— Будьте так любезны, приходите ко мне завтра вечером на чашку чая. Тульский такого приглашения никак не ожидал. Он растерялся и не знал, что ему ответить. — Да… Но вы знаете, что я сижу всегда дома, занят и не бываю ни у кого в гостях. Я избегаю знакомств. У вас будут соседи. Я никого из них не знаю. — У меня никого постороннего не будет. Просто хочу поговорить с умным, учёным, всезнающим человеком. — Видите ли… Я припоминаю… Как раз завтра вечером… — Да, завтра день моего рождения. Очень прошу вас. — В таком случае зайду. Только предупреждаю, что больше десяти минут пробыть у вас не могу. У меня срочная департаментская работа. На следующий день Тульский неожиданно для себя просидел у Клары Ивановны не десять минут, а несколько часов. Войдя в назначенный час в комнаты Клары Ивановны, Тульский встретил там не целую ораву неприятных соседей и соседок, как он предполагал, а только двух скромных женщин, молодую и пожилую, тётушку с племянницей. Клара Ивановна очень искусно повела атаку. Через несколько минут Тульский превосходно себя чувствовал, ораторствовал и не отводил глаз от внимательной молодой слушательницы. Он так увлёкся, неизвестно только чем больше, развитием ли своих высказываемых идей или своей слушательницей, что не заметил, как просидел целый вечер с Антониной Осиповной вдвоём. Клара Ивановна с тётушкой, выпив по чашке чая, сейчас же ушли в другую комнату, оставив молодых людей увлекаться умными разговорами. На следующий день Тульский сделал визит Антонине Осиповне и не застал её дома. Вечером явилась к нему её тётушка, объявила, что они не признают церемоний и что племянница желает его видеть с целью пожурить за неисполнение её просьбы не делать визита. Конечно, он не мог отказаться от приглашения и пошёл к ним. VI. Влюблённый Тульский был как в чаду, не отдавал себе ясного отчёта в своих действиях, был неимоверно рассеян, не мог сосредоточиться, не мог работать. Он был влюблён безумно, хотя и не сознавал ещё этого. Через месяц он получил письмо от Фёдоровой, которая выражала своё удивление по поводу того, что он пропал, и спрашивала, не болен ли он. Письмо это его поразило. Он стал вспоминать число, когда он был в последний раз у Фёдоровой. Ему казалось сначала, что он был у неё недавно, но потом он сообразил, что он никуда не показывался в течение целого месяца. В этот же день он отправился к Фёдоровой. — Где вы пропадали, Николай Степанович? — встретила его вопросом Варвара Николаевна. — Да что это с вами? Вы удивительно переменились. — Изменился? Я здоров. — Да, я вижу, что вы цветёте. Посмотрите, господа! Особенная причёска, усы завиты, духи, модный галстук, радостный вид. Вид жениха, одним словом. Тульский густо покраснел и не находил слов для ответа. У Фёдоровой было человека два-три хороших знакомых. Улучив минуту, она уселась в стороне с Тульским и стала его расспрашивать. Он сначала утверждал, что с ним ничего особенного не произошло, но потом под давлением прямых открытых вопросов рассказал о своём новом знакомстве. — Знаете ли, — говорил он, — я сам не замечал, что со мной. Я не отдавал себе отчёта. Теперь же, рассказывая вам, я к ужасу начинаю сам убеждаться, что я, действительно, увлёкся. Красива она, удивительно красива, только… Я почему-то начинаю бояться её. — Чего же бояться?! Вам давно пора жениться. Кто она такая по происхождению? Где училась? — Достаточно образованная, знает иностранные языки… Кто она, не знаю, не спрашивал. — Ах, неисправимый вы идеалист! Ну, разве возможно так знакомиться? Может быть, это какая-нибудь авантюристка. — Что вы! Скромнейшая и невиннейшая женщина. Идеальная чистота! — Не верю я в существование идеальной чистоты при сознании собственной физической красоты. Опишите-ка мне её костюмы и наряды, её вкусы и обстановку, в которой она живёт. Тульскому трудно было исполнить эту просьбу, потому что перед его глазами мелькало только одно красивое лицо, прочего