— Душенька, успокойтесь! — быстро заговорила Валерия Францевна. — Деньги вы получили хорошие. Рекомендацию на службу тоже получили. Вы ведь всё равно хотели продать себя у Жирто. Вот у неё вы была бы пропащая, пошли бы по торной[30] дорожке. Она не выпустила бы вас из своих рук. Теперь же никто и знать не будет. — Да, это так… Только… — Довольно! — перебила Антонина Осиповна. — Условие было заключено, и я исполнила его добросовестно. Должны и вы выполнить всё как следует, до конца, и немедленно уехать без слёз, весёлой, чтобы никто не обратил внимания. Уезжайте скорее, пока этот дурак не возвратился. Он и так уже подозревает. Исполняйте же твёрдо последнее условие. — Да, я, кажется, "уссьловие" как "сследует" "иссполнила"… Николай Степановичи слушал бледный, с широко раскрытыми глазами, с судорожно искривлённым лицом. Ему казалось, что он сходит с ума. Каждое слово точно молотом било его по голове. Он хотел закричать: "Довольно! Не говорите больше! Это вы шутите!" и не мог пошевелить губами. Вдруг его резануло точно бритвой это знакомое страшное слово: "уссьловие". Он схватился за голову и зашатался. Потом его точно подхлестнуло кнутом. Он подскочил, дико закричал и распахнул дверь комнаты. — А-а-а! — дико тянул он одну и ту же ноту, указывая пальцем на растерявшуюся плачущую девушку. — Узнал! Это она! "Уссьловие!" Это "уссьловие!" А-а-а! — Что ты? Что с тобой? Успокойся! — опомнилась, наконец, Антонина Осиповна. — Это портниха примерять платье пришла. — Обман! Сплошной обман! Ложь! Кругом ложь! Уссьловие! Ха-ха-ха! Прощай! — Куда ты? Я тебя не пущу! — Лови! С этими словами Николай Степанович оттолкнул бросившуюся к нему Антонину Осиповну и с диким криком выбежал на лестницу. Он летел как вихрь к берегу водопада. Прыжок. Тело перевернулось в воздухе и исчезло в воде… Изуродованный труп Николая Степановича был найден через несколько дней и предан земле по христианскому обряду. Молодая вдова много плакала и заказала памятник. Хозяин гостиницы и прислуга накануне видели, как был весел молодой, и слышали, как он всё твердил о своём счастье. Вдова и её тётушка заявили, что покойный всегда отличался странностями. Неудивительно поэтому, что полицейское дознание сводилось к тому, что старый холостяк, женившись на молодой красавице, сошёл с ума от счастья. Товарищи и сослуживцы, узнав о трагической кончине Тульского, только заметили: "Он всегда был ненормален". Х. По следам Возвратимся теперь к сыщику Иванову, который старался раскрыть преступление, совершённое через девять месяцев после описанных нами событий. У него составилось определённое убеждение о том, что преступление совершено женщиной, и он производил розыск по своему плану, который наружной полиции не сообщал. Полицейские же чины были уверены, что преступление было таинственно и загадочно и совершено неизвестным мужчиной с бородой, которого усердно разыскивали. Составленные полицией протоколы перешли к судебному следователю, который, допросив всех свидетелей находки частей трупа, заключил, что дело это безнадёжное, и отложил его в сторону, предполагая прекратить его за необнаружением виновного. Благодаря неутомимой энергии и тому обстоятельству, что Иванову удалось на основании его выводов установить время, когда был брошен труп, он через несколько дней разыскал извозчика, показание которого доставило большое торжество самолюбию Иванова. Оно блестяще подтвердило, что все его умозаключения были правильны и что он шёл не по ложному следу. Извозчик был нанят на Невском кататься по часам какой-то молодой женщиной, скромно одетой, у которой в руках был небольшой саквояж. На вопрос, куда ехать, она ответила, что она больна, едет по совету доктора и поэтому не желает ездить по шумным и модным улицам. Велела ехать на Петербургскую сторону на какую-нибудь улицу, выходящую в поле. Извозчик ни минуты не сомневался в правдивости её слов, потому что она шаталась и была очень бледна, "кровинки на лице не было". На Петербургской стороне, когда они ехали по пустынной улице, ему показалось, что она махала рукой; но он предполагал, что она делает это с целью подогнать лошадь. Когда он по её приказанию поворачивал, она что-то бросила в снег. Он взглянул в ту сторону, но ничего не заметил. Мало ли что вздумалось ей бросить? Если бросала, значит, ненужную, негодную вещь. Он и не подумал спросить её об этом. Какое ему дело? Доехав до Невского, она расплатилась с ним и дала на чай. Показалось ему, что, пройдя несколько шагов, она наняла другого извозчика, но утверждать этого не может. Каких-нибудь особенных примет у этой женщины не было, и поэтому сомнительно, чтобы он мог её узнать. Помнит только, что она как-то "присюсюкивала". Иванов торжествовал недолго. Время шло, а дело вперёд ни на шаг не подвигалось. Дальнейший след