И окончательно ее сердце ухнуло в пятки, когда Шмуэль поставил свой бокал с громким злым стуком – отколов хрустальную ножку. Выплюнул с невиданной яростью: – Да! Мы упустили время. Прямо сейчас Каракозова судят за выстрел в царя – а ему бы памятник ставить при жизни! Каракозов лучше всех нас – он нас спасти пытался, пока мы здесь пьем и едим! Лезин горестно опустил голову, соглашаясь с каждым словом. Даже Глебов неточным движением отставил полную рюмку – тоже соглашаясь. Только Роза невесть как набравшись храбрости – впервые, наверное, за все ужины – сумела вымолвить робко: – Да это как же памятник, Шмуэль?.. Он же в человека стрелял… убить хотел… не просто человека – царя! Шмуэль бросил на нее горячий, бешеный взгляд, но, поколебавшись, ответил спокойно, даже вдумчиво: – Царь-Александр, Роза, и сам есть убийца. Душегуб! Весь их царский род проклят – сыноубийцы, мужеубийцы, отцеубицы! А Александр сам сколько народу на тот свет отправил, знаешь? – лишь на последнем слове Шмуэль чуть повысил голос. – А папенька Александра и того пуще был. Николай Палкин! – мрачно договорил Лезин. Шмуль тотчас с ним согласился: – Вот кто заслужил свою пулю, да не дождался, так это Николай! – Ничего-ничего, зато Александр свою пулю еще дождется, вот увидите, господа! – убежденно закончил Глебов. – Я бы сам эту пулю выпустил… От чужого, будто потустороннего голоса мужа Роза невольно вздрогнула. – Клянусь, будь у меня возможность, пристрелил бы, как собаку. Не дрогнула бы рука! За всех! За Россию! За мать с отцом, которых он извел! За брата, которого мальчишкой в кантонисты5 забрали – да где он и сгинул, потому как веры предавать не захотел! – Шмуэль, милый, что ты говоришь такое? Одумайся! – чуть слышно молила его Роза, теребя за руку. Тот не слышал. – Пусть бы меня казнили за это – я и жизнью готов пожертвовать ради всеобщего блага! – Какое же это благо, Шмуэль – человека убить? – Роза теперь уж плакала, не стыдясь. Беззвучно, молча. Она плакала – а Шмуэль, увидав ее слезы, пьяно рассмеялся, будто она сказала что-то умилительное: – Ох, женушка моя, глупышка!.. Он силою притянул Розу к себе и – прямо на глазах у всех крепко поцеловал. Роза, вскрикнув, перепугалась, оттолкнула, бросилась бежать вон из столовой. – Ну прости, прости… – услышала она вслед, но не оглянулась. Позже, уняв рыдания, утерев слезы и поняв, что бежать ей некуда – спальня и та на двоих со Шмуэлем – Роза без сил остановилась у большого окна, распахнутого настежь. Августовская темная ночь окутала ее зноем и душным ароматом роз. Слабое дуновение ветерка с отголосками запаха тины с Черной речки чуть остудил голову. Роза судорожно вздохнула и поняла, что больше не хочет здесь находиться. Бежать. Домой, к матушке, к отцу, к братьям. Да вот только примут ли они… Едва ли. Неужто и после этого придется мириться со Шмуэлем? Наверное, придется. Вот и шаги его на лестнице. Раз первый пошел к ней, то жалеет о сказанном, о сделанном. Понимает, что не прав. Роза обернулась, уже готовая простить, смирившаяся. Вот только шагал к ней по темному пустому коридору не муж, а художник Лезин. Роза напряглась, ахнула. Но позади только раскрытое окно. Но тот приближаться не стал, остановился в двух шагах. Смотрел на нее молча и печально. Совершенно трезвым взглядом. – Не плачьте, Роза Яковлевна, – сказал, наконец. – Это он не всерьез. Завтра проспится и не вспомнит даже, как помышлял убить царя. Роза не сдержалась, почувствовала, как комок из боли, горечи и слез снова подступает к горлу: – У него были такие глаза, Гершель Осипович! Безумные! Наверное, будь в этот момент у него в руке пистолет, и будь царь где-то поблизости, он и правда бы… Роза заплакала. – Но царь далеко, и Гутману до него не добраться, – хмыкнул Лезин. – Это все разговоры. Гутману вас, Роза, будто Бог послал. Он ради вас побоится на что-то большее пойти, кроме пьяных разговоров. – Вы так думаете?.. – Увезите его отсюда. Помиритесь с родителями, бросьтесь в ножки. Ваш батюшка, я слышал, неглупый человек: если попросите, он простит и вас, и его. Роза, утирая слезы, согласно закивала: – Да-да, непременно! Быть может не сразу, но простит! Я еще не говорила Шмуэлю, но очень хотела на Рош-Ашана6 поехать домой. Большой праздник – батюшка не сможет отказать! Вот только бы Шмуэля уговорить поехать… – Вот и прекрасно. Езжайте, – Лезин неожиданно добро улыбнулся – а Розе столь же неожиданно его улыбка понравилась. Она