же он не замечал. Усиленно напрягая память, он старался кое-что припомнить. Как ни коротко и неполно было его описание, для Фёдоровой оно было достаточно. — Бедная обстановка и богатые наряды; бьющая в нос красота и чрезмерная с виду скромность! В опасные руки вы попали. Бегите, Николай Степанович, пока не поздно! Убеждена, что это авантюристка. Тульский обиделся. — Вы делаете смелые и резкие выводы о качествах женщины, которой никогда не видели. Известно, впрочем, что самые строгие судьи и критики женщин — это женщины! Он перевёл разговор на другой предмет… Когда он уходил, при прощании Фёдорова ему сказала: — Можете на меня обижаться, Николай Степанович, но я на правах старой дружбы повторяю вам: берегитесь! В душе Тульский не мог не согласиться с ней, что она права. Он стал припоминать, восстанавливать в своей памяти все разговоры с Антониной Осиповной и должен был сознаться, что он ничего не знал о ней. Теперь ему начинало казаться странным, что при первом слове о том, где она получила образование или о её родных, она переменяла разговор и не давала ему возможности бросить хоть мимолётный взгляд на непроницаемую для него её прошлую жизнь. Начинали вырисовываться перед его глазами и её костюмы, которые не нравились ему по своей резкости цветов и причудливой шикарности. Припоминалась ему прорывавшаяся иногда шокировавшая его особенная резкость, проявляемая ею в отношении своей тётки. Он серьёзно призадумался, и слова Фёдоровой не выходили у него из головы. Возвратившись домой, он не обратил внимания на слова горничной, что Антонина Осиповна ещё не спит и просила его зайти к ней, запер двери на ключ и не спал почти всю ночь. На следующий день, возвращаясь со службы, он случайно встретился на улице с Антониной Осиповной, зашёл с ней в магазин, вместе пообедал и провёл у неё целый вечер. Все сомненья куда-то улетели… Этому немало способствовала Антонина Осиповна, которая, заметив в обращении с ней некоторую долю подозрительности, удвоила нежность своих глаз. — Надо торопиться, — сказала Антонина Осиповна Валерии Францевне после ухода Тульского, — у этого господина есть какая-то знакомая дама; по-видимому, не дура, потому что знает, какой он дурак. Он проболтался ей о знакомстве со мною, и та стала расспрашивать, кто я такая. По его словам, не знал, что ей ответить. Нервничал. Пришлось успокоить, намекнуть об истории с родителями, истории, которую не могу рассказать без слёз. Попросил не рассказывать, пожалел. Хорошо сделал, потому что я и сама не знала, что рассказать, запуталась бы. Вы эту историю лучше знаете, так как вы же и придумали её. Расскажите ему её при случае, если хотите. Впрочем, это всё вздор. Пора за дело! Завтра же съездите к Жирто и по дороге купите шампанского. Как только я громко заплачу, прикажите откупорить и поздравляйте жениха с невестой. VII. Жених Тульский опять пропал для общества. Недели через три он неожиданно пришёл к Фёдоровой. Вид у него был задумчивый и растерянный. — С вами опять что-то случилось, Николай Степанович? — сказала Фёдорова. — Впрочем, я догадываюсь. Она изменила. Угадала? — Нет, Варвара Николаевна, совсем не то. — В таком случае произошло следующее: после нашего с вами разговора вы стали критически относиться к ней и скоро убедились, что она вовсе не такая prude[29], какой вы её себе представляли. Вы испугались и перестали быть знакомым. А так как она была красива и вы были очарованы её красотой, теперь и хандрите. Так ведь? — Хуже. Я женюсь. — На ней же?! — Да… Долго говорил Тульский, говорил искренно, от всей души, ничего не утаивая. Вся его исповедь носила в себе отпечаток глубокого отчаяния. — Отступления нет, — говорил он, — я дал слово и сдержу его, но я не могу понять её. Я боюсь понять её. И потом, эта тётушка! Это злая мегера, злой её дух! Впрочем, после свадьбы она обещает удалить её. Понимаете ли вы мои душевные муки? В ней, в этой чудной прекрасной