Ежедневное хождение на службу пешком во всякую погоду, тяжёлый труд, еда впроголодь и нравственное состояние Машеньки окончательно сломили и без того её слабое здоровье. Она стала кашлять кровью. К доктору она не обращалась. Смерть ей не была страшна. Кому она нужна и зачем ей самой эта жизнь?! Однако сослуживцы заставили её пойти к доктору. То, что сказал ей доктор, было ужасно! Он не сказал ей, что у неё чахотка, что она скоро умрёт. Этот приговор она приняла бы равнодушно. Он констатировал беременность. Она упала перед ним на колени и умоляла никому не говорить. Доктор успокоил её и посоветовал приняться за серьёзное лечение. Самые мрачные мысли не выходили из головы Машеньки. "Позор! Изгнание из службы со скандалом, нищета… А ребёнок?! Сын убийцы матери и самоубийцы отца! Нет, необходимо умереть! Не надо лечиться. Может быть, Бог помилует, сжалится и пошлёт смерть раньше рождения ребёнка". Посещение агента и составление вслед затем полицейского протокола было последним тяжёлым ударом для Машеньки. Она слегла. Болезнь шла вперёд быстрыми шагами. Теперь она уже сознавала, что освобождение недалеко, смерть близка. Она немного успокоилась и не переставала горячо молиться. Однажды прислуга доложила Машеньке, что явился какой-то чиновник и желает говорить с ней. — Кто такой? — Да какой-то мудрёный. Счётчик, что ли. — Хорошо. Проси. — Извините, что побеспокоил вас, — говорил, входя к ней, Иванов, — я по статистике. Нужно записать ваше звание, имя, отчество и фамилию. Говоря это, Иванов рассматривал Машеньку и зорко оглядывал комнату. Машенька назвала себя. — Сию минуту. Кузьма! Подай портфель, — на пороге показался извозчик и подал портфель Иванову. Иванов задавал вопросы и что-то писал, а извозчик молча стоял и слушал ответы Машеньки. Написав несколько строчек, Иванов встал и вышел в переднюю вместе с извозчиком, сказав, что сейчас возвратится. — Ну, что? Узнал? Та ли это госпожа, которая ездила с тобой кататься? — спросил Иванов. — Бог её ведает. Признать не могу. Бледная тоже — это верно; но, может быть, и не она. Не могу утверждать. А что касательно голоса, так в точку и "присюсюкивает" тоже. — Ну ладно. Жди меня на улице. Иванов опять вошёл к Машеньке, которая заметно встревожилась. — Прошу ещё раз извинить меня, но я хочу вам дать хороший совет. — Чувствую, что вы не тот. Вы… Вы сыщик? — Не тревожьтесь, пожалуйста. Шёл я к вам, действительно, с другими намерениями. Теперь вижу, что вы очень больны, и поэтому я хочу оказать вам помощь в вашем деле. Машенька горько улыбнулась. — Я скоро умру. Мне теперь ничего не страшно. — Зачем такие дурные мысли? Ещё выздоровеете. Я хочу задать вам только один вопрос: где ваш ребёнок? — Я ведь заявляла уже, что я была без памяти и не помню, в какой именно больнице родила мёртвого ребёнка. Не помню ничего. — Прекрасно. Позвольте мне теперь сказать вам несколько слов. Я уговорю судебного следователя не оканчивать дела до вашего выздоровления. — До моей смерти. Это будет скоро. — Если вы так убеждены, что скоро умрёте, тем неприятнее было бы для вас последние дни провести в тюрьме; но я, во-первых, уверен, что ваше здоровье поправится, а во-вторых, даю слово, что сделаю всё, что только от меня зависит, чтобы вас не судили. Поверьте мне, что вас судить не будут. Мне, собственно, и не нужен ваш ответ, где ребёнок. Я знаю, что вы с ним сделали. Я только прошу вас, ради вашей же пользы сказать мне, зачем вы это сделали. — Вы знаете? — дрожащим голосом спросила Машенька. — Да. Вот в этом саквояже, который висит на стене, вы вынесли из дома куски ребёнка и бросали их потом в снег. Вас возил кататься входивший сюда извозчик, который вас узнал. Машенька испуганно отшатнулась. Иванов схватил графин с водой, налил воды в стакан и подал ей. — Выпейте и успокойтесь. Говорите откровенно. Обещаю, что ваше признание останется между нами и вам не повредит. Я ожидал встретить совсем иное. Вы же мне крайне симпатичны, и мне только хочется выяснить лично для себя детали этого дела, тёмную сторону и, может быть, наказать настоящего виновного. — Он уже наказан Богом. Сбиваясь, путаясь и кашляя, Машенька откровенно рассказала свою невесёлую историю. Когда она дошла в своём рассказе до появления на свет ребёнка, она остановилась. — Можете мне верить или не верить, как хотите, — начала она вновь свою исповедь, — но я говорю и буду говорить одну правду до конца. Когда я почувствовала приближение родов, я решилась скрыть их во что бы то ни стало. Я заявила прислуге, что уезжаю на неопределённое время, и отказала ей. Потом… Потом я ничего ясно не помню. Голова у меня помутилась; я хорошо не сознавала, что делала; ходила и делала, как во сне… Когда я опомнилась, ребёнок лежал мёртвый. Я собрала все свои силы и спрятала его в холодном чулане. Лежала без памяти… Потом была акушерка. Ей сказала, что родила в приюте… Мой мозг точно гвоздём сверлила мысль, не давала мне покоя — спрятать, уничтожить