Кошкин рассеянно оглянулся – и только теперь признал в поскользнувшемся на мостовой человеке своего помощника Воробьева. Тот все не мог подняться – или же времени прошло считанные секунды. – Вы откуда здесь? – Кошкин бросился на помощь. Тот морщился от боли и придерживал повисшую плетью руку. Упал он здорово, судя по всему. Еще и пальто порвал. – Я вас дожидался, Степан Егорыч. Я сказать хотел… – и тут, опомнившись, кивнул на скрывающуюся за углом фигуру Раскатова. – Это кто был? Он в вас стрелять хотел? Вы его знаете? – Не берите в голову… Да у вас рука сломана! Идемте, поднимемся в квартиру, я консьержа за врачом отправлю. Не очень охотно, но Воробьев поддался, пошел с ним. Светлана, разумеется, тотчас начала хлопотать над больным, горничной отдала чистить и зашивать пальто, сама взялась осматривать руку и промывать рану – Воробьев умудрился ободрать кожу на локте. Весьма верно предположила, что это не перелом, а вывих сустава. Доктор ее диагноз подтвердил, и руку Воробьеву вправил – после чего тот сразу почувствовал себя лучше и засобирался домой. Не тут-то было. – Прошу, останьтесь на ужин, Кирилл Андреевич, – живо принялась уговаривать его Светлана, прикасаясь к его руке, заглядывая ему в глаза своими зелеными русалочьими глазами. – И пальто ваше как раз будет готово. А мне так приятно было бы познакомиться с сослуживцами Степана Егоровича. Я никого из них не знаю, представьте себе! Светлана умела уговаривать. На ней, дочке нищего литератора, женились графы (дважды), ради нее уничтожали карьеру и ехали в ссылку на Урал. Ради нее зарядили револьвер патронами и шли убивать другого человека. У Воробьева шанса не было отказать ей и не остаться ужинать. – Что стряслось? – участливо спросила Светлана у гостя и подвинула ближе к Воробьеву блюдо с разносолами. – Где вы так упасть умудрились? Неужто подморозило? – Я, право, на той стороне улицы стоял и увидал, как к Степану Егоровичу… Воробьев осекся, наткнувшись на мрачный, чернее тучи, взгляд Кошкина. Он чуть заметно мотнул головою – и Воробьев сообразил, что о происшествии Светлане знать не стоит. – …увидал Степана Егоровича, побежал и, собственно… Да, подморозило знатно. Сам Кошкин к ужину не притронулся. Кусок в горло не лез. Так и не шло из головы черное дуло револьвера и дрожащая рука Раскатова. А что, если он вернется? А что, если он в квартиру поднимется, и Светлана откроет ему? И дальнейшем и думать не хотелось. Светлана их переглядываний как будто не замечала. Она щебетала легко и непринужденно о том, как вышла сегодня прогуляться, как кормила уточек на набережной и тоже – представьте себе – едва не поскользнулась. Светлана развлекала гостя, как могла, ибо гости в их доме – явление нечастое; была в прекрасном настроении и в обычной своей манере немного кокетничала. Не то чтобы последнее волновало Кошкина, потому как он знал, что кокетство это – вторая ее натура; что запретить ей кокетничать это все равно, как если бы ему самому повелел кто-то стать балагуром и душой компании. Не дано, и все тут. Уж точно Кошкин не ревновал! И все-таки он предпочел бы, чтобы Воробьев в их доме не задерживался. Потому как, если Светлана и скучала без общества, то Кошкин – ничуть. Да только помощник вроде как спас ему жизнь… а потому следовало сделать усилие и отыскать в себе нотки радушия. – Далеко ли вам добираться, Кирилл Андреевич? – спросила Светлана к концу ужина. – Час поздний, а у нас гостевая пустует. Останетесь? – Нет-нет, Светлана Дмитриевна, добираться далековато, но не могу… обещался быть дома. Кошкин мысленно перекрестился. – Супруга? – воодушевилась Светлана и того больше. Должно быть, уже вообразила, как подружится с женой его сослуживца, и они вчетвером станут устраивать славные посиделки с игрой в бридж или обсуждением светских новостей у камина. – Дочка, – тепло улыбнулся Воробьев. И тотчас предъявил фотокарточку кудрявой девчушки – Кошкин и рта раскрыть не успел. А Светлана, как бывало с ней часто, когда разговор касался маленьких детей, моментально сникла. Побледнела. Против воли задержалась взглядом на фотокарточке – и не успела отвернуться до того, как на ее глазах блеснули слезы. – Очень красивая девочка… Да, в таком случае мы со Степаном Егоровичем не смеем настаивать… я справлюсь о чае, простите. И мигом вылетела из столовой. Воробьев ее слезы, конечно, заметил: – Я что-то не то сказал, Степан Егорович? – разволновался он. – Я сегодня весь день не то говорю и не то делаю… – Вы тут не при чем… у Светланы был сын, примерно того же возраста, что и ваша дочь. Она… очень тяжело это переживает. – Боже, простите, я и не знал, что ваш ребенок… Кошкин некоторое время боролся с собой, глядел на дверь, не зная, стоит ли пойти за Светланой. – Не мой, – машинально перебил он, – это был ребенок Светланы. И тотчас пожалел, что это сказал. Воробьев не дурак. Бросил взгляд на руку Кошкина, где не было ничего похожего на обручальное кольцо; припомнил, вероятно, что и