– У меня такого не бывает, – призналась она. – Я или пишу, или сплю. Бывает еще, что бодаюсь с редактурой. – Придется изыскать, – сказал Герман. – Что? – Свободное время. Иначе литература нам не простит. – Кому нам? – Тебе как гениальному писателю и мне как продюсеру. Это был разговор решительно не о литературе, и обоим он нравился, и непонятно, куда бы он завел, если бы на крыльце не затопали ногами и в дом не ввалилась сразу куча людей. – Ой, здравствуйте! – затараторила Джессика. – Какая у вас здоровенная машина, просто жуть!.. Это же ваша же? Настя один об другой стянула кеды и подтолкнула вперед лохматого парня. Парень сначала бодро улыбался, а потом вдруг смутился так, что отступил. – Мам, познакомься, это Аллилуев, режиссер. Он хотел с тобой поговорить. Это моя мать, Антонина. – Настя, поздоровайся с Александром Наумовичем. И ты тоже, Даня. – Ой, а что в коробке? Какая красивая! С лентами! Там что? – Извините, пожалуйста, – сказал Аллилуев, глядя очень преданно. – И вы… Александр Наумович. Мы, наверное, не вовремя. Я Настю просил, чтоб она вас предупредила, а она сказала, что вы сегодня весь день дома, и мы не помешаем. Мы с Данилой вместе приехали. – А мы встречали, – вставила Джессика, крутившаяся возле коробки. – А что, чай будет, да? – Будет, нужно только накрыть. – Дописывай, – сказал Герман и закрыл ноутбук. – И сразу тащи мне. Прямо вот как только точку поставишь, сразу отправляй. Поняла? – Твоя мать дружит с Германом? – на ухо спросил у Насти Аллилуев. Здесь, у нее в гостях, он опять сделался другим, не режиссером и не тем парнем, который поливал цветы в комнате с табличкой «Посторонним В». Сейчас он улыбался неуверенно, заглядывал в лица и словно повиливал хвостом. Тонечка улыбнулась. Вообще Насте, следившей за ней очень внимательно, показалось, что она никого, кроме Германа, не замечает. И Настю не замечает тоже. – Как только допишу, сразу отправлю, – пообещала она. – Наверное, нужно опять самовар ставить на такую большую компанию. – Это я люблю, – сказал Даня Липницкий. – Можно я поставлю? – Конечно, можно! – Герман ни с кем не дружит, – продолжал бормотать Аллилуев на ухо Насте. – Говорят, боится, что к нему начнут лезть с бюджетами и ассигнованиями. – С че-ем?! – протянула Настя с презрением. Кажется, мать на самом деле интересуется этим мужиком. А он гораздо опасней и страшнее соседского чучела, которое строило матери глазки, а она смела ему отвечать!.. …А как же папа? Он же умер! Он умер и ничего не может поделать! Он не может прогнать всех этих гадов, пристающих к матери, из дома, навести порядок! – Что в коробке, а? – Джесс, открой и посмотри, – огрызнулась Настя. – Нет уже, – тут же встряла мать. – Моя коробка, я сама и посмотрю. Настя дернула плечом. – Как ты думаешь, может, я свою идею Герману тоже расскажу? – продолжал зудеть Аллилуев. – Или он не станет слушать? – Мама, – очень громко сказала Настя. – Можно Олег расскажет свою идею фильма твоему… приятелю? Или это запрещено? Аллилуев дернул ее за подол, очень смущенный. – Я хотел вам, Антонина, – заговорил он и выдвинулся вперед. Загорелое лицо покраснело. – Вы же такой клевый сценарист, а я не знал, как к вам подъехать… – Ко мне подъехать? – очень удивилась Тонечка. – Ну, вы же меня не знаете, а Настя обещала нас познакомить. – Я уже познакомила, – сказала Настя опять очень громко. – Кого еще с кем надо познакомить? Я могу! – Воду в самовар из канистры наливать или из-под крана? – прокричал с крыльца Даня Липницкий. Герман, внимательно за всеми наблюдавший, спросил у Аллилуева: – Про что кино? Про человека со странным даром? Асоциальный тип, способный провидеть будущее? Или ходить сквозь стены? – Нет, – сказал Аллилуев. – Вообще не про типа. – А про что? – Про собаку, – Аллилуев моргнул. – Нет, то есть не про собаку!.. Нет там никакой собаки. То есть не будет. – Так, – подбодрил Герман. – То есть обычная жизнь, но как будто глазами собаки. И от ее лица повествование. Понимаете? – Он вдруг увлекся. – Самая обычная жизнь, квартира или дом, и в доме люди. Взрослые и дети. И они живут обычной жизнью. С ними собака. Мы ее показываем только со стороны, а всех остальных ее глазами. Она все понимает и видит. Она необыкновенная. А они думают, что обыкновенная. И не стесняются ее. Когда она дома, это как будто никого нет, понимаете? Они врут, ходят на свидания, таскают деньги, а она все это видит и знает. Только они не догадываются, что она знает! – Так, – сказала Тонечка и перестала возиться с коробкой. – Она хочет им помочь, собака. Она не понимает, почему они так живут – с виду одно, а на самом деле другое. Она думает, что так жить очень неудобно. И она потихоньку начинает делать так, что они все узнают друг о друге. И оказывается, что им это совершенно не нужно, а нужно так, как было. И они выгоняют собаку. А подбирает соседский мальчишка, который живет с дедом. Тут собака понимает, что они живут совершенно по-другому, наоборот. Они не врут, а если и врут, только чтобы помочь или не обидеть. – А финал? – Собака спасает деда, – выпалил Аллилуев. – Когда у него случается удар. Герман немного подумал. – Так себе финал. – Смотря как написать, – встряла Тонечка. – Тут дело не в том, какой финал, а в том, что собака не понимает, для чего люди тратят время впустую. А мальчик с дедом не тратят, потому что они друг друга любят и берегут. Я правильно поняла? Аллилуев закивал. Настя кусала заусенец. – Но это не сериал, – сказал Герман. – Полный метр, – поддакнула Тонечка. – Или короткометражка. – Нет, не пойдет. Не уложиться. Аллилуев переводил взгляд с одного на другую. – Я попробую, – сказала ему Тонечка. – А потом мы покажем Александру Наумовичу, что у нас получилось. – Вы бы лучше роман написали, Тонечка. Временной ресурс я вам изыщу. Настя открыла было рот, чтобы закричать, что романы писал ее гениальный отец, а вовсе не ограниченная мать, но вошла бабка с корзинкой в руках. Из корзинки торчал зеленый лук. – Как прекрасно, – сказала бабка, кажется, с удовольствием. – У нас гости! Тонечка, возьми у меня поклажу. Я ходила на станцию. Там у нас маленький рынок, вполне достойный. Герман перехватил корзину. – Я возьму, Марина Тимофеевна. – Настя, накрывай на стол, – велела бабка. – Джессика, доставай из холодильника варенье. – Да что варенье! Тут такая коробка!.. – Да, – оценила Марина Тимофеевна. – Коробка – загляденье. И сирень роскошная! Откуда такая? – Сирень вам, Марина Тимофеевна, – галантно сказал Герман. – Добыта лично мной в цветочной лавке. Дальнейшие следы теряются. Откуда-то издалека ее возят. Марина Тимофеевна полюбовалась сиренью и переставила в центр стола.