В общежитии кипела жизнь. Командированные из военных сдавали комнаты, кастелянша – суровая разбитная баба лет сорока – ругала какого-то мужика в грязных сапогах и с баулами. Я встал в очередь в туалет и прислушался к разговору. Сначала народ обсуждал, почему ночью немцы не бомбили город – к налетам уже успели привыкнуть. Собственно, как и спать в бомбоубежище. Затем разговор зашел об эвакуации. Все ждали ее, буквально сидели на вещах. Позади меня встал старик с белым полотенцем. – Трусы! Только об эвакуации и думают. Старик, не стесняясь, сплюнул на грязный пол. Очередь заворчала, но прямо высказать недовольство никто не решился. – Товарищ Сталин что сказал на днях? «Правду» читали? Лучшие дивизии немецко-фашистской армии оказались разбитыми нашей Красной армией! Как до этого был разбит Наполеон, Вильгельм… – Гитлер – это не Вильгельм! – огрызнулся кто-то из очереди. Его поддержали. – А пакт? Кто с Адольфом расцеловывался? – Молотов, Молотов! – Пакт дал нам полтора года, чтобы подготовиться к войне, – возразил дед, вопросительно посмотрев на меня. Чего это я, мол, отмалчиваюсь. – Херовая подготовка… – очередь продолжала возмущаться. – Отдали всю Прибалтику, Белоруссию. Слышали, что во Львове творится? – Слышали, слышали… Евреев расстреливают. – И комиссаров. Ловят партийных по всему городу. – А ну заткнулись! – Грозный дед взмахнул полотенцем. – Паникеры, выблядки. – Товарищ Сталин правильно сказал, – вмешался я. – Наполеон в Москве был, а потом наши войска в Париже кофе пили. Знаете, как теперь там кофейни называются? Из туалета вышел плюгавый мужичок, подтянул семейные трусы. – Как? – Бистро! Это казаки торопили официантов: «Быстро, быстро…» – Лешка, гад, ты бы хоть спичку в клозете зажег, воняет… Очередь быстро переключилась на новую тему, а я задумался, вспоминая вчерашний день. * * * Свадьбу мы все же сыграли. Павловский, услышав о таком событии, взялся помочь продуктами и даже выпивкой. Я достал из кармана деньги, но он только махнул рукой: – Я сам все организую, потом сочтемся. Сколько человек будет? Мы с Верой посмотрели друг на друга. Знакомых у нас здесь – раз, два и обчелся. Даже не знаем, где ночевать придется. – Берите на десяток, останется, так найдем куда пристроить, – наконец, сказала Вера. – Лишь бы мало не оказалось. Мы вышли на улицу и не спеша пошли рука об руку. Хоть на короткое время, на несколько минут представить, что нет войны. К сожалению, притвориться получилось ненадолго. Немецкие бомбардировщики пролетели прямо над нашими головами так низко, что казалось – вот-вот, и они зацепят верхушки деревьев. Отбомбились по многострадальной железнодорожной станции в нескольких сотнях метров от нас и улетели. Опять с опозданием завыли сирены, побежали люди. После налета и шаг у нас был совсем не прогулочный, да и настроение испортилось. Впрочем, до особого отдела дивизии мы добрались без приключений. Буряков уже ждал нас, чуть не притоптывая от нетерпения. Видать, плюшки за проделанную работу намечались немалые, а наша свадьба была для него мелким непонятным недоразумением. Да и что его винить? Мы с ним едва знакомы, так, случайные попутчики. Меня он повел к своему начальству, показывать товар лицом, а Вера тем временем должна была заселиться в общежитие: надо же нам где-то переночевать. Начальником Бурякова оказался капитан госбезопасности по фамилии Голубев. Когда лейтенант заглянул к нему в кабинет, я увидел из-за его плеча, как тот, не поднимая голову, махнул рукой, разрешая зайти. Мы стояли перед его столом несколько минут, пока он перелопачивал стопку разномастных бумаг, ставя на них пометки. Вглядываться в эти бумажки я не стал: хоть меня и пустили в кабинет, тем самым дав знать, что большой секретности в документах нет, но лишнее любопытство у этих ребят не приветствовалось никогда. Так что я предпочел изучать портреты вождя революции и вождя народов, висевшие над столом. Ну, и Железный Феликс рядом с ними. Вот уж чего не понимал никогда, так этого обязательного иконостаса в кабинетах начальников. Хорошо хоть коммунисты не придумали ничего вместо крестного знамения, чтобы вымахивать его перед портретами руководства. На Голубеве была форма старшего батальонного комиссара. Я давно заметил, что особисты постоянно рядятся в форму других войск, не хотят светиться. Казацкие усы, темные, почти черные, которым позавидовал бы и первый маршал, не скрывали национальность капитана. Говорили, что евреи почему-то оказались весьма талантливы в чекистских делах. Хотя разницы в том, кто там тебя допрашивает: Голубев, Иванов или Лацис, нет никакой – церемониться не станет даже якут, не только латыш с евреем или русским. Кроме усов на его голове растительности почти не было – только рыжие брови, правая была сильно меньше левой, видать, где-то сжег, да пучки волос, торчавшие из ушей. Мои мысли прервал хозяин кабинета, наконец