был потерян. Внимание публики было обращено на другие преступления, и страшная находка постепенно забывалась. Не забывал только этого дела Иванов. Много приходилось ему "работать" по другим серьёзным и важным делам, но всегда все мысли его были заняты только одним этим делом. На замечания товарищей, что пора бросить думать о нём, что преступление было хорошо задумано и исполнено и что поэтому нет никакой надежды его раскрыть, Иванов иронически улыбался и утверждал, что дело это простое, совершенно необдуманное и что поэтому простой случай откроет виновную. Случилось как-то, что Иванов должен был выехать на несколько дней в провинцию по экстренному делу. Явившись к начальнику сыскной полиции за получением последних инструкций, Иванов услышал доклад агента о краже самовара. Сначала он слушал равнодушно, не интересуясь пустым делом, но вдруг он встрепенулся и стал внимательно прислушиваться. Задержан был с поличным вор-рецидивист. Отлично выучивший на себе самом "совокупность наказаний", он, чтобы не просидеть лишнего времени в предварительном заключении и чтобы отбыть сразу наказание за несколько краж, добровольно сознавался и в других совершённых им кражах. Между прочим, он сознался в краже самовара из кухни и указал квартиру, из которой его похитил. Заявления о краже самовара не было. Когда агент пришёл в эту квартиру, потерпевшая, больная, сначала не хотела его принимать… Она, по-видимому, очень испугалась. Когда же узнала, что дело идёт только о самоваре, заявила ему, что хотя самовар, действительно, украден, но она не хочет заявлять об этом. На просьбу подписать протокол она категорически отказалась. Агент просил дать ему указания, что ему делать дальше. — Конечно, это дело пустое, — заметил начальник сыскной полиции, — и если потерпевшая не желает жаловаться, можно было бы и не возбуждать его, но обвиняемый — очень опасный рецидивист. Чем в большем количестве краж он будет обвиняться, тем лучше. Присяжные заседатели не дадут снисхождения, и общество на более долгий срок будет избавлено от этого опасного вора. Если потерпевшая отказывается от подписи протокола, сделайте отметку, что не подписалась по болезни. — Она, действительно, очень больна. Бледна, в лице ни кровинки. "А вдруг это она?" — мелькнула мысль у Иванова, но он ничего не сказал. Перед отъездом Иванов переговорил с агентом, узнал адрес и фамилию потерпевшей и поручил ему разузнать, не больна ли она после родов. — Если явится малейшее подозрение, что эта Семёнова родила, спросите и разузнайте, где ребёнок. Больше до моего приезда ничего не предпринимайте, — давал свои инструкции Иванов. Агент начал наводить справки и разузнавать. Прислуга Семёновой объяснила, что она недавно поступила в услужение к барыне, в то время когда она, больная, лежала в постели. Чем она больна, не знает, но её навещали сначала акушерка, а затем доктор, который и теперь её лечит. От акушерки агент узнал, что Семёнова обратилась к ней, находясь в послеродовом периоде, и что, по словам Семёновой, она родила ребёнка мёртвым в одном из родильных домов. По справкам, однако, оказалось, что Семёновой в указанном ею родильном доме не было никогда. Тогда агент отправился опять к Семёновой. Разговаривая с ней о краже самовара, он неожиданно спросил её, в какой из лечебниц она родила. С Семёновой сделался истерический припадок. Исполняя в точности инструкции Иванова, агент ушёл, решив до приезда Иванова больше ничего не предпринимать. Между тем прислуга рассказала об этом случае соседям. Пошли толки, пересуды и предположения, которые дошли до ушей дворника. Чтобы не быть в ответе, тот на всякий случай сообщил местной полиции. В результате получился протокол о сокрытии трупа новорождённого младенца. Дело было передано судебному следователю. Через неделю возвратился из поездки Иванов. Расспросив агента и узнав о протоколе, он отправился к судебному следователю. Прочитав дознание, Иванов высказал судебному следователю своё предположение, что это дело имеет связь с известным делом, производящимся у другого судебного следователя. — Это вы намекаете на найденный разрубленный труп ребёнка? Никакой связи. Моя обвиняемая живёт в Коломне, а труп давно уже был найден на Петербургской стороне. Моё дело простое, а там загадочное. К тому же, кажется, там уже и обвиняемый разыскан. Иванов немедленно отправился к другому судебному следователю. — Вот отлично, что зашли, — встретил его радостно судебный следователь, — разыскан, наконец, мужчина с бородой, которого видели в той местности накануне находки трупа. Это тряпичник. Он не сознался. Необходимо собрать негласно самые точные о нём сведения и справки. — Хорошо. Соберу, хотя думаю, что это излишне. Мне кажется, что я нашёл обвиняемую, — ответил Иванов и рассказал о деле, возникшем у судебного