Потом, после обычных для большевиков майских праздников, о заключенных польских офицерах и солдатах, казалось, забыли, и только изредка вывозили на работы – то на разгрузку каких-то опечатанных ящиков из вагонов, то на торжественную посадку аллеи из молоденьких березок. А это к чему, панове? Непонятно! Потом, после воскресенья 22 июня 1941 года, поляков перестали выводить даже на эти работы, несколько последующих за этим дней заключенные офицеры провели в полной неизвестности. Правда, с расположенного недалеко от Катынского лагеря аэродрома «Северный» начали летать грохочущие стреловидные аэропланы неизвестной конструкции, несколько раз промелькнувшие на горизонте, а один раз над самим лагерем, не торопясь, пролетел огромный, словно кит, двухкилевой четырехмоторный краснозвездный самолет, вызвавший всеобщий ажиотаж и удивление. Потом, уже числа двадцать четвертого, стало известно, что Гитлер напал на СССР, но если судить по сводкам Совинформбюро, дела у немцев шли далеко не блестяще и повторения кампаний в Польше и Франции у них не получилось. Приграничное сражение сразу переросло в затяжную и нудную позиционную войну. Вместо победоносных битв и стремительных маршей германцам пришлось прогрызать долговременную оборону большевиков. Как так получилось, большинству панов офицеров было непонятно. Ведь русские, особенно советские русские, представлялись им существами бестолковыми и ни к чему неспособными. А германцы были стремительны, гениальны и неудержимо победоносны… Где-то далеко шла война, но фронт проходил в пятистах-шестистах километрах от Смоленска, и изнывающие от безделья и неизвестности польские офицеры до определенного момента были предоставлены сами себе. Но вот, видимо, где-то на небесах прозвучал трубный глас, который был призван изменить судьбы этих людей, томящихся в полной неизвестности. Не думаю, что панам польским офицерам понравилась бы та участь, которую им приготовили судьба и товарищ Сталин. Были бы умнее, готовились бы под командованием генерала Берлинга освободителями вступать на территорию родной Польши. А так не взыщите, но «какою мерою мерите, такою и вам будут мерить». Бывает участь, что страшнее самой смерти. Сегодня утром, сразу после завтрака, в офицерском лагере в Катыни неожиданно поступила команда на построение. Едва ничего не понимающие и угрюмо переговаривающие офицеры построились на плацу, как перед ними появились два незнакомых русских командира. Один в форме старшего майора НКВД, сухощавый и подтянутый, с холодными волчьими глазами, и другой – немного полноватый, внешне весельчак и балагур, в знакомой-незнакомой форме, похожей на форму старой русской армии, с невиданными двухпросветными погонами, на которых были укреплены две большие звезды, как на погонах майора, существовавших до 1884 года. Почти все старшие офицеры и половина призванных из запаса младших, службу свою начинали в царской армии. Но даже они оторопели от невиданного наряда незнакомца. Тем временем шум в офицерских рядах нарастал, и худощавый старший майор, брезгливо взглянув на сборище польских офицеров, будто перед ним были не военные, причем некоторые в немалых званиях, а босяки с Хитровки, вполголоса перекинулся парой слов со своим напарником в погонах. Тот так же коротко ему ответил, слегка пожав плечами, после чего прибежал боец и принес старшему майору нечто вроде большого белого эмалированного рупора, в котором любой человек, живший в начале XXI века, сразу узнал бы обычный мегафон. Польские офицеры подпрыгнули от неожиданности, а с деревьев и крыш в небо рванули тучи перепуганных птиц, когда над плацем раздалось громовое: «Молчать! Смирно!» Тишина наступила если не образцовая, но вполне приемлемая. Старший майор продолжил беседу через мегафон, но уже не повышая