– Закрой и прибери пока. – Я задумался. Как жизнь повернется – никто не знает, а ну как в окружении придется жить? Киевский котел будет настолько велик, что пол-осени придется из него выходить. Я посмотрел оставшиеся документы немцев. Лейтенант личным приказом фон Клейста был прикомандирован к полковнику для сопровождения в 297-ю дивизию. Вряд ли везли жалованье – такими вещами занимаются интенданты, а не СС. И почему ехали без охраны? Надеялись, что дорога патрулируется фельджандармами? – Смотри, ара, – я показал документы лейтенанта подошедшему Оганесяну. – Знакомый немчик? – Не он ли на броде вам с товарищем Максимовым предлагал сдаться? – Он самый. – Я сложил бумаги в папку, добытую Юрой из недр «хорьха», и позвал проходящего мимо бойца: – Никита! Бери ребят – медиков, раненых, кто помочь сможет, трупы немцев – в реку, машину с моста столкните туда же. – А мотоциклы? – И мотоциклы купаться, – сказал я, немного подумав. Вера начала беспокоиться, не случилось ли с чего с Аркадием Алексеевичем – он всегда старался держать под контролем ситуацию, как бы плохо себя ни чувствовал, а тут не показывается. Она не успела сделать и пары шагов, как мы услышали крик Гюнтера, в машине которого сидел военврач: – Das bin nicht ich! Ich habe es nicht angerührt![6] Я поспешил вслед за Верой. Аркадий сидел в кабине, склонившись головой к дверце. Когда кто-то начал открывать ее, командир медсанбата начал выпадать наружу. Военврач умер в дороге. Сердце все же не выдержало. Да почему же, как помирать безвременно, так самые лучшие? Вот вам и пример: мужик остался со своими больными, хотя мог бы и в тылу отсидеться с таким-то здоровьем. Не бросил их, не помчался впереди собственного визга, как некоторые начальнички, которых видел, когда еще с Адамом пешочком шкандыбали. Ведь без раненых он бы уже давно до Волги доехал! Эх, Аркадий, Аркадий… Тут же родился слух, что наш немец приложил к смерти командира руку. Кто-то из раненых начал вытаскивать его наружу, а Гюнтер кричал во все горло, что он ни при чем. Странное дело: как надумаешь делать что-то полезное, так собирать людей приходится уговорами и угрозами, зато на всякую ерунду сбегаются сами. Вера крикнула на собравшихся, приказывая им разойтись, и побежала к Аркадию. Он умер с коробочкой валидола в руках. Наверное, не хватило сил достать таблетку. Она проверила пульс на шее, оттянула верхнее веко, посмотрела и тут же отпустила. В ответ на мой немой вопрос только покачала головой – помочь ему уже давно нельзя. Я не стал ей мешать, а погнал любителей самосуда в помощь Никите, который толкал вместе со своими помощниками «хорьх» к реке. Занятие, наверное, было не из легких, иначе зачем бы они постоянно призывали на помощь чью-то мать. Подошел к Вере, одной рукой вытиравшей слезы, а другой закрывающей глаза Аркадия Алексеевича. – Слушай, Петя, а что же делать теперь? – растерянно спросила она, всхлипывая. – Я удивляюсь, товарищ военврач второй категории! – В такой ситуации надо не сочувствовать, а сделать морду кирпичом. – Ты в армии или где? Если командир выбывает из строя, его место тут же занимает старший по званию из оставшихся, если не было других распоряжений. То есть ты теперь командир медсанбата. Тело Аркадия надо перенести в кузов, написать рапорт о смерти, или как оно там называется, принять командование, построить и довести до личного состава ситуацию, проверить наличие запасов продуктов, лекарств и всякое остальное. Да что я тебе рассказываю, ты и так все это знаешь. Вера коротко кивнула, о чем-то задумавшись, и пошла к замыкающей машине. Вскоре ее голос был слышен там: она направо и налево раздавала указания. Я же занялся тем, чем собирался: надо было заминировать мост. Поможет мне в этом ящик с двумя снарядами для гаубицы, который я захомячил в кузове одного из «манов». Я не дал его выгрузить, так как знал, что пригодится, и его