– Знаю, подписки, все дела. У этих не забалуешь, даже в сортир сходить отлить – и то отдельную бумажку нарисовать приходится. Но по тебе никаких распоряжений не было, так что служи, гулять некогда. Вот, выписали пропуск постоянный, – мне дали красную «книжечку» с гербом. – По оружию есть предпочтения? Что у тебя? Я молча достал ТТ, который таскал за собой с тех пор, как снял его с тела Соловьева. Стрелять из него не стрелял, но пару раз почистил. Вчера, кстати, Чхиквадзе интересовался личным оружием, и я себя лишний раз похвалил за предусмотрительность. – Да, негусто, – вздохнул Масюк. – Пистолет хороший, слов нет, но маловат калибр может оказаться. Особенно сейчас. Из ППШ стрелять приходилось? – Нет, но не думаю, что там что-то сложное, – я решил свои навыки раскрывать постепенно. – Раз на вооружение приняли, значит, любой красноармеец разобраться должен. – Это да, – хохотнул Аркадий. – Давай так. Пистолет при себе оставь, конечно, но дополнительно возьмешь ППШ, практическое занятие я тебе организую, да гранат немножко в поездки брать. Понятное дело, если я с вами буду в машине, то вооружение на мне, но бывает так, что Михаил Петрович мне другие задачи ставит, тогда уже на тебе все. Вопросы? – Немного гранат – это сколько? – поддержал я полушутливый тон разговора. – Ну, чтобы «эмка» комфронта немного не чиркала днищем по дороге, – весело ответил он. – Ты же знаешь, боеприпасов много не бывает, – добавил Масюк гораздо серьезнее. – Понятно. И второй вопрос: ты здесь живешь, что ли? Вчера я пришел ни свет ни заря – ты уже сидишь, сегодня – та же история. – Сегодня на диванчике заночевал, – объяснил Аркадий. – Дома никто не ждет, а умыться-побриться у меня найдется. Да и задержались вчера порядком, время на дорогу тратить не хотелось. Чаю налить? Командующий минут через пятнадцать будет. – Чай не пил – какая сила? – вспомнил я старую шутку. – Наливай. – Выпил чай – совсем ослаб, – закончил за меня Аркадий. – Наш человек. Приходилось в Средней Азии бывать? – Нет, знакомый так шутил постоянно, – объяснил я. Надо бы поосторожнее с ответами на такие вопросы. А то улыбчивый Аркадий так же добродушно может докладывать обо всем особистам. Думаю, проверять меня тут будут еще долго, если только я каким-то образом отсюда не умотаю в место поспокойнее. С другой стороны, военный бардак никто не отменял. Вон, в соседней армии Чуйкова воевала танкистом Александра Ращупкина. Весь фронт над этой истории удивлялся. Прям кавалерист-девица Надежда Дурова с Отечественной войны. Товарищ рассказывал, что девчонка работала трактористкой, вышла замуж, но у нее там что-то не сложилось – дети умерли, супруга призвали на войну. Молодая женщина осталась одна в опустевшем доме. Ну и чтобы не сходить с ума, решила идти бить фашистов. Это же хорошее народное средство. Пришла в военкомат. Там над ней, разумеется, посмеялись, развернули обратно. Но не такова была Сашка, чтобы сдаваться. Надела мужскую одежду, подстриглась коротко. Так как вида она была неказистого, пацанского, плоскенькая, а неразбериха в тылу царила страшная, девчонку взяли в армию, не особо обращая внимания на документы, и записали Александром Ращупкиным. На медосмотре поклялась врачу, что все равно сбежит на фронт, и тот дал слабину. Сначала она послужила шофером в Подмосковье, а потом… здравствуй, Сталинград. Раз умеешь водить трактор – вот тебе танк Т-34. Там рычаги, здесь рычаги. Разберешься. Разобралась, вникла. Отличилась в боях за Сталинград, прошла с армией Чуйкова до самой Польши. Рядом с нами, шли. Бок о бок. И никто ничего не заподозрил. Танкисты из ее экипажа потом руками разводили: – Думали, ну вот такой стеснительный мехвод нам попался. Как мыться или ссать – отдельно. Да и не часто мы, честно сказать, мылись на фронте. Вскрылось все после того, как Т-34 Ращупкиной был подбит немецкими «тиграми». Танкист из другого экипажа бросился помогать раненной в ногу Сашке, сорвал штанину – ну и все выяснилось. Скандал поднялся страшный. Баба в танке два года воюет, а никто ни сном ни духом. Что делают особисты? Куда смотрят? А командир батальона? «Под