оболочке живут два существа, доброе и злое. Нет, я верю! Я хочу верить, что живёт одно доброе невинное существо, а другое только временно вселяется под влиянием её тётки и находит себе место только благодаря отсутствию должного воспитания, благодаря мелкой чиновничьей среде, в которой она выросла. — В таком духе вы можете проговорить целый вечер. Говорите лучше мне факты. В чём вы видите двойственность? — Прежде я ничего не замечал. Я был очарован, ослеплён и её красотой, и её обращением, воплощением скромности. После того как мы порешили обвенчаться, естественно, мы стали говорить о том, как мы устроим нашу жизнь. Вот тут-то и стали высказываться тёткой такие мысли, от которых у меня волосы на голове становились дыбом. Я не обращал бы внимания на слова тётки, но она! Она соглашалась с ней и поддерживала её. Я просто с ума схожу! — Да в чём же дело? Какие мысли? — Тётка, например, говорит, что для полного согласия между супругами необходимо, чтобы ни жена не вмешивалась бы в дела мужа, ни муж не касался бы частных дел жены. Каждый должен заботиться о семейном благополучии, которое идёт хорошо только тогда, когда имеются хорошие материальные средства. Поэтому обе стороны, и муж, и жена, должны стараться работать и приобретать, потому что всё это, как она выражается, "идёт в дом". Я отчасти соглашаюсь с тем, что каждый должен работать, но говорю, что не всякая работа чиста и желательна. На это мне отвечают, что я должен, безусловно, слепо доверять жене и не должен делать лишних допросов и историй. "Вы, — говорит тётка, — не можете, например, купить бриллиантов вашей жене, а она их любит. Если они появятся у неё, не ваше дело, откуда". У меня захватывает дыхание. "Я!.. Я не должен спрашивать у своей жены, откуда у неё появились бриллианты!?" — кричу я. "Ах, какой ты невозможный! — успокаивает меня невеста. — Она говорит так, потому что знает хорошо моих богатых родственников. Узнав, что я вышла замуж, они могут сделать мне подарок. Конечно, ты должен верить". Я успокаиваюсь. "Конечно, вы должны ей верить, — продолжает тётка, — бриллиантов сразу тоже не дадут. Чтобы получить их, ей нужно будет съездить к этим родным. Пока вы будете здесь писать, добывать деньги службой, она, может быть, съездит с родными за границу, тогда и получит бриллианты". "Без меня за границу?!" — "Неужели ты так не доверяешь мне? Неужели ты настолько ревнив, что не согласился бы отпустить меня месяца на два с родными за границу?" — спрашивает невеста. Что вы на всё это скажете, Варвара Николаевна? Я хочу верить, но как-то невольно меня охватывают сомнения, какие-то мрачные предчувствия. — Зачем же так мрачно смотреть на будущее, Николай Степанович? Если она действительно порядочная скромная женщина, если вы увидите и сами убедитесь, что её родные — почтенные люди, отчего же ей не прокатиться с ними за границу? — заметила Фёдорова. — В том-то и дело, что меня пугает таинственность, которой она себя окружает. Она не желает, чтобы я виделся с кем-нибудь из её родственников. Говорит, что они живут не в Петербурге, и не желает сказать, где именно. Я должен верить. — Странно, действительно. Знаете ли, Николай Степанович, что я придумала, познакомьте меня с ней. — Не хочет. Венчаться мы тоже должны таинственно, чтобы никто не знал. — Послушайтесь, Николай Степанович, вы моего доброго совета, совета вашего старого друга. Откажитесь вы от неё. Вижу я, что вы попали в очень цепкие и крепкие руки. Уходите, пока не поздно. Мне вас искренне жаль. — Не могу, Варвара Николаевна. Дал слово. К тому же, признаюсь откровенно, я первый раз в жизни так увлечён. Если люди в мои годы полюбят, то навсегда. Расстаться я не могу, но я буду следить, я буду наблюдать. Если только я увижу, что она не такая, как я себе её представляю, если она не чистая девушка, во что я верю, о, тогда!.. — Пока не поздно, уезжайте. Берите отпуск и уезжайте. — Не могу… VIII. Перед свадьбой