Певцов, наверное, заметил мой порыв – схватил за руку. – Остынь, старлей, – прошипел он мне на ухо. – Так ты делу не поможешь. Успокойся, потом что-нибудь придумаем! Савостиным оказался тот самый боец, что сидел рядом со мной на бревнышке. Он встал, взял на ремень «мосинку», которая до этого стояла у него между колен, и неторопливо пошел к крыльцу. – Руки за спину, – сказал он. – Без резких движений… Тут Вера подняла глаза, увидела меня, вскрикнула. И дернулась, потому что старлей вывернул ей руку, из-за чего она невольно согнулась. И опять меня удержал политрук. Чуть ли не на захват борцовский взял. И не отпускал, пока Вера не скрылась за углом, а особист не вернулся в хату. И только после этого увел меня, пока я там никаких глупостей не натворил. – Пойдем, Петр Николаевич, ты все равно ничего сейчас не решишь, а в горячке натворишь такого, о чем жалеть будешь. Эх, тебе бы водки выпить, да где ж ее взять? Думы политрука о добыче столь ценного для поправки моего душевного состояния продукта были прерваны вестовым: Певцова срочно вызывали в штаб. Я же пошел туда, где держали Веру. Понятное дело, точного места я не знал, но уж Савостина на посту я замечу. А где он, там и рыжая. Сарайчик этот я нашел быстро, совсем рядом с чекистской хатой. Я бросился туда, но часовой не дал мне даже близко подойти. – Извините, у меня приказ никого не подпускать, товарищ старший лейтенант, – крикнул он, сняв с плеча «мосинку» и направив в мою сторону штык. – Идите отсюда, не доводите до греха! В голосе Савостина не было никакой угрозы, даже мелькнуло сожаление, что ему приходится заниматься таким. Но пост свой он, конечно, бросать не собирался. Я постоял немного, матюкнулся и пошел искать помощи. Если один чекист чего натворил, смотришь, второй отменить сможет. Да, понятно, что эта братия на копейку сделает, а на рубль должен будешь, но такая уж ситуация сложилась. Припекло, что и говорить. Но лейтенант Буряков помочь мне не смог. Так и сообщил: – И хотел бы уладить это дело, но здесь и сейчас – никак. На Васильеву был сигнал! И понимаете, у нас со старшим лейтенантом Шепелевым… – он оглянулся на закрытую дверь, будто хотел убедиться, что его напарник ничего не слышит, – разногласия по ряду вопросов. Не беспокойтесь, сейчас вернемся в дивизию, я там сообщу кому надо, и военврача Васильеву… короче, все будет хорошо. Вот только уверенности в словах Бурякова не было ни грамма, как бы он ни хорохорился. Видать, был он там не то чтобы старшим куда пошлют, но вес у него был поменьше, чем у очкарика. Придется говорить напрямую. Шепелев, значит. Как назло, старлей сидел в штабе и выходить оттуда не собирался. Я прождал его до самых сумерек. Понятное дело, перед дверью я не торчал. То там в сторонке посижу, то с другого направления понаблюдаю. Дождался все же. Шепелев вышел на улицу, снял очки, протер их и вновь водрузил на переносицу, перед этим потерев ее пальцами. Умаялся, бедняжечка, в думах о безопасности страны. Старлея я выловил метров за сто от их хаты. Вежливо подошел, представился. Начал было беседу, мол, военврача Васильеву оклеветал негодяй и паникер, у которого личные счеты ко мне. Но Шепелев меня слушать не стал. Подошел ближе, схватил за грудки: – Слышь, старлей, ты мне работать не мешай, – прошипел он мне в ухо, так близко, что я почувствовал у себя на коже капли его слюны. – Ты что, думаешь, если из-под дохлого немца бумажку вытащил, так тебе все простится? Я тебя, тварь, за то, что позицию без приказа бросил, так надолго упеку, что у тебя, недоумка, пальцев считать не хватит. И бабу твою в лагере держать будут, пока не сгниет! А ну, пшел вон, гнида! – оттолкнул он меня. Вот тут я не выдержал. Ножик сам в мою руку скакнул. Ну и Шепелеву прямо по науке, между четвертым и пятым ребром слева, под сосок. Лезвие преодолело сопротивление легко и провалилось до самой рукоятки. Старлей начал падать, на секунду зависнув на мне, и я помог опуститься ему на землю спокойно, без лишнего шума. Оттер кровь с ножа и руки. И тут прилетел первый снаряд вечернего обстрела. Немцы перед сном решили побеспокоить роту Певцова. Рвануло в стороне, я так думаю, метров сто. Вот после этого я вспомнил про утренний подарок политрука Птицына. Сунул руку в карман и достал осколок. В самый раз по ране оказался, даже чуть шире. Я сунул его до конца, только краешек снаружи оставил. Кто там будет в суматохе отступления разбираться, как помер особист? Найдут осколок, вот и ответ. Погиб смертью храбрых, защищая наше социалистическое отечество. Я посмотрел на правую руку старлея. Кольцо было на месте. Значит, жене – аттестат, и долгая память. Или недолгая. Это уж какая жена ему попалась. Осталось дело за малым. Я взвалил тело Шепелева на спину, молясь, чтобы не извозиться в крови, и, оглядываясь по сторонам, подтащил поближе к месту разрыва снаряда. Уложил аккуратно у тропинки и пошел к чекистской хате. Бурякова не было, и никто не помешал мне покопаться в бумагах покойного старлея. Протокол Вериного допроса лежал на самом верху. Я оставил от него только первый листик, а