заложили сверху всяким медицинским добром. Наши то ли забыли про этот мост, то ли сил не хватило его взорвать. Да, совсем не главная дорога, и мост выдержит только легкую технику. Но хоть на пару часов эту орду задержать – и то дело. Пришлось немного повозиться, пока заложил фугас у опор моста, зато рванет с гарантией. И ни одна зараза мост не разминирует – только сунутся, заряд сразу сработает. Хороший подарочек получился, от души. Вроде и проторчал я под мостом немало, вылез на дорогу – а все еще собираются, думают. Темно почти, а нам надо бы до ночевки отъехать километров несколько. Ничего не сказал, посмотрел только с легким укором на Веру: она же командует, должна все организовать. Не привыкла еще, наверное. Короче, собирались еще минут десять. Поехали дальше потихонечку, почти в полной темноте. Я опять занял место в колонне за Николаем – он дороги знает, пусть показывает. Не подвел Коля, как и договаривались, свернул вскоре на неприметную грунтовку, я бы точно мимо проехал. Сдается мне, что он перед войной не хлеб по магазинам возил. Но то не мое дело, главное, вывез нас парень, вон, до своих совсем капельку осталось. Один рывок – и мы на месте. Вот только отложил я это дело до утра, а то нарвешься в темноте на пост, так они сначала стрелять начнут, а потом смотреть, кого положили. Ночь теплая, небо ясное. Встали в узкой балочке, по обеим сторонам – густой лес. Палатки не разворачивали, нечего возиться. Кашевары начали готовить немудреный ужин, медики – свои процедуры. Пока ехали, умерли еще двое обожженных. Я расставил какие-никакие посты: порядок надо поддерживать, да и место такое, неизвестно, кто ночью может на нас наткнуться. Потом почистил пистолет, пощелкал застежкой чемоданчика с рейхсмарками, который забрал у Юрика. Считать или позже? Так ничего не решив, эсэсовские деньги я бросил в кабине, просто прикрыв ветошью: ценность немецких денег для нас сомнительна, а вот на чемоданчик могут и позариться. Пока чистился, расставлял часовых, проверял их сменщиков, лагерь и затих. Устали люди за день, да еще и после такого. Я тоже решил пойти отдохнуть немного. Пошел к ручейку, который обнаружил кто-то из ребят, разделся, обмылся наспех, вытерся своей же рубахой, потом поменяю. Натянул гимнастерку на голое тело. Эх, в баньку бы, помыться как следует, попариться, а не вот это вот размазывание грязи по себе. Но хорошо хоть так, и то лучше, чем ничего. Только развернулся, как услышал сзади шорох: кто-то шел за мной по траве. Не очень-то и таился этот преследователь, но я на всякий случай достал парабеллум. Вдруг из темноты раздался такой знакомый голос: – Товарищ старший лейтенант, вы уж не застрелите меня случайно, я на вас нападать не собираюсь… – Ты здесь каким макаром, Вера? – спросил я удивленно. – Все тебе расскажи, – ответила она, подходя ко мне. – На свидание пришла, не прогонишь? – Смотрю, не с пустыми руками, – заметил я сверток у нее в руке. – Приходится самой обо всем беспокоиться, раз никто инициативу не проявляет, – улыбнулась она. Рыжая и правда взяла с собой свернутую плащ-палатку, котелок с едой и термос. – Свидание – это отлично! – усталость мигом сняло как рукой. – Давай, устраивайся, а я пока тоже схожу к ручейку. Пока Вера плескалась в темноте, я быстро разложил плащ-палатку, посмотрел в котелок – каша с тушенкой. Нет, когда только успела? В свертке лежали еще и два вафельных полотенца. – Очень кстати! – Рыжая выхватила у меня из рук одно из полотенец, начала вытирать мокрые волосы. Влажная гимнастерка так обтянула ее тело, что я забыл, как дышать. – Закрой рот, муха залетит! – тихо засмеялась Вера, садясь рядом со мной. При этом она коснулась меня тугой грудью, и я потерял над собой контроль. Обнял ее, впился поцелуем в губы. Вера охнула, схватила меня за шею. Теперь уже про себя ахнул я – ранки под повязкой отозвались резкой болью. Но странным