этого мёртвого свидетеля моего позора. Я боялась сойти с ума. Через несколько дней я, несмотря на страшную слабость, встала, оделась и решила взять его и куда-нибудь бросить. Когда я принесла его из чулана, я побоялась нести его на улицу. Была почему-то уверена, что меня поймают. Тогда я решилась… Теперь я этого ни за что не сделала бы! Это было ужасное дело! Меня била лихорадка, зубы стучали, руки дрожали… Была я как исступлённая, отчаянная и всё резала… Резала. Мне казалось, что ребёнок плачет, кричит… Что льётся кровь… А я всё резала и резала… Опомнилась только на улице. Тогда я придумала кататься на извозчике… Машенька ослабела и задыхалась. Иванов, взволнованный рассказом, подал Машеньке опять воды и попросил её успокоиться. — Мне теперь необходимо только знать фамилию этой компании, — сказал он. — Когда хоронили, я узнала, что фамилия его была Тульский. Остальных не знаю, не спрашивала… На следующий день Иванов был у судебного следователя. — Ну что? Установили связь между делами? — спросил судебный следователь. — Да, установил; но судить обвиняемую не будут. Её судить будут там. Она умирает. Прошу вас не вызывать её. Я привезу вам докторское свидетельство, удостоверяющее, что дни её сочтены. Все подробности и дознание я передам вам после её смерти. К этому времени я надеюсь пристегнуть к делу более интересную особу. Одну красавицу, которую я отправляюсь разыскивать. Недели через две Машенька умерла. XII. Старая знакомая Теперь посмотрим, что поделывает вдова Тульская. Ловко разыграв роль безутешной вдовы, не успевшей насладиться супружеским счастьем, она вместе с тётушкой исчезла из Петербурга. Созревший было у неё вначале план — отдохнуть некоторое время в имении мужа — внезапно рушился. Через несколько дней после похорон к ней явился приехавший из провинции один из братьев мужа. Как искусная актриса, с криком радости и слезами на глазах она бросилась было к нему, но тотчас же отшатнулась. — Меня не обманете. Я не брат, — холодно проговорил пришедший. — Я вас не понимаю. — Зато я вас понимаю отлично. Брат накануне своей свадьбы написал мне письмо, в котором объяснил, что он женится на вас потому только, что дал слово. Он вам не доверял и писал, что он будет счастлив только в том случае, если его подозрения разрушатся, и не станет больше жить, если его мрачные предположения подтвердятся. После того что случилось, советую вам не делать ни малейшей попытки войти в какие бы то ни было отношения с нашей семьёй. Мы вас не знали и знать не хотим. Я и пришёл только затем, чтобы предупредить вас об этом. Проговорив эту тираду, брат Тульского сухо поклонился и ушёл. Тульская готова была выцарапать ему глаза, но сдержалась. Она поняла, что вообще заявлять о каких бы то ни было своих правах теперь несвоевременно. Через несколько дней после этого визита она уехала вместе с Валерией Францевной в Одессу. Южный ли климат или сами одесситы ей не пришлись по вкусу — неизвестно, но только месяцев через семь мы опять встречаем её в Петербурге. Теперь она жила уже не с тётушкой, а с дядюшкой. Это был мужчина средних лет, южного типа, говорящий по-русски с иностранным акцентом и называвший себя румынским подданным Мамеско. Тульская занимала хотя и небольшую квартиру, но с хорошей обстановкой. В средствах, по-видимому, не нуждалась. Её можно было встретить во всех театрах и публичных увеселениях. У молодой красивой вдовы-помещицы, владеющей, по слухам, громадными поместьями где-то на юге, было обширное знакомство среди мужчин, которые часто её посещали. В последнее время чаще других бывал у неё сын богатого купца-домовладельца Карл Биргер. Молодой человек был безумно влюблён. Вдова, ласками которой могли похвастаться некоторые из её новых знакомых, в отношении его была строга и недоступна. Не замечая никакого поощрения своим ухаживаниям, Карлуша с горя стал закучивать[31]. Однажды вечером в одном из модных ресторанов Тульская ужинала со знакомыми. Среди ужина внимание публики было привлечено начинавшимся за одним из столов скандалом. Бушевал Биргер. Тульская сейчас же велела сказать ему, что она зовёт его для объяснений. Мгновенно опомнившийся Биргер, слегка пошатываясь, подошёл к Тульской. — Что с вами, Карл Иванович? Я вас не узнаю. — Это я с отчаяния… Не могу жить без вас. — Здесь не место и не время говорить об этом. Завтра вечером я буду дома одна. Приходите. Я буду вас ждать. Теперь же ступайте домой. Биргер послушно ушёл. На следующий день Биргер блаженствовал. Они вдвоём сначала пили чай, а потом шампанское. Тульская была мила, обворожительна, позволяла говорить о любви, целовать ручки. После нескольких бокалов Биргер в порыве излияния чувств бросился обнимать Тульскую. Вдруг из соседней комнаты с шумом отворилась дверь. Перед испуганным молодым человеком появился, дико вращая глазами, Мамеско с револьвером в руке. — Как ты смеешь оскорблять беззащитную женщину — мою племянницу? — заревел он. — Я сейчас убью тебя!