остальное, скомкав, положил в карман. Вот теперь можно и успокоиться. Через полчасика старлея найдут, начнется суета. А я пока подготовлю Бурякова. Мол, надо скорее эвакуироваться, иначе ценные документы и рейхсмарки вернутся обратно к фашистам. Собственно, так и произошло. Прямо как по сценарию. Тело старлея нашли быстро, Буряков тут же меня вызвал к себе. – Открывай шампанское, Соловьев. Повезло тебе и твоей подружке. Убило Шепелева осколком. – Невесте, – аккуратно поправил я особиста. – Так быстро? – удивился Буряков. – Так война, тут все без промедлений. Нам надо отсюда уезжать не медля. Не сегодня-завтра немцы прорвутся. – Я так не могу. Нужно следствие провести, рапорты составить. За Шепелева спросят в дивизии. – Тело на полуторку и в город, рапорты и всякие ваши бумажки по дороге напишем. – Э, не-ет… – покачал пальцем Буряков. – Со мной поедешь только ты. – Да за Веру тебе, лейтенант, будет медаль дополнительная! – загорячился я. – Она новый метод в полевой хирургии придумала, тысячи жизней наших солдат он спасет. Буряков задумался, подпер голову. Немцы прекратили обстрел, в деревне воцарилась тишина. – Ладно, была не была. На свой страх и риск возьму ее в Шепетовку. Глава 14 Пойти в загс, как я обещал, нам с Верой было не судьба – Шепетовка горела. Тут не до свадьбы. Окраины, большей частью деревянные, пылали, немецкие бомбардировщики обрабатывали район вокзала, а заодно и остальному городу, не такому уж большому, досталось. Слышались громкие взрывы, в воздухе висели пыль и гарь. – Поедем в объезд, – Буряков повернулся к нам, махнул рукой вправо. – Мне надо заехать в отдел, доложиться. Может, и охрану выделят. Я наклонился к Вере, которая сидела в люльке, прошептал ей: – Не переживай, в Житомире распишемся. – Я, Петя, после тех обожженных солдатиков да допроса у старлея уже и переживать не могу. Внутри будто все заледенело, – так же тихо ответила мне рыжая. У полуразрушенного здания пришлось затормозить. Вся площадь была усыпана битыми кирпичами, мотоцикл Бурякова толкали руками. На крыльце стоял седой, сгорбленный священник в черной сутане. Он зло разглядывал нас, опираясь на трость. – Что, драпаете, совьетские? Голос у попа оказался резким, скрипучим. – Почем опиум для народа? – резко отозвался Буряков, останавливаясь. – Папаша, вы пошлый человек! – подхватил я цитату из «Двенадцати стульев». – Бежите, бежите, – заухмылялся старик. – Немцы свергнут вашу безбожную власть и правильно сделают. – Я тебя сейчас как предателя прямо тут исполню, – вспыхнул Буряков, хватаясь за кобуру. – Не марайся, Андрей, – я попридержал особиста. – Фашисты сами пустят его под нож. Эй, папаша! Гитлер и своих попов разогнал по всей Германии да Польше. Неужели думаешь, что он с вами будет любезнее? – То есть ложь! – отрезал седой. – Про пастора Мартина Нимеллера слышал? Вижу, не слышал. Это он сказал: «Когда нацисты хватали коммунистов, я молчал: я не был коммунистом. Когда они сажали социал-демократов, я молчал: я не был социал-демократом. Когда они хватали членов профсоюза, я молчал: я не был членом профсоюза. Когда они пришли за мной – заступиться за меня было уже некому». Сейчас сидит в концлагере, вшей кормит. – Откуда ты про это знаешь? – дернул меня за рукав Буряков. – На политинформации доводили, – подмигнул я ошарашенной Вере. – У нас политрук в части был шибко грамотным. Саму фразу Нимеллера я слышал от одного сидельца из интеллигенции, взятого по делу космополитов в 1953-м, да так и оставшегося в лагере: его, в отличие от врачей-вредителей, не выпустили. Она поразила меня своей точностью. Фашизм возникает не сразу, а словно плесень – пятнами. Тут откусили у общества – общество проглотило, здесь подъели… И вот уже молодчики в коричневых рубашках маршируют с факелами по площадям, орут «Хайль Гитлер». Священник сплюнул на землю, развернувшись, ушел в костел. А мы, вытолкав мотоцикл из кирпичного завала, поехали дальше. – У Маркса в его работах, кстати, предлога «для» нет, – Вера оглянулась на костел. – О чем ты? – удивился я. – Религия – опиум народа, а не для народа. Согласись, предлог все меняет. Народ сам, по своей воле дурманит разум верой. И опиум – не столько дурман, сколько лекарство от боли. Разве верой можно одурманить разум? Я захотел возразить, но тут Буряков повернулся к нам, подмигнул: – Уже подъезжаем. Хорошо ты поставил на место попа! Надо было видеть лицо старлея, когда он увидел разбомбленное здание отдела. Вокруг бродили люди, кто-то пытался тушить небольшой пожар. Буряков легко соскочил с мотоцикла, нашел какого-то чина, начал напористо докладывать. – Я так даже и не узнала, как ты смог меня вытащить из-под ареста, – тихо произнесла Вера, разглядывая, как лейтенант размахивает руками. – Судьбина, значит, у особиста такая, – я попытался сказать это как можно более безразлично. – Увидел, что его при обстреле убило, ну… взял грех на душу, украл протоколы. Наверное, артист я хреновый, потому что Вера внимательно посмотрела на меня, потом тряхнула рыжими волосами. – Петя, это… ты его? – Вера, зачем тебе это? – тихо спросил я. Невеста ахнула.