Anne Stern FRÄULEIN GOLD: SCHATTEN UND LICHT, Vol. 1 © 2020 by Rowohlt Verlag GmbH, Hamburg © Зубарева А., перевод, 2022 © ООО «Издательство АСТ», 2023 «Удивительно, – сказал Вольфганг, – на улице стоит мертвая тишина, светит луна, а они здесь играют в жизнь. И мы присоединяемся к этому спектаклю, серьезно и искренне, даже не зная, что было в первом акте». Курт Тухольский, «Райнсберг: иллюстрированная книга для влюбленных», 1912 год Пролог Среда, 24 мая 1922 года Медведь стоял на задних лапах и как будто пританцовывал. Рядом олень опустил свои могучие рога на землю, словно сдаваясь на его милость. Рита провела пальцем по прохладной поверхности свирепых львиных голов, выгравированных на железных перилах и блестевших в желтом свете фонаря. Подняв взгляд, она увидела, как поезд подобно хвосту кометы тянется по уходящей в берлинское небо эстакаде и исчезает в сгущающемся мраке по направлению к Потсдамерплац. Его огоньки отражались в черной воде