управившийся с бумагами и спрятавший их в ящик стола. Вот тут я и услышал его голос – густой тяжелый бас. Такому голосу прямая дорога в диаконы в каком-нибудь храме побольше. Хотя, конечно, Голубеву в диаконы не пробиться, разве что кантором в синагогу. Там тоже поют. Сидел со мной один кантор, соседа зарезал. Капитан встал, поправил складку на гимнастерке на спине, подошел к нам и протянул руку. Ну, я ответил, начало хорошее. И дальше он самым официальным голосом (эх, дядя, тебе бы на плацу парадом командовать) произнес: – Товарищ Соловьев, от лица командования выношу вам благодарность за спасение знамени отряда! – Служу трудовому народу! – произнес я положенный ответ. – А за документы – от меня лично, да и от всей нашей службы отдельное спасибо. Вы даже не можете представить, насколько они важны! Ну а с диверсантами и вовсе как в кино получилось! Прямо бери и снимай фильм. А мне что? Хорошо, если так. Еще раз про трудовой народ сказал, мне не тяжело. Ну а дальше меня хвалили, я старался вспомнить всех причастных, особенно погибших. А вдруг и им что-то с этого перепадет? Может, вдовам какой крупы килограмм лишний насыпят. Голубев нас вскорости отпустил, передав на попечение Бурякову. Оказалось, карьера лейтенанта и вправду пошла в гору. Вместе с нами он завтра отправляется в Киев. Да и что здесь делать? Через три дня немцы займут Житомир без боев. Наши отойдут, они зайдут. Вот и управление Юго-Западного фронта уже уехало. Мы вышли из кабинета, и я притормозил начавшего набирать скорость Бурякова. – Пока мы тут, рядом с печатями и бланками, давайте-ка оформим мне и Вере Андреевне командировки в Киев. А то ходим как, извините за слово, дезертиры какие-то. Любой патруль задержать может. – Моя вина, – смутился особист. – Себе-то я командировку уже оформил, а вам не стал: документов не было. Пойдемте, конечно. Ну вот, обрастаю бумажками. И на каждой написано, что это я старший лейтенант Соловьев, а не кто-то другой. Чем больше документов, тем меньше вопросов. А сейчас пора поторопиться. Общежитие находилось минутах в двадцати ходьбы. Дорогу объяснил Буряков, обещался подойти позже и поднять бокал за молодоженов. По дороге я перехватил бегущего с круглыми глазами вихрастого паренька лет семнадцати: – Вагон з горючкою горыть, – закричал он. – Зараз станция рванэ! Мы оба посмотрели в сторону вокзала, там действительно что-то активно дымило. – Не ссы, сынок, – я слегка встряхнул вихрастого. – Вагон ведь отогнали, наверное? Не сей панику! – Так точно, товарыш старший лейтенант, – быстро закивал парень. – Слушай, есть тут у вас ювелиры где-нибудь? – поинтересовался я. – Багато було, из жидив. Та як вийна почалась, уси розйихалысь. Хоча… Гершнеры моглы залышиться. – И где они? Адрес знаешь? – Як нэ знаты, мы з йихним сынком часто лупцювалыся. Вулыця Котовського, жовтый будынок, там побачитэ. Станция продолжала грохотать от взрывов, поэтому пришлось ускорить шаг. Гершнеров я нашел быстро. Желтый дом глядел на улицу заколоченными окнами, но, побродив по подъезду, на третьем этаже я нашел вывеску над дверью – «Гершнер Исаак Львович». Громко застучал в дверь. Молчание было мне ответом. Ладно, пришло время кардинальных мер. Я начал лупить ногами в дверь: – Выбью ведь дверь! – громко закричал я, еще раз стукнув сапогом по двери. Тишина сменилась шуршанием, кто-то приоткрыл немного дверь и посмотрел в щель: – Открывайте, я по делу, – прикрикнул я. Дверь захлопнулась и тут же приоткрылась, загремев перед этим цепочкой. Низенький носатый еврей близоруко смотрел на меня. – Молодой человек, зачем так шуметь? – А зачем таиться? – вопросом на вопрос ответил я. – Как зачем? Старый Гершнер пережил революцию, мировую войну, конфискации и даже арест. Ученый, знаете ли… Что бывает, когда начинается новая война, представляю себе очень хорошо! Впрочем, чем могу быть полезен? Вы сказали, что по делу… – Мне нужны обручальные кольца. – Вэй! Куда мир катится… Взрывы, бомбежки, а молодежи кольца на свадьбу подавай. Нет у меня ничего. Можете зайти и проверить. Все сдал властям в Гохран еще неделю назад. – А из этого сможете переплавить? – я показал ювелиру два золотых червонца. Тот заинтересовался, взял монеты, взвесил их в руке. – Да, настоящие царские. Проходите, молодой человек. Еврей пошаркал по коридору, я пошел следом. Квартира оказалась неожиданно большая, похожая на коммунальную. В одной из комнат была оборудована целая ювелирная мастерская. – Все соседи разъехались, сыновей забрали в армию, а младшего вместе с женой увезли в эвакуацию. Один тут кукую. – Что же вы не уехали? – спросил я, усаживаясь на колченогий стул. – Евреев немцы не щадят! – Это все сказки, молодой человек! Я видел немцев в ту, прошлую оккупацию. Культурная нация, а хорошие ювелиры нужны всем. Гершнер включил газовую горелку, поставил на нее маленький тигель. Бросил туда монеты.