в ответ улыбнулась тоже. Неловко, но чистосердечно призналась: – Я… отчего-то боялась вас прежде. А теперь вижу, что вы самый разумный и добрый человек в этом доме. – Вы просто слишком скоро доверяетесь людям, Роза Яковлевна. Роза растерялась, потому что подумала, будто обидела Гершеля чем-то. Даже улыбка его потухла и, не глядя на нее больше, он поклонился и ушел прочь. Глава 11. Кошкин – Оставьте ее в покое!.. Оставьте мою жену в покое, слышите?! Мы венчаны перед Богом! Вы не имеете на нее никаких прав! Черное дуло револьвера таращилось на Кошкина холодно и бесстрастно, но револьвер, а точнее рука, в которой он был зажат, дрожала и ходила ходуном. И все-таки, если б у Раскатова, нынешнего мужа Светланы, хватило духу нажать на спусковой крючок, Кошкин был бы мертв в ту же секунду. Володя-медвежонок – так Светлана когда-то назвала его за глаза, и Кошкин тогда же отметил, что прозвище удивительно точное. Весь он был пухлый, рыхлый, невысокий, удивительно неловкий в движениях увалень. И, вероятно, обладал большим добрым сердцем и славным податливым нравом. Что-то же зацепило в нем Светлану, кроме графского титула и доставшегося в наследство состояния! О добром сердце Кошкин лишь предполагал. Опрометчиво, должно быть, ибо виделись они раза два в жизни, не больше. Кошкин не желал на этого Володю Раскатова смотреть, предпочитал о нем вовсе не знать, не думать и уж точно не брать его чувства в расчет. Он даже соперником его никогда не считал. Ну какой из медвежонка соперник? Посмешище, да и только. За что и поплатился. Растравленный медвежонок грозил превратиться в медведя, снести все в своей ярости и пристрелить его в этой подворотне как собаку. Какие там, к черту, дуэли и швыряние перчаток в лицо на пышном светском приеме… Кошкин испугался. В какой-то момент решил, что это и правда конец. Однако рука Володи Раскатова дрожала, палец, побелев от напряжения, все не жал на крючок, а в глазах стояли, ни много ни мало, слезы. – Вы знали, что она без любви за вас пошла. Зачем женились? На что надеялись?! – зло выплевывая слова, тогда отозвался Кошкин. Руки, однако, держал на виду, боясь спровоцировать и вызволить на волю настоящего медведя. – Можете стрелять, но это ничего не изменит… Негромкий голос Кошкина утонул в неясном вскрике с той стороны улицы – кто-то поскользнулся и растянулся на мостовой. Невольно обернулся и Раскатов. Отвлекся. А Кошкин только этого и ждал. Молниеносно вскочил, бросился на соперника, перехватил его запястье с револьвером, заученным приемом заломил его руку за спину. Впечатал рыхлое тело Раскатова в ближайшую стену. Револьвер сам выпал Кошкину в руки. Ладони у Володи были мягкие, слабые, нежные, как у барышни – Кошкин, боясь сломать ему кости, тотчас ослабил хватку. А через миг и вовсе отпустил. Оттолкнул подальше, и миг или два они молча смотрели друг другу в глаза. Пока Кошкин не почуял, что Раскатов вот-вот снова на него бросится. – Возьмите себя в руки, Раскатов! – прикрикнул он тогда. Сам, впрочем, отступая на полшага. Крепче обхватывая рукоять трофейного револьвера. – И не ходите сюда больше. Смысла нет! Револьвер был стареньким, давно не знавшим чистки. Французский, системы Галана. Барабан оказался полностью заряженным. Раскатов, бросив взгляд на утерянный револьвер, все-таки отступил. Со злыми слезами в глазах, с затаенной яростью. Как зверь. – Это я покамест оставлю у себя, – напутствовал Кошкин, убирая револьвер за пояс. И глядел, как Володя уходит дальше и дальше. Глядел – и понимал, что чувствует перед этим человеком самый настоящий стыд. Даже не сочувствие к нему, не жалость. Но ненависть к себе за то, что сделал, за то, что продолжает делать. За то, что сильней. За то, что допустил все это случившееся. Едва ли он жалел этого глупого смешного Володю… Кошкин, скорее, хотел, чтобы Володи просто не было в его жизни. Чтобы Светлана не вышла за него. Чтобы тогда, три года назад, вместо того, чтоб пойти под венец с этим нелепым Володей, она бы приехала к нему, как и обещала. Почему она не приехала? Почему она не приехала, когда была так нужна ему. Когда он задыхался без нее в прямом и переносном смысле. За год, что были вместе, они со Светланой говорили много, говорили о самых разных вещах и чувствах – важных и неважных. Но о том, почему она не приехала, не говорили никогда. Кошкин знал, что и сегодня этого не спросит. Слишком больно будет услышать ответ. – Степан Егорыч!..