голос: – Панове офицеры! Я старший майор НКВД Павел Сергеевич Архипов. Должен сообщить вам, что в связи с началом войны с фашистской Германией правительство СССР объявило амнистию всем гражданам бывшей Польши, осужденным за антисоветскую пропаганду и агитацию и предоставило им выбор – либо вступить в новое Войско Польское для совместного освобождения Европы от фашизма, либо быть депортированными с территории СССР в течение двадцати четырех часов. Сейчас вам вернут все изъятое у вас при помещении в лагерь – документы, деньги, письменные принадлежности и прочее, – а потом вы сами сможете выбрать свою судьбу и решить, с кем вы – с сидящим в Лондоне паном Миколайчиком, или с польским народом. Ага, щас! Не больше четверти польских офицеров – в основном капитаны и подпоручники – решились вступить в армию Берлинга. А остальные, отчего-то посчитавшие, что их собираются выслать в Англию, толпой ломанулись на выход, уже мечтая о том, как они будут блистать в лондонском обществе в ореоле борцов с мировым коммунизмом. Почти сразу же пошли разговоры, что некто от свояка брата троюродный племянник достоверно слышал, что в Мурманск для панов офицеров уже поданы корабли, которые отвезут их прямо в объятия Уинстона Черчилля и пана Миколайчика. И что еще немного, и свобода встретит их радостно у входа и братья выпить поднесут. Панове офицеры не знали, что подобные слухи распространяли заранее завербованные агенты НКВД, и что никакого Черчилля они и в глаза не увидят. А то, что они увидят, им совсем не понравится. Дальше все было, как бывает в таких случаях – польским офицерам вернули изъятые у них документы и деньги, щедро выдали сухой паек на трое суток и по теплому бушлату с шапкой-ушанкой в придачу. Уверенность в том, что их отправляют в Британию через Мурманск, возросла у панов офицеров более чем до ста процентов. Ибо каждому нормальному поляку известно, что там, на Севере, мороз стоит даже летом, а по улицам бродят белые медведи. Потом к лагерю были поданы огромные трехосные тентованные грузовики на больших шипастых колесах – явно американские – с установленными в кузове деревянными скамьями. Панов офицеров погрузили в них, по сорок голов на машину. Сзади в кузова сели по два бойца НКВД с автоматами неизвестной конструкции, после чего грузовики выехали с территории лагеря и направились в неизвестность. Примерно через час езды колонна, состоящая более чем из ста машин, остановилась, после чего медленно, по одному грузовику, начала заезжать внутрь какого-то темного сооружения, где сотрудники НКВД – водители, старшие машин и конвоиры – откланялись, а их места заняли офицеры и бойцы Российской Национальной Гвардии. Вы представляете шок польского офицерья, когда на смену привычным красноармейцам в кузов залезли здоровенные, одетые по-зимнему мужики в касках-«сферах», бронежилетах, с автоматами Калашникова и при погонах! Какая уж тут Британия – полякам стало вообще непонятно, куда их везут и что с ними будет дальше. 13 января 2018 года, 18:00. Российская Федерация, Смоленск, аэродром «Северный» Сменив караул, грузовики через зеленоватое сияние портала по одному проезжали дальше, и из лета 1941 года оказывались в зиме 2018-го, выруливая на заметенный снегом перрон к стоящему на путях плацкартному пассажирскому составу с решетками на окнах. Никому не надо, чтобы паны офицеры разбежались по окрестностям. На каждый вагон приходилось по две машины с депортируемыми. И вот настало время польским офицерам выбираться из относительно теплых грузовиков на промерзшие насквозь бетонные плиты перрона. Температура примерно так минус двадцать, низкое серое небо, порывистый, пронизывающий ветер, швыряющий в лицо горсти снежной крупы, и вдоль перрона цепь мрачных бойцов спецназа ГУИН с мордастыми ротвейлерами