трибунал захотел?!» Но спасибо Чуйкову. Вступился за героическую женщину, защитил. Даже приказал выписать документы на настоящее имя и призвать воевать дальше вместе с собой. Разумеется, уже не в танке. – Ты там не заснул? – Масюк помахал рукой перед моим лицом, подвигая мне стакан с горячим чаем. – Пока особисты добро не дадут, допуск у тебя пока никакой, сам понимаешь, а так, текучка всякая, я в курс буду вводить по ходу дела. Кстати, подстаканники в приемной у командующего такие же, как и виденные мной вчера у особистов. Только мы успели отпить по паре глотков (хороший, кстати, чай, от одного аромата настроение поднялось), как снаружи приемной раздались какие-то визгливые крики, дверь распахнулась, и перед нами возник низенький лысоватый русоволосый мужик в кургузом льняном пиджаке, под которым виднелась украинская вышиванка. – Где Кирпонос? – закричал он, разбрызгивая слюну. Одна капля так и повисла на его нижней губе. И тут я его узнал. Его портрет я видел в любом начальственном кабинете. Правда, изображали его чуть постарше, волос сильно меньше, и лицо не искажено какой-то ужасной гримасой. – Сейчас должен подойти, товарищ первый секретарь, – тихо и спокойно ответил Аркадий. – Буквально пять минут… – Вы тут, твари, курорт устроили? До полудня под периной валяться? Враг на пороге, а они, вишь, спать изволят! А эти тут чаи гоняют! – он ткнул пальцем в сторону стаканов, так и оставшихся на столе. – Малча-а-а-ать! – закричал он еще громче. Капелька слюны, качавшаяся на нижней губе и приковавшая почему-то мое внимание, наконец сорвалась и упала куда-то на пиджак. – Что вылупился?! – подбежал он ко мне, и слюна теперь летела в мое лицо. – Ты кто? – Старший лейтенант Соловьев, – коротко представился я. – А что ж ты, Соловей, не на фронте? Что немцев не бьешь? – будущий «кукурузник» схватил меня за пуговицу на гимнастерке и тянул на себя, так что мне невольно пришлось мелкими шажками следовать за ним. – Что ж вы, падлы, в штабах жопы просиживаете вместо того, чтобы там!.. – он снова сорвался на визг, дал петуха и замолчал, переводя дыхание. Хоть пуговицу отпустил, и то хлеб. – Старший лейтенант Соловьев прибыл сюда непосредственно с фронта, – в приемную зашел мрачный Кирпонос, – где уничтожил несколько танков и добыл очень важные документы противника. Пойдемте, Никита Сергеевич, ко мне, там побеседуем. – Танки, говоришь? – Никита внезапно успокоился, черты его лица разгладились, на человека стал похож. – Ну что ж, Соловьев, молодец, раз танки. – Он развернулся и пошел в кабинет Кирпоноса, который Хрущева ждать не стал. Вот же… первый секретарь! Настолько противоречивого человека я не встречал. Вот тут самодур, а в сорок втором, говорят, Сталина отговаривал на Харьков наступать. Ну их, этих вождей, от них хорошего не дождешься. – И часто он сюда… вот так? – спросил я Масюка, который снова сел за стол. – Забыть не получится, – ответил он. – Чуть не каждый день. Давай-ка, Петя, чай допивать, а то потом, может, некогда будет, – и он жестом опытного фокусника достал из-под стола кулечек из пергаментной бумаги с подушечками. Конфеты немного слиплись, но все равно были вкусные. С чаем хорошо зашли. Красный как рак Хрущев вышел от командующего минут через десять. Дверь, распахнувшись от удара ногой, стукнулась о стенку. Не глядя ни на кого, Никита Сергеевич быстро ушел. – Ну, это еще ничего, – сказал Аркадий. – Тут главное молчать, когда он крик поднимает. Тогда быстро успокаивается. Ладно, пойду стаканы сполосну. – Соловьев! – позвал через открытую дверь Кирпонос. – Зайди ко мне! – Товарищ генерал! Старший лей… – начал я доклад, остановившись на пороге. – Брось, – скривившись, как от зубной боли, махнул рукой комфронта. – Не на плацу. Не до того. И так голова трещит от этого всего… Короче, Петр Николаевич, поздравляю, – он выдвинул ящик стола, поднялся, протянул руку. – Заслужил награду, держи. За брод на Хрестиновке. Я пожал ладонь, взял протянутую красную коробочку, открыл. «Боевое Красное». Да уж, заслужил, Петя. Нежданчик. Меньше всего я возле того танка про награды думал. – Служу Советскому