следователя другого участка. — Если вы хотите, чтобы я с вами согласился, установите точную связь между этими двумя делами. — Это моя задача. Просьба же моя — дать мне только небольшой срок и пока не заканчивать дела. Судебный следователь согласился. XI. Тяжёлое прошлое Машенька Семёнова умирала. У неё была злейшая скоротечная чахотка. Много горя пришлось ей пережить! Смерть Тульского произвела на неё страшное, удручающее впечатление. Услышав крики о том, что он бросился со скалы, она упала в обморок. Не потерявшая способности размышлять Антонина Осиповна приказала Валерии Францевне поскорее привести её в чувство и сейчас же отправить в Петербург. Немало хлопот доставила Машенька Валерии Францевне. С трудом она привела её в чувство и тотчас же потащила на вокзал. Испуганная, как-то съёжившаяся Машенька заторопилась и молча вышла на улицу. Взглянув на водопад, она опять истерически разрыдалась. Просьбы и угрозы Валерии Францевны больше не действовали. Кое-как удалось усадить её в вагон. Всю дорогу слёзы лились неудержимою струёй. Машенька считала себя непосредственной виновницей смерти Тульского и мысленно не переставала твердить себе, что она убийца. Только подъезжая уже к Петербургу, она вспомнила о матери и поспешно отёрла свои слёзы. Вся издёрганная, разбитая, с опухшими глазами, с низко опущенной головой, Машенька явилась домой, боясь поднять глаза на старуху мать. Взглянув на дочь, мать испугалась и громко вскрикнула. Машенька побледнела ещё больше, хотела что-то сказать и не могла. Тихо опустилась она на стул и беспомощно свесилась с него. Она опять впала в бессознательное состояние. На этот раз обморок был очень глубок. Приведя её в чувство, мать при помощи прислуги раздела её и уложила в постель. — Что с тобой случилось, Машенька? — спросила мать, любовно поглаживая её голову. — Не обидел ли тебя кто-нибудь? — Нет, мама. Меня никто не обидел. Я случайно видела самоубийство… Как ты знаешь, я ходила к той подруге, которая даёт мне письменную работу. Проходя по дороге, я увидела, как кто-то бросился в воду. Его ужасный крик стоит в моих ушах. Не могу вспомнить… — Успокойся, не волнуйся. Только как же это случилось, что новая подруга вчера приходила справляться о твоём здоровье? — Мама… Я тебе объясню потом… Она уехала раньше… — Хорошо, хорошо! Успокойся. Пометавшись некоторое время на постели, Машенька уснула тяжёлым, глубоким сном. Мать задумалась. Сбивчивые объяснения дочери её не успокоили. Глубоко вздохнув, она забрала с собой платье дочери и тихо ушла в свою комнату. Прежде чем отдать прислуге чистить платье, она вынула из кармана скромный кошелёк с мелочью. Затем она вынула пачку каких-то бумажек. Взглянув на них, она вся похолодела, сердце замерло, пальцы разжались, а на пол упало несколько сторублёвых кредиток… Угнетённый вид дочери, слёзы, обморок и несколько сотенных! Всё это подсказывало матери о позоре и несчастье дочери. Подняв со скорбью глаза к иконе, она тихо опустилась на колени… Проснувшись рано утром, Машенька с ужасом стала вспоминать о своём поступке. Она чувствовала, что совесть не даст ей покоя, замучает её окончательно. Затем её стала беспокоить мысль о том, что ей сказать матери. По-видимому, она не удовлетворилась её объяснениями. Что придумать?! Не дай бог, если она что-нибудь узнает. У неё ведь болезнь сердца. Вдруг она вспомнила о полученных деньгах. Она быстро вскочила и осмотрелась. Платья её не было. "Что я скажу матери, если она найдёт деньги?" — болезненно пронёсся вопрос и не нашёл себе ответа. Машенька тихо отворила дверь и заглянула в комнату матери. На полу лежало её платье, рядом валялись деньги, а немного подальше под образами лежала мать. — Мама! — робко позвала дочь. Ответа не было. Мать лежала неподвижно. Она не перенесла позор дочери и умерла от разрыва сердца. Смерть матери Машенька приняла как заслуженное наказание. Сразу она постарела на несколько лет. Жизнь для неё не представляла теперь ни малейшего интереса. Она вся замкнулась в себе самой, стала по внешнему виду холодным, бездушным автоматом. Она что-то делала, работала, говорила, но больше уже не жила. В то же время угрызения совести ни минуты не давали ей покоя. Она готова была бы с радостью умереть, но насильственная смерть была ей не по силам. И без того на совести лежало много греха. Жизнь между тем текла своим чередом. Те сотни, которые жгли ей руки, она истратила на похороны. У неё оставались гроши. Как ни тяжело ей было идти с рекомендательным письмом, которое она много раз хотела уничтожить, но нужда заставила воспользоваться им. Не успела она подать это письмо, как была уже зачислена на службу. Как ни трудна была плохо оплачиваемая служба, она была рада ей. Работая без устали, она хоть временно отвлекалась от своих тяжёлых воспоминаний.