на поводках. Преддверие ледяного ада Ниффельхайм или уже сам ад? А где голубое небо, зелень травы, ласковое солнце и теплый летний ветерок? Все осталось там – в прошлой жизни, до которой теперь так же далеко, как и пешком до Марса. Шок – это по-нашему! Впрочем, ничего плохого польским офицерам не грозило. Их быстро и без особой грубости затолкали в вагоны, после чего оба поезда, один за другим, вышли на магистраль Москва – Смоленск – Минск – Брест – Варшава и по зеленой улице без остановок отправились в западном направлении. Зимой темнеет рано, поэтому за темными окнами вагонов мелькали то пустые, темные даже в XXI веке леса, то освещенные яркими огнями города. Настроение в вагонах было подавленным. Ведь их везли неизвестно куда и неизвестно зачем. С мечтами о героическом прибытии в Британию можно было попрощаться. Кто-то спал, кто-то вел тихие разговоры, кто-то торопливо пожирал сухой паек, хотя даже дятлу, привыкшему долбить бетонный столб, было понятно, что расстреливать их не собираются. И вот, наконец, серым хмурым утром четырнадцатого января поезда с выдворенными из СССР польскими офицерами, якобы расстрелянными в нашем прошлом палачами из НКВД, прибыли на таможенный терминал станции Брест и встали для досмотра польскими пограничниками. Операция «Гусь в курятнике» дошла до своего логического завершения. Когда о происходящем узнали в Варшаве, то власти предержащие в ужасе схватились за голову. Но было уже поздно – с помощью Интернета, телефона и социальных сетей новость распространялась по всей Польше. Путин и Сталин опять всех перехитрили! 14 января 2018 года. Плоцк. Польша Хорунжий 22-й пехотной дивизии армии «Краков» Анджей Пшедлецкий Да, панове, расскажи мне кто-нибудь неделю назад о том, что со мной и моими товарищами может такое произойти – ни за что бы в это не поверил. В плен попал я в сентябре 1939 года, когда нашу 22-ю дивизию разбили на реке Нида. Я командовал взводом и, потеряв в той смуте и неразберихе отступления свою часть, решил пробиваться на восток, где, как я слышал, наш вождь маршал Эдвард Рыдз-Смиглы собирает силы для удара по наступающим германцам. Мы дошли до Львова. Но там уже все было кончено. Командующий гарнизоном генерал Лянгнер сдал город, только не германцам, а русским. Оказывается, что Сталин еще 17 сентября начал наступление на Польшу с Востока. Поняв, что сопротивление бессмысленно, я приказал своим солдатам сложить орудие и расходиться по домам. А сам сдался русским. Те первым делом рассортировали всех пленных, отделив офицеров от солдат, а тех, кто проживал до призыва в армию на территории, занятой германцами, от тех, чьи дома находились на территории, захваченной русскими. Сам я был родом из Плоцка – это на Висле, неподалеку от Варшавы. Потому со мной особо не разговаривали и отправили в лагерь для военнопленных под Смоленск. Там мы и прожили без малого год. А потом все и началось… Для начала нас стали усиленно агитировать. Этим занимались как русские комиссары, так и поляки, которые перешли на их сторону – чтобы мы вступили в новую польскую армию, которая, если начнется война германцев с Советами, воевала бы с Гитлером за свободу Польши. Только я на эти предложения плевать хотел, если германцы будут воевать с русскими, то пусть они поубивают друг друга – а мы потом разберемся с теми, кто из них уцелеет. Нашлись у нас предатели, которые записались в Красное Войско Польское. Ну, и пес с ними… Тех, кто не поддался на агитацию комиссаров, Советы приговорили к каторге. Правда, в Сибирь нас не погнали, а заставили трудиться, объявив нам, что мы теперь не пленные, а арестанты. А потому должны работать, ибо, как написано в Библии, кто не работает – тот не ест. Строили мы под Смоленском большой аэродром, железную дорогу и еще