– И давно ты этим занимаешься? – выпалила она в спину матери, когда та уже подходила к своей комнате. – Ну, вот всем этим враньем! Бабка выглянула из своего кресла и опять спряталась за фикус и этажерку, а Джессика прокралась к лестнице и побежала наверх быстро, как белка. Мать остановилась и оглянулась. И вздохнула. Обычно веселое круглое лицо с ямочками на щеках как будто мгновенно похудело. – Ты ни разу в жизни, ни одного слова мне не сказала о том, что ты такая знаменитость! – распаляясь, заговорила Настя. – Можно сказать, звезда! Вон Аллилуев не знал, как с тобой познакомиться даже! Меня просил! Чтоб я познакомила! Как это называется, милая мамочка? – Настя, не кричи. У нас гостья в доме. – Можно подумать, это самое главное! – завопила Настя. – Кричу я или не кричу! Ты можешь мне ответить?! Почему? По-че-му?! Бабушка вышла из своего убежища, села к столу и положила руки на скатерть. Тяжелая артиллерия выдвинулась на позиции! Ну, посмотрим, кто кого! – Или ты меня ненавидишь? – продолжала Настя. – Просто вот терпеть не можешь! И все специально придумала, чтоб мне ничем не помочь?! Вот нисколечко не помочь! И Настя показала ноготь на мизинце. У матери горели щеки и глаза, кажется, налились слезами, но Настя не обращала на это внимания. Если она станет ее жалеть, никогда, никогда не узнает правду! А ей нужна правда! – Настя, перестань кричать и сядь, – приказала бабушка. – Еще не хватает впасть в истерику. – А вам какая разница?! – совсем зашлась Настя. – Истерика у меня или нет?! Вам что, есть до меня дело?! Вы меня ненавидите! Вы отца со свету сжили и меня хотите сжить, да?! – Твой отец, – сказала бабка, пожалуй, с сожалением, – едва не сжил со свету нас всех. – Ты врешь! – закричала Настя, и злые слезы обожгли ей глаза и горло. – Он был талант, он был особенный, он был… – Он был самый заурядный алкоголик с фанабериями, – отчеканила бабка. Настя зарыдала. Тонечка подбежала к ней, обняла изо всех сил и прижала к себе. Настю била крупная дрожь. – Тише, маленький ты мой дурачок, – заговорила мать. – Ну, что ты будешь делать, а? Мам, накапай валокордин! Бабка подошла к ним и обняла обеих. – Нам не нужен никакой валокордин, – сказала она. – Нам нужно просто поговорить. – Я не стану с вами говорить, – пробормотала Настя сквозь зубы. …А что, если это правда?! А что, если слова, сказанные бабушкой с таким твердым презрением, – правда?! Нет, нет. Не может быть. Настя только что хотела правды, но совсем не такой! А феерической, ослепительной, обличительной правды! Чтобы она, Настя, – вместе с отцом! – оказалась во всем права. А мать с бабкой кругом виноваты. – Настя, я так тебя люблю, – сказала Тонечка. – Так люблю! И так боюсь за тебя. И так не хочу, чтоб ты страдала. – Я страдаю, – горестно подтвердила Настя. – Уже давно. А ты! Ты на меня даже внимания не обращаешь! Вообще! Словно я тебе не дочь! – Ты мне дочь, – уверила Тонечка, обнимая ее, – Ты моя самая лучшая и драгоценная дочь! – А если я твоя драгоценная, – всхлипывая, сказала Настя, – почему ты мне никогда не рассказывала, что ты сценарист и всякое такое!.. – Чтоб не вдаваться в подробности, – Тонечка отстранилась и посмотрела дочери в лицо. – Чтобы не вспоминать. Я страшный трус, Настя. …Нет! Нет, пусть лучше молчит, в панике подумала Настя. Ничего не хочу слышать! Ничего!.. Марина Тимофеевна поставила на плиту чайник и вернулась за стол. – Я пойду спать, – сказала Настя и стала вырываться от матери. – Пусти меня! – Нет, Настюш. Нам действительно нужно поговорить. Тогда Настя отчаянным усилием высвободилась, кинулась на стул, насупилась и спросила со всем сарказмом, на который была в данный момент способна: – Тебе нужно говорить? Ради бога! Мне уже не нужно! Ей очень хотелось, чтобы мать – а лучше бабка! – выставила ее наверх, спать. – Настя, я писала всегда, – выговорила Тонечка очень быстро. – После факультета журналистики я пришла на телевидение и познакомилась с твоим отцом. Он писал сценарии для документальных фильмов. Собирался писать роман. – Папа?! – поразилась Настя. – Сценарии?! – Он был старше меня, самый умный, самый красивый, и я в него влюбилась. Настя слушала ее, набычившись. Подумаешь, самый умный и красивый, это и так понятно! – Мы поженились, – продолжала мать. – И прожили всего ничего. Первый серьезный запой у него случился месяцев через пять после свадьбы. Я сильно тогда перепугалась, я ничего в этом не понимала. У нас в семье никто не напивался… до кровавой рвоты и галлюцинаций. – Это