Светлана кольца не носит. И все понял. – Так Светлана Дмитриевна вам не жена? – рассеянно спросил он. Но рассеянность отступила тотчас. Воробьев мгновенно подобрался, встал из-за стола и принялся нервно застегивать пуговицы сюртука. Благодушие с его лица как ветром сдуло, а взгляд стал холодным и неожиданном надменным. Воробьев отреагировал даже острее, чем другие, случайно узнавшие о незаконном их со Светланой союзе. А впрочем, если припомнить оговорки самого Воробьева – о его собственной жене, о том, что дома его ждет только дочка, то надменность эта становилась вполне понятной… Кошкину, осознав все в полной мере, хотелось чертыхаться и злиться на себя пуще прежнего. Угораздило же! Поэтому-то он и не звал никого ни на обеды, ни на ужины! И Светлана, как на грех, вернулась именно теперь. Тоже отметила перемену в госте, но Воробьев не дал ей и слова сказать: – Благодарю за ужин, я должен идти, – он подчеркнуто холодно поклонился. – Что случилось?.. – пробормотала Светлана, когда он вылетел за дверь, как ошпаренный. В руках она держала заварочный чайник, а о слезах теперь напоминал только чуть раскрасневшийся кончик ее носа. Кошкин, не ответив толком, мотнул головой и счел необходимым объясниться с Воробьевым именно теперь. Остановил его уже в передней: – Кирилл Андреевич, задержитесь еще на минуту, будьте так добры! Воробьев попытался воспротивиться, но Кошкин не дал ему шанса – чуть ли не за локоть сопроводил в свой кабинет. Но и у Воробьева было, что сказать. С обвинениями, внутренне полыхая и блестя стеклами очков, он набросился первым, едва закрылась дверь: – Значит, этот господин, который напал на вас с револьвером – он и есть законный муж Светланы Дмитриевны? А я вам помог унизить его еще больше?! – Они разводятся. Воробьев наигранно и зло усмехнулся: – А ее муж об этом знает? Всегда холодный и сдержанный, Воробьев все больше удивлял Кошкина. И злился, разумеется, он не на них со Светланой. Злился он на кого-то другого. – Осмелюсь предположить, что это личное, Воробьев, насчет ничего не знающих мужей. Но, слава Богу, оправдываться перед вами я не обязан. Вы ничего не знаете ни обо мне, ни о Светлане Дмитриевне! Оставьте ваши обвинения при себе! Тот не слышал: – Личное?! Да, личное! Я-то считал свою женушку исчадием ада, но ей и ее любовнику хотя бы хватило совести уехать, а не маячить у меня перед глазами каждый день! Остаться в том же городе, ходить по тем же улицам – немыслимо! И вы еще чистеньким хотите казаться: великодушно отобрали у него револьвер… Только это не поможет! Неужто думаете достать новый так трудно? Кошкин не ответил, только смотрел тяжело и хмуро. – Совсем не трудно, если желаете знать! Труднее другое… труднее брать его в руки каждое утро, сжимать рукоятку и искать причины, чтобы не застрелиться! И так каждый день, каждый чертов день! – Мне и у вас отобрать оружие, Воробьев? – Черта с два! Воробьев насупился, глядел из-под бровей и почти что встал в боксерскую стойку, готовый биться за свой «Смит-Вессон» до последнего. Кошкин вздохнул. В который раз пообещал себе, что никаких неожиданных гостей больше! Мимо Воробьева прошел в угол кабинета, отворил ящик и достал графин с виски и пару стаканов. Плеснул немного себе и ему. – Выпейте, – велел начальственным тоном. – И, с револьвером или без, но отпустить я вас сегодня не могу. Уже за полночь – ваша дочка спит давно. Неожиданно, но спорить Воробьев в этот раз не стал, будто выдохся. Залпом, как водку, опрокинул стакан с виски, потом второй. Опустился в кресло, окончательно обессилив, снял очки и потер переносицу. Кошкин не знал точно, обрадуется ли Светлана если вдруг овдовеет. Не знал этого и знать не хотел. Однако отлично понимал: если Раскатов внезапно отправится на тот свет – их жизнь это точно облегчит. Воробьев молча и хмуро смотрел перед собой. Но облегчать жизнь бывшей своей возлюбленной он, кажется, желанием не горел. Даже отрицательно мотнул головой. – Раз она вам не нужна, раз не желаете ее возвращения – то и отпустите, – рискнул прямо сказать Кошкин. – Пусть будет счастлива, и черт с ней. – Если б Светлана Дмитриевна надумала к мужу вернуться, вы бы тоже отпустили? Пусть будет счастлива?! – А я ее уже отпускал. В мыслях. Всерьез отпускал, даже жениться на другой думал. А все вот как вышло. Говорю же, жизнь большая, Кирилл Андреевич, все может случиться. Вы и сами другую можете повстречать. Может быть, последняя фраза тому причиной, но Воробьев ничего не ответил на сей раз, даже не пожелал Кошкину провалиться на месте с его советами. А вероятнее, просто устал, потому как легко позволил устроить себя в гостевой спальне и не обратил внимание, когда Кошкин осторожно вынул его револьвер из кобуры и унес с собой. Не хватало ему еще вооруженных брошенных мужей в своем доме. * * * Светлану Кошкин нашел там же, где и оставил. Теперь столовую убрали, и она стояла в тени, рядом с потушенным светильником, да бездумно смотрела в ночное небо за окном.