Союзу! – вытянулся я на пару секунд. – Служи, Петр Николаевич, служи, – совсем невесело откликнулся Михаил Петрович. – Извини, не перед строем, не на торжественном собрании. Время сейчас такое. Нам таких вот и не хватает. Вроде и получше обстановка у нас, чем в Белоруссии, да ненамного. Завтра Житомир оставляем, оборонять нечем. Я посмотрел на перекидной календарь на столе – точно, девятое. Но ведь в прошлый раз… девятого уже там немцы были… Неужели мы там смогли?.. На день задержали, и то хорошо. А вдруг получится вот так… и не будет мешка под Киевом? Эх, если бы… – Книжку орденскую не забудь, – вернул меня из размышлений на землю голос Кирпоноса. – Ты давай пока, еще денек на подхвате побудь, а там третье управление заключение даст, послужим. Иди, Масюк тебе покажет фронт работ. Аркадий коробочку, конечно, заметил, присвистнул даже. – Поздравляю, Петро! Что дали? – «Знамя», – коротко ответил я. – Неплохо повоевал, значит, – заметил Масюк. – Обмыть бы надо, конечно, чтоб не последний. – Обмоем, само собой, как без этого, – согласился я. – Не заржавеет. Мне куда сейчас? – Посиди чуток, сбегаю, узнаю. Определимся, – Аркадий вышел из приемной, вернулся минут через пять. – Пойдем, обрабатывать сводки будешь пока. * * * Работа оказалась совсем не трудной, только нудной. Никогда не любил бумажки перекладывать, хотя даже печатать на машинке немного могу. Не так, конечно, как машинистки, которые молотят по клавишам всеми десятью пальцами, не глядя. Но и не одним пальцем, выискивая нужные буквы. Доклады я обрабатывал до обеда. Вернее, до того времени, когда под ложечкой засосало, а в животе уже который раз противно заурчало. Я отпросился у штабного майора, пошел в столовую, перекусил. Ничего особого, слегка пересоленный жидковатый кулеш да перловка без ничего. И на третье – компот из сухофруктов. Без сахара, вестимо дело. Вышел из столовой, постоял во дворе минутку. Мимо прошел солдатик, рыжий маленький еврей с завивающимися в мелкие кудряшки волосами. Посмотрев на него, я вспомнил Соломоныча. Вроде и недавно совсем расстались, а сколько с тех пор случилось… Интересно, добрались они до Киева? А что с душевнобольными? Надо у Аркадия спросить, что ли, может, он знает, где их искать? Я рванул по лестнице, зашел в приемную. Масюк сидел и с кем-то разговаривал по телефону. Подслушивать я не стал. Вышел и прикрыл за собой дверь. Тут не филармония какая, а серьезное учреждение. Лучше не знать, о чем другие разговаривают. – Заходи! – через минуту или чуть побольше крикнул Аркадий. – Что встал как бедный родственник? – Слушай, такое дело, – начал я. – Не знаешь, где можно узнать про эвакуированных? Я просто по дороге встретил доктора одного, они из Львова, что ли, с больницей пешком шли. Подумал, что у строевиков хорошо бы узнать, что там с ними дальше было. – Вот это задача, – задумался Масюк. – Сразу так и не скажешь. Были бы военные, так в штабе можно было бы попробовать. Если госпиталь – в медуправлении. А гражданские? У Никиты Сергеевича спросить можно, конечно, – хохотнул он. – А на самом деле про гражданских не знает никто, только случайно если наткнуться. Да и бардак сейчас такой, что сам черт ногу сломит. Одни в Киев приезжают, другие уезжают. Вот представь, пришли они в Киев, повезло им на вокзале сразу примкнуть к кому-то – и поехали дальше. Кто там про них куда сведения заносить будет? Может, тех людей и нет уже в городе, сами уехали. Так что брось ты эту затею. – Да, жаль, тут ты прав, – согласился я. – Ты подожди, устаканится все, тогда и перепишут всех, их же определить куда-то надо, на работу устроить, карточки на еду давать. А если целая больница, то никуда не денутся, – добавил Аркадий. Я кивнул и вышел. Знать бы тебе, что устаканится тут ой как не скоро. А после немцев и за десять лет не разберешься, кто куда делся. Обидно, конечно, если Соломоныч пропал по дороге. И больных его жалко, беззащитные же люди. – Петр Николаевич! – услышал я голос у себя за спиной. Я обернулся. Ко мне подошел мой мучитель, Чхиквадзе. – Здравия желаю, товарищ старший батальонный комиссар! – козырнул я.