– А-а-а!!! – визжала невидимая из комнаты Джессика Костикова. – Уберите соба-а-аку!!! А-а-а!!! Она меня сожрет! Она кинется!!! Уберите ее!! И опять завизжала. И Черри залаяла. – Рот закрой! – перекрывая брех, приказала Настя Джессике. – Черри, замолчи! – перекрывая визг, приказал Даня Черри. В наступившей вдруг тишине Марина Тимофеевна выговорила с сердцем: – Господи ты боже мой!.. – Да она добрая собака, – растерянно заговорил Даня и погладил Черри по голове. – Она не бросается ни на кого! – А на меня бросится, – плачущим голосом отвечала Джессика. – Вы не знаете, на меня все собаки кидаются! Как завидят, так и кидаются! – Конечно, кидаются, – перебила Настя. – Ты орешь, они и кидаются. Со страху. – Да, со страху, как же! Она меня загрызть хочет! – Я тебя сама загрызу, если не заткнешься! – Вот ты и заткнись! – Сама заткнись! – Девочки! – оборвала Марина Тимофеевна. – Достаточно. Это было сказано так, что Липницкий, крякнув, уткнулся в книгу и стал проворно ее листать, словно искал что-то пропущенное, но важное, Даня потопал на крыльцо и позвал оттуда: – Черри, Черри! Собака моментально выскочила за ним, и дверь захлопнулась. Джессика перестала всхлипывать, а Настя тяжело и грозно дышать. Все стало как было – безмятежно и солнечно. Скоро подадут обед. – Нет, а что? – наконец пробормотала Джессика. Щеки у нее были пунцовые, глаз она не поднимала. – Я собак боюсь. Они страшные. – Это твое дело, – отрезала Марина Тимофеевна. – Ты можешь бояться кого угодно – собак или привидений. Главное, чтоб твои страхи не доставляли окружающим беспокойства. Настя, переодевайтесь, и за стол. – Пошли, – хмуро сказала Настя Джессике. – Я понятия не имела, что ты такая чокнутая! Джессика собралась было возражать, но метнула в бабушку взгляд и не осмелилась. На лестнице они препирались, но вполголоса. – Я могу Черьку посадить в машину, – предложил Липницкий, когда голоса девчонок смолкли. – Во избежание, так сказать. – Еще не хватает! – отрезала Марина. – Девочка не умеет себя вести, значит, должна учиться. Без этой науки не проживешь, чего бы там они ни придумывали про собственную свободу! – Ну, – сказал Липницкий, которому нравилось с ней разговаривать, – выросло «непоротое поколение». Их не пороли, это хорошо, Марина. Марина Тимофеевна ловко переворачивала котлеты. Пахло упоительно. – Видите ли, в чем дело. Должно быть, для кого-то это и хорошо – хотя бы для тех, кто не нуждается в порке и без нее все понимает. А что делать тем, кто не понимает? Кто не умеет считаться с окружающими, не знает, что нельзя воровать, ломать, портить, убивать? Если вовремя выпороть, они начинают понимать и бояться, а если нет? Они погибнут! И это, вы считаете, правильно? – Ну, или погибнут, или станут хозяевами мира. – Нет, не станут, Андрей. Хозяевами становятся ловкие и умные люди, как раз точно знающие, что можно, а что нельзя. – Свободный человек всегда лучше раба знает, что можно, а что нельзя. Рабу ничего нельзя. – Или все можно, – подхватила Марина, – потому что он не в состоянии додуматься до последствий. И осознать их не может. Вы знаете, я в юности читала Горького, и мне так было его жаль, бедолагу! До слез. Дедушка Каширин его порол нещадно, и это было так несправедливо! А взрослой я его перечитала, и мне пришла в голову ужасная мысль – вдруг этот самый дед, когда порол, знал, что делал?! И если бы не порол, стал бы великий писатель негодяем и убийцей, а не обличителем язв и поборником творческого труда! Липницкий сказал: – Ну и ну. Ничего себе теория!.. Ему показалось, что хозяйка пришла в раздражение, когда он так легкомысленно отнесся к ее философствованиям. – Зовите Даню, – сказала она. – И собаку, конечно! Я так и не угостила ее отварной курицей. Черри улеглась на