неправда, – сказала Настя слабым голосом. – Ты все врешь. – Я пыталась его спасти. Всякий раз он обещал мне, что больше такого не повторится, и все, разумеется, повторялось. Ему перестали давать работу, а я стала писать за него. Он говорил, что покончит с собой, если не сможет писать. – Как – писать за него?.. – недоверчиво переспросила Настя. – Очень просто, – сказала мать. – Я писала, он относил в редакцию. – Так не бывает, – пробормотала дочь. – Я выводила его из запоев, потом лечила от белой горячки, – продолжала Тонечка. – Довольно скоро он забыл, что ничего не пишет, что пишу я. У него в голове была четкая схема: он диктует, а я записываю. Но он ничего не мог диктовать. Он был то под капельницами, то в сумасшедшем доме. Потом он умер, а я продолжала писать сценарии. Романы писать перестала. – Мы с дедушкой изо всех сил старались помочь, – вставила Марина Тимофеевна, – не столько этому человеку, твоему отцу, сколько нашей дочери, конечно. Сколько приходилось его искать, ловить, вынимать из каких-то клоповников! Сколько дед сил потратил на его лечение! Он умер от инсульта, когда ему позвонили в очередной раз и сказали, что зять опять сбежал из клиники и нужно предупредить жену, чтобы она забрала ребенка и уехала. То есть тебя забрала! Он очень буянил, когда выпивал. Мы за тебя боялись. – Я не верю ни одному вашему слову, – выговорила Настя. Ей нужно было как-то спасаться, спасать свой мир, в котором они так прекрасно жили с гениальным и рано умершим отцом. – Вы слышите? Ни од-но-му! Мать и бабушка переглянулись. – Настя, – бабка поднялась и принялась заваривать мяту. – Если ты на самом деле хочешь, можешь посмотреть документы. У меня остались выписки из истории болезни, кое-какие счета. Не знаю, зачем я все это храню. Воцарилось молчание. Тонечка пальцем чертила на скатерти узоры. Стебли мяты ломались с тихим хрустом. Посапывали батареи. – Хорошо, – в конце концов сказала Настя. – Это невозможно, но пусть, пусть. Но почему ты мне никогда не рассказывала, что пишешь сценарии? Ни разу, ни слова! – Мы вообще не хотели, чтоб ты знала, – Марина Тимофеевна подала ей кружку с чаем. – Мы хотели, чтоб ты была спокойна и любила своего отца. И у нас получилось! Тонечка поднялась и опять обняла Настю, очень крепко. – Ну, как же я могла тебе сказать? Ты бы стала читать и очень быстро сообразила, что романы и сценарии написаны одной рукой. А мне казалось важным, чтоб ты ничего не узнала. Вот я и придумала, что работаю в конторе, пишу бумажки. Иногда привожу бумажки домой и тут тоже пишу. Ты ведь моей жизнью никогда особенно не интересовалась. …Это правда. В жизни матери не могло быть ничего особенного, вот она и не интересовалась. Другое дело отец – гениальный писатель!.. – Подожди, – сказала Настя. – То есть папины книжки ты написала?! Все до одной?! И «Каменных кентавров времени»? И «Семь темных всадников»? И «Братство рапир»?! Ты?! Мать сочувственно кивнула. – Он начал писать «Ледяную розу», когда мы поженились, а дописывала я. Поначалу он читал и заставлял меня переписывать так, как он написал бы сам. Я переписывала иногда раз по восемь! А потом он уже ничего не читал, а я продолжала писать. Ему казалось, что это он пишет. – Зачем ты писала? – спросила Настя, пристально глядя матери в лицо. Ей очень хотелось по лицу понять что-то, чего она так и не понимала. – Если папа тебя не заставлял? Получается, ты сама хотела за него писать? Тонечка вздохнула. – Настя, он на самом деле, всерьез считал, что пишет сам. А я его изо всех сил спасала! Это трудно представить, я бы сама никогда не поверила, если б мне кто-нибудь рассказал, как я буду жить! Поначалу я искренне считала, что он гений! Братья Стругацкие просто. – Да не поначалу, а очень долго ты так считала! – перебила Марина Тимофеевна. – Я не могла взять в толк почему!.. Какой-то синдром заложника, честное слово. Ты его лечила, выводила из запоев, за него писала и все равно думала, что вот-вот в нем проснется гений!.. – И потом, за романы платили, – продолжала Тонечка. – И мы могли жить. И у меня была возможность его лечить. – Ты все выдумала, – проговорила Настя. – Это сценарий гнусного кино! Так не бывает. И они опять помолчали. …Мать ничего не выдумала, это ясно. Так все и было. Драгоценные отцовские книжки писала мать. И она только что отняла у дочери самое важное – веру в отца! …Но она не хотела отнимать! Она много лет все скрывала как раз для того, чтобы дочь продолжала верить, восхищаться и восторгаться!