образом это мне совсем не помешало. И даже придало ускорение. Потом мы ужинали. При свете луны. Я все никак не мог отдышаться, вяло ковырял кашу. Шея продолжала болеть, повязка сзади пропиталась кровью. – Завтра все болтать про нас будут. – Рыжая прижалась ко мне, тоже отставила миску. – Завтра всем не до нас будет, – ответил я. – Тут бы выжить, а в таком деле чужие амуры – не самое главное. Так что не переживай. Я замолчал, глядя в небо. Тучи, набежавшие недавно, пропали, над нами раскинулся огромный Млечный Путь. – Боже мой, сколько же там звезд? – удивилась Вера. – Шум Млечного Пути затих, рассеялся в ночи, – вспомнил я стих в тему. – Они стояли у ворот, где Петр хранит ключи… – Кто это? Бунин? Брюсов? А нет, наверное, Федор Сологуб, его слог. Я удивленно посмотрел на Веру. – Ты знаешь всех поэтов серебряного века? – Не всех, конечно. Увлекалась в молодости. У наших соседей была огромная библиотека, брала у них книги. Представляешь, у них была книга с автографом Маяковского! Так чьи стихи? Я же угадала? Это Сологуб? – пыталась допытаться она. – Нет, Киплинг. – Ого, ты читал Киплинга? Что тут странного? Стихи Киплинга у нас в лагерной библиотеке были, довоенное еще издание. Наверное, кто-то из сидельцев, уходя на волю, оставил. Значит, то, что Платона читал, не удивительно, а что Киплинга – очень даже. – Да, были учителя, – я еще раз посмотрел на загадочно мерцающий Млечный Путь, положил голову на колени Веры. И не заметил, как уснул. * * * Только начало светать, а мы уже почти собрались. Нечего тут делать, на этой дороге между нашими и немцами. Я залез в кабину, достал чемоданчик. Пока санитары грузили и кормили раненых, посчитал деньги. Так, тут у нас самый крупняк – пятьдесят марок, красно-желтые купюры, с которых с укором смотрит неизвестная тетка в платке. Этих четыре пачки. Зеленоватых двадцаток с нечесаным худым мужиком – семь пачек. И еще пятнадцать пачек желтоватых пятерок, на которых было аж по два портрета: слева хитрый мужик, явно начальник, смотрел на простоватого хлопца с молотком, который был изображен на правом портрете, наверное, думая, как обдурить работягу. Сорок с лишним тысяч, целое состояние. – Товарищ лейтенант… – К машине подошел Юра с большим серым конвертом в руках. Я быстро захлопнул крышку чемоданчика, вопросительно посмотрел на санитара. – Вот, отмыл наконец, – подал он мне пакет. – А то весь был заляпан кровью, мозгами… – Ну и как тебе арийские мозги, Юр? – Да ничем не отличаются от наших. – Вот поэтому нацизм – полная херня. Ладно, спасибо, иди. Я вскрыл конверт, достал документы. По ним выходило, что штандартенфюрер Пауль Блобель, который сейчас кормил рыб, – командир зондер-команды 4а айнзацгруппы С, а денежки предназначались для выплат премиальных эсэсовцам и местным помощникам. Читать эти километровой длины слова на немецком у меня выходило не очень-то хорошо, но вроде так получалось. Материал там был убойный: Берлин устанавливал лимиты, сколько евреев должно быть уничтожено в треугольнике Ровно – Броды – Луцк. По всему выходило, что немцы очень даже хорошо осведомлены о населении возле новой границы. Ладно, наши с этими документами получше меня разберутся. Что этот туз делал на глухой дороге, теперь уже, наверное, никому известно не будет. Спрятал бумаги и деньги в чемоданчик, вытер руки ветошью: после такого аж помыться захотелось. Дверца открылась, в кабину запрыгнула Вера. Я невольно улыбнулся, вспоминая происшедшее ночью. Конечно, никаких объятий и поцелуев на виду у всех никто из нас и не подумал демонстрировать, так, пожала руку, но и от этого простого жеста на душе потеплело. Эх, кабы не война! Что с тобой сталось в тот раз, Верочка? Дошла до конца в высоких чинах и стала профессоршей? Погибла в разбомбленном санитарном поезде? Кто ж теперь знает? Но я приложу все силы, чтобы ты осталась живой. И желательно рядом со мной. * * *