коврик, довольно далеко от стола, и Джессика больше не кричала, что собака ее загрызет, только посматривала с опаской. Даня казался немного расстроенным и был немногословен. Настя, ни на кого не глядя, пила из кружки бульон и заедала котлетой. …Вот тебе и славный обед в компании славных людей!.. Липницкому быстро стало скучно. – Я не нашел твоих родителей, – сказал он Джессике. Она уставилась на него. – Подозреваю, что и не найду. Я прав?.. Она опустила голову и пожала плечами. – Имена ты выдумала? Она принялась теребить бахрому скатерти. Плечи у нее ссутулились. – Да она не хочет домой, – буркнула Настя, не глядя на Джессику. – У нее родители пьющие. – Как же ты останешься? – спросила Марина Тимофеевна. – Конечно, ты можешь еще пожить у нас, но документы в любом случае необходимы! Джессика поникла еще больше. – Или никто ничего не крал? – спросил Липницкий довольно строго. Джессика вскинулась: – Как не крал?! Конечно, крал! На «Мосфильме»! Тогда! Всю сумку и утащили!.. Там все было, в сумке! Только журнал остался! – Хорошо, хорошо, – перебила Марина ее причитания. – Тебя никто ни в чем не подозревает, но пока ты с нами, мы за тебя отвечаем. – Она сама за себя отвечает, – сказала Настя хмуро. – Ба, что ты выдумываешь? Мы взрослые совсем! – Ничего подобного, – отрезала бабка. – Взрослые живут собственным умом и своими силами. Дети умом взрослых жить не желают, но силами взрослых прекрасно пользуются!.. – Мы должны хотя бы сообщить твоим родителям, что с тобой все в порядке, – поддержал Липницкий. – Да не надо им ничего сообщать! – у Джессики затряслись и скривились губы. – Им все равно! Я от них сбежала самоходом, так бы не выпустили! Они каждый день с утра глаза заливают, как проснутся! А отчим дерется еще, зараза!.. В прошлый раз поленом в меня кинул, я увернулась, в плечо попал, ключицу сломал! И пьют, и пьют!.. – Ясно, – сказала Марина Тимофеевна. – Да что вам ясно, ничего не ясно, – зарыдала Джессика. – Я думала, в артистки поступлю, поживу хоть как человек, а потом приеду на «Мерседесе», мамку в Москву заберу и сеструху! Она в интернате уж второй год лямку тянет, а ведь маленькая еще, семь лет всего. – Не плачь, – сказал Даня, – чего ты!.. – И кобель у отчима злющий! Бросается на меня! Я знаешь как его боюсь?! А он кормить заставляет! Чтоб я прям в вольер лезла! А я не могу, кобель меня однажды укусил, порвал ногу до кости!.. В травмпункте зашивали!.. – Черька не кусается. – А кобель кусается! Укусил меня! Не поеду я домой, ни за что не поеду! Не выпустят они меня, работать-то надо кому-то, и по хозяйству, и так!.. А они пьют только! Мне очень нужно в артистки поступить, – выговорила она со страстью. – Прям очень!.. Я денег заработаю! А в Москве они меня не найдут, ни за что не найдут!.. И заплакала, закрыв лицо руками. Липницкий вздохнул. Даня выбрался из-за стола, присел перед Джессикой на корточки и стал гладить по голове. Настя мрачно молчала. – Мы подумаем, что можно сделать, – сказала Марина Тимофеевна наконец. – По крайней мере, крыша над головой у тебя пока есть. А документы все равно придется восстанавливать. – Вы меня не прогоните? – проикала Джессика. – Никто тебя не прогонит, – отрезала Настя, посмотрела на бабушку и поняла – нет, не прогонит. А поняв, сразу повеселела. Облегчение и радость, отразившиеся на ее физиономии, были такими очевидными и яркими, что Марине стало ее жалко. Так жалко, хоть начинай реветь хором с Джессикой. Ее внучка – хороший человек. Невыносимый, конечно, но хороший! Сочувствует и готова помогать, а это так важно. – Тогда чай из самовара, – объявила Марина. – Даня, самовар в беседке, найдешь. Ты умеешь топить самовар? – Еще бы!.. – Я с тобой, – подхватилась Настя. – Под крыльцом корзина с шишками, надо вытащить!