что-то, совершенно для нас непонятное. А кто не хотел работать или плохо трудился, лишали пайка. Поэтому желающих отказываться от работы было мало. И вот однажды, в июне, случилось нечто. Нас всех неожиданно собрали, погрузили в эшелоны и отправили… Мы и сами не знали, куда отправили. Выдали нам зимнюю одежду, и кто-то из тех, кто оставался, тайком шепнул нам, что началась-таки война между русскими и германцами. Дескать, русские теперь в союзе с британцами и нас решено отправить всех в Англию. Знали бы мы тогда, куда едем! Думаю, что половина из нас наверняка бы осталась в этом смоленском лагере. Лучше махать целый день лопатой, чем увидеть такое! В общем, оказались мы в Польше. Только не в 1941 году, а в 2018-м! Не знаю, как это у русских получилось, но они смогли построить машину времени. Совсем как у английского писателя Герберта Уэллса. Этот Сталин точно знается с самим Сатаной, если сумел договориться с русским вождем, который правит в XXI веке. Узнали мы об этом в Бресте, который, оказывается, теперь находится на границе Польши и… Белоруссии. Нам сказали, что Советы в конце ХХ века распались на несколько государств. И теперь Белоруссия и Украина сами по себе, а Россия – сама по себе. Это, конечно, хорошо, только почему Польша не нападет на бывшие Восточные кресы и не подчинит наших бывших холопов? А в самой Польше нас встретили плохо, просто отвратительно. Наши эшелоны загнали в тупик на станции Бяла-Подляска и поставили вокруг стражу, словно мы жулики какие, а не польские офицеры. Охраняли нас жолнежи, которые по внешности и языку были вроде и поляками, а вели себя черт знает как. Узнав, что мы пленные из лагеря под Катынью, они рассмеялись нам в лицо, сказав, что те, польские офицеры из Катыни, давным-давно расстреляны русскими людоедами. Сейчас на месте лагеря построен мемориал, в котором приезжающие в Россию поляки молятся, поминая души замученных там офицеров. То есть нас, что ли?! Правда, один капрал вспомнил, что вроде позавчера русский тележурналист сообщил в вечерней передаче о том, что изобретена машина времени и русские каким-то образом сумели проникнуть в 1941 год, где вместе со Сталиным воюют против германцев. А русский лидер Путин выступил с заявлением, сказав, что он будет помогать Советам. Тогда охранявшие нас жолнежи перестали смеяться и стали расспрашивать нас о том, как мы уцелели в сталинском аду. – Вас, панове, небось, целыми днями избивали, а по воскресеньям расстреливали? – спросил один жолнеж. – Я помню, как об этом писали в наших газетах. На этот раз пришлось расхохотаться мне. Не было такого. Конечно, жизнь в лагере не сахар, но нас никто не бил и не расстреливал. За все время, пока я там был, умерло несколько человек от болезней, один попал под машину на строительстве аэродрома, и еще один повесился в бараке от тоски по своей молодой жене. А больше ничего такого не было. Я сказал об этом жолнежам. Те замялись. – Но ведь в газетах об этом писали и по телевизору показывали, – сказал капрал. – Ведь все об этом знают… – А кто лучше знает, как оно было, – ответил я, – тот, кто не видел всего этого, но писал в газете, что так оно и было, или я, который все видел собственными глазами? Потом мы стали говорить с жолнежами об их жизни в XXI веке. Вот тут было чему удивиться. Оказывается, Польша была в числе победителей Гитлера, и за это ей дали взамен потерянных Восточных кресов новые территории на Западе. Теперь наше Поморье, Гданьск, часть Пруссии и граница с германцами проходит по Одре и Нисе. Но капрал сказал, что за это русские держали в неволе Польшу без малого целых пятьдесят лет. Потом Советы распались на части, а Польша стала свободной. Но жить в ней почему-то стало хуже. – Нет, пан хорунжий, – убеждал меня капрал Войцех Хмелевский, – мы свободные теперь. Хочешь – поезжай в Америку, хочешь – в Германию, хочешь – в Англию. Если повезет, можно устроиться там на работу. – А что, в Польше работы не хватает? – поинтересовался я. – Да есть такое дело, – смущенно сказал капрал. – Молодому у нас трудно найти работу. Говорят, каждый четвертый, кому стукнуло двадцать, не может найти работу. Да еще эти украинцы, пся крев, у нас работу отбирают. – Это как? – удивился я. – Вы их у себя на работу берете, а сами бездельничаете? – Да нет, пан хорунжий, – капрал пожал плечами. – Просто надо же кому-то грязную работу делать, нужники чистить, в садах и на полях трудиться. А девки их, – тут капрал смущенно хихикнул, – у нас пенензы одним местом зарабатывают. Берут дешево, можно сказать, почти даром… – Тьфу, молокосос, – плюнул я с досады, – ты ружье еще как следует в руках держать не научился, а уже о курвах думаешь. Хвала господу, воевать вам не с кем. – Наши воевали, – обиженно сказал капрал, – вон, их американцы в Ирак и Афганистан посылали. Кое-кого из них там даже убило. А некоторые нанялись воевать в Украине. Там Донбасс против Киева воюет. Ну, а наши сражаются за Киев, убивают сепаратистов донецких. Говорят, им хорошо платят. – Угу, – поддакнул жолнеж, стоявший рядом с капралом и внимательно слушавший нашу беседу. – Только эти поганцы из Брюсселя нам пытаются негров и арабов всучить. Слышал, наверное, что из Германии в Польшу собираются сплавить тысяч сто беженцев? Вот тогда будет у нас веселая жизнь! – А что это за беженцы такие? – поинтересовался я. – Откуда они бегут? – Пан хорунжий, – ответил мне капрал, – это дело давнее и паскудное. В Ираке, Сирии и других арабских странах давно уже идет война. Головы там режут почем зря. Ну, и народ бежит от этих головорезов, да не куда-нибудь, а прямиком в Европу. И что самое плохое, работать эти беженцы не желают, а жратву требуют. А от безделья баб местных насилуют и мужиков грабят. И ничего с ними не сделать, ударишь такого беженца – тебя по судам затаскают. В Германии они прямо на улицах бабам подолы задирают. А немцы видят, да морды отворачивают. – Ну, а в Польше-то как? – спросил я. – Надеюсь, вы, хлопцы, не забыли, что вы не немцы, а поляки? – Не, у нас пока все тихо, – ответил капрал. – Но это оттого, что этих беженцев у нас пока мало. А как будет много, они так же будут паскудничать. Но мы им дадим укорот, – и капрал выразительно провел ребром ладони по горлу. Много чего я в этот день услышал. И о шествиях содомитов, и о сатанистах, которые открыто устраивают свои шабаши, и о том, как мужики женятся на мужиках, а бабы выходят замуж за баб. Нет, наверное, зря нас в этот мир будущего прислали. Лучше бы мы в лагере остались. Русские не стали бы нас расстреливать. Может, зря я не вступил в новую польскую армию? 27 июня 1941 года, утро. Мурманск, межвременной погранпереход «Полярный» Шел пятый день войны. Где-то далеко гремели бои грандиозного приграничного сражения. Клейст, Гудериан, Гот и Гепнер каждый день словно бешеные собаки кидались на ушедшие в глубокую оборону войска Красной Армии и либо обессилено откатывались назад, либо ценой огромных потерь продвигались еще на несколько километров вперед и снова останавливались перед очередным оборонительным рубежом, как по мановению волшебной палочки возникшим там, где вроде бы ничего не должно было быть. Впрочем, к 27 июня двигаться вперед продолжали только танкисты Клейста, которые за пять дней ценой огромных потерь в живой силе и технике достигли линии Луцк – Берестечко. Больше всего этот выступ напоминал готовый к вскрытию огромный нарыв, но в Москве пока сдерживали генерала Жукова, считая, что раз немцы еще в состоянии атаковать, то пока преждевременно переходить от обороны к наступлению. Зато тут, на Советском Севере, все было внешне тихо. Финляндия, пообещавшая Гитлеру, что вступит в войну с СССР, как только немецкие войска выйдут на рубеж Западной Двины, в условиях все еще длящегося ожесточенного пограничного сражения в стиле а-ля Верден, огромных потерь вермахта и особенно после особо чудовищной бомбежки Берлина, вела себя тише воды ниже травы. СССР тоже пока не требовал разоружения и интернирования находящихся на финской территории немецких войск, продолжая, впрочем, усиливать оборонительные рубежи на мурманском, кандалакшском и лоухском направлениях. Усиливалась и противовоздушная оборона советского Заполярья. Через межвременной погранпереход «Полярный» было доставлено необходимое количество пусть и не самых современных для XXI века, но надежных и вполне убойных ракетных систем ПВО, которых с избытком должно было хватить на полторы сотни самолетов 5-го воздушного флота люфтваффе, базирующихся на конец июня в Норвегии. Но чем драматичней развивались события, тем более гипотетической становилась возможность вступления Финляндии в войну на стороне гитлеровской Германии. Обиды за «зимнюю войну», конечно, никуда не делись, но вместе с ними появились и опасения, как бы после очередной войны и вовсе не лишиться независимости, по примеру Прибалтийских стран превратившись в еще одну советскую республику. Президент Финляндии Рютти и главнокомандующий армией маршал Маннергейм находились по этому поводу в сильнейшей тревоге, не представляя, чего теперь ждать от Сталина и его недавно объявившегося могущественного союзника из неведомых далей времени. Превращенный в щебень центр Берлина наводил на весьма печальные мысли о том, что если такое русские и советские захотят сотворить с Хельсинки, то никто и ничто не сможет им в этом помешать. А рыльце у молодого финского государства было в пушку. Свое независимое существование Финляндия начала с резни русского населения Гельсингфорса и других крупных городов бывшего Великого княжества Финляндского, ответственность за которую лежала на националистическом отребье. Финляндия претендовала на огромные территории русского Севера, в случае победы в войне планируя проводить на захваченных землях политику расового превосходства финской нации и ущемления в правах и истребления нефинского населения. Если союзники Сталина пришли из будущего, то им это тоже наверняка известно, а значит, месть их будет ужасна. Была еще и блокада Ленинграда немецко-финскими войсками, но о ней финская верхушка по вполне понятной причине пока еще даже не догадывалась. Как не догадывалась она и о том, что их ожидало лично в самое ближайшее время. Никаких тебе ковровых бомбардировок, разбитых вдребезги городов и прочих массовых кровопусканий не планировалось. Все должно было быть сделано четко, «метко и аккуратно», и направлено исключительно против вконец одуревших политиканов, сторонников войны против СССР в союзе с Гитлером, Черчиллем, Рузвельтом, да хоть с японским принцем Коноэ – абсолютно неважно. Впрочем, сегодняшние события непосредственного отношения к будущей судьбе Финляндии и ее политических деятелей не имели – только косвенное. Утром 27 июня на межвременном погранпереходе «Полярный» ожидали прибытия очередного спецпоезда. Тут, на Севере, в принципе, все поезда, приходящие с той стороны, шли под обозначением «спец». В других местах, хоть в Ленинграде, хоть в Смоленске, хоть в Воронеже, хоть в Ростове, в последние месяцы большую часть грузопотока составляло промышленное оборудование, в том числе и для первых в СССР Ленинградской, Смоленской, Воронежской и Ростовской АЭС, по два блока-миллионника каждой из которых российский Росатом обещал ввести в эксплуатацию в 1945 и 1950 годах. Но здесь пока через межвременной барьер шло исключительно вооружение и оборудование военных объектов.