тот раз была разгромлена и рассеяна 113-я стрелковая дивизия генерал-майора Христофора Алавердова, на рассвете 22 июня застигнутая врасплох в военных городках авиационным и артиллерийским ударом и понесшая значительные потери, а потом атакованная на марше 9-м армейским корпусом гитлеровцев. В результате в боевых порядках советских войск на стыке 10-й и 4-й армии образовалась пятидесятикилометровая дыра, в которую потоком хлынула немецкая пехота. Далее со своих позиций была сбита не успевшая привести себя в порядок и занять оборонительные рубежи после внезапного нападения 86-я стрелковая дивизия полковника Зашибалова. Часть дивизии попала в окружение под Цехановцем, а часть заняла оборону по реке Нарев, где подразделения дивизии подверглись мощнейшим артиллерийским и бомбовым ударам и через три дня после начала войны также попали в окружение, были рассеяны и уничтожены. Чуть позднее та же судьба постигла и дислоцированную на вершине Белостокского выступа 13-ю стрелковую дивизию генерал-майора Наумова, разгромленную 26 июня авиационными ударами при попытке выйти из Белостокского котла. Отступающее из котла и оторванное от остатков своих дивизий управление корпуса было разгромлено 29 июня. При этом без вести пропали командир корпуса, его заместитель и начальник артиллерии. Но на этот раз все было по-иному. Благодаря заблаговременной переброске из Московского военного округа 61-го стрелкового корпуса генерал-майора Федора Бакунина, полоса обороны, нарезанная 5-му стрелковому корпусу, была сокращена почти в два раза. Дивизии корпуса перед войной были дислоцированы не где попало – зачастую на территории «соседей», а непосредственно на своих участках, и поднятые по тревоге сумели своевременно занять оборонительные рубежи вдоль границы. Эти два корпуса и встретили на границе утром 22 июня таранный удар пехоты 4-й полевой армии. Первый наскок у немцев откровенно не прошел. Военные городки и полевые лагеря, по которым пришелся первый артиллерийский удар, оказались пусты, а вездесущее в прошлый раз люфтваффе вообще не добралось до своих целей, и передовые группы немецкой пехоты, переправившиеся через границу, встретила «нерушимая стена» успевших развернуться в полном соответствии с боевым уставом пехоты 1938 года советских стрелковых полков, стоящих плечом к плечу, как доски в заборе. Когда прошел первый шок, немецкие генералы, уцелевшие, в отличие от своих менее везучих коллег, начали нащупывать стыки между частями и потихоньку расшатывать этот забор, пытаясь по очереди выломать одну доску за другой. В полосе действия 61-го стрелкового корпуса советские войска стояли твердо, взаимодействие между соседями и маневр резервами командованием был налажен, а генерал-майор Бакунин показал неплохие командирские качества, грамотно реагируя на любой выпад немцев. Но в полосе 5-го стрелкового корпуса дела шли значительно хуже. Части, не подвергшиеся непосредственному давлению немцев, вели себя пассивно, в то время как нанесенные в узких полосах удары по флангам 113-й стрелковой дивизии 7-м и 9-м армейскими корпусами вермахта привели к опасным вклинениям противника в позиции советских войск на три-пять километров. Командование 5-го стрелкового корпуса не имело представления о складывающейся обстановке и своевременно не реагировало на угрожающую ситуацию. У командующего Западным фронтом генерала Владимира Шаманова сложилось впечатление, что командир корпуса генерал-майор Гарнов в условиях реальной войны элементарно растерялся и утратил управление своими войсками. Положение спасли 29-я и 208-я мотострелковые дивизии из резерва 10-й армии, быстро переброшенные по проселочным дорогам к угрожаемым участкам фронта. Мотострелки с ходу вступили в бой с гитлеровцами, сумев яростными лобовыми атаками остановить прорвавшуюся пехоту противника, а потом и потеснить ее на один-два километра. Также на этом направлении было сосредоточено до половины всех боевых вылетов, которые совершила днем 22 июня бомбардировочная и штурмовая авиация Западного фронта, включая Воздушную армию осназ. Почти восемь часов подряд на ближних подступах к Цехановцу и у железнодорожной станции Шульбоже-Вельке гремели ожесточенные и кровопролитные встречные бои, в которых атаки сменялись контратаками, а артиллерийские обстрелы – авиационными налетами и штурмовкой. В конце концов господствующая в небе советская авиация сумела поумерить активность немецкой пехоты и артиллерии. К тому же во второй половине дня немецкое командование отдало приказ о переброске всех доступных резервов 4-й полевой армии на направление наступления 2-й танковой группы, и натиск немецкой пехоты на позиции 5-го стрелкового корпуса сперва несколько ослаб, а потом и вовсе сменился переходом передовых частей противника к обороне. Несмотря на то что этот опасный момент закончился в общем-то хорошо, генерал-полковник Шаманов находился в ярости, о чем в весьма нецензурных выражениях и сообщил генерал-майору Василевскому. – Этому … дали все что возможно и даже более того, все объяснили и рассказали, а он, …, почти умудрился и в этот раз … все. Если бы не героические действия авиации и мотострелков, то все мы из-за одного … были бы в очень большой заднице. Если человек может только водку жрать и девок … то ему надо дать и соответствующую работу. Например, назначить этого … заведующим свинофермой! Тут вам война, или игра в песочнице? – Вы, Владимир Анатольевич, не горячитесь, – русским литературным языком ответил Василевский, начинавший офицерскую службу еще в старой царской армии, – мы с товарищами из НКВД во всем разберемся, и если факты подтвердятся, то накажем генерал-майора Гарнова по всей строгости советских законов. Слушавший этот разговор между генералами старший майор Сергеев только тяжело вздохнул. Возмущается человек, причем так, что и у бывалых командиров уши сворачиваются в трубочку. Спецгруппа особистов вместе с товарищами из наркомата обороны уже выехали в 5-й стрелковый корпус. И если со стороны командира корпуса действительно имело место разгильдяйство и дела действительно окажутся настолько плохими, как они выглядят отсюда, то уже завтра утром у корпуса будет новый командир, а про старого забудут, как его и звали. Впрочем, ситуация с 5-м стрелковым корпусом оказалась единственной ложкой дегтя в бочке меда. На всех остальных участках все шло так, как и задумывалось. Опирающиеся на поддержку частей Экспедиционного корпуса, 1-й стрелковый корпус под Граево и Осовцом и 4-й стрелковый корпус под Гродно стояли вдоль границы нерушимой стеной, одну за другой отражая яростные атаки пехоты вермахта. На флангах тоже все шло, как и ожидалось. Сумевшие вклиниться в советскую оборону генералы Гот и Гудериан уже начали отрываться от тыловых баз, сделав первые шаги к своему разгрому. Теперь главное – не спускать с них глаз, и не давать им сделать ни одного шага, ни вправо, ни влево. Первый кирпичик в фундамент Победы уже положен. Именно об этом Шаманов и собирался доложить в Ставку Сталину. Первый день войны был прожит успешно. 22 июня 1941 года, 22:15. Москва, Кремль, кабинет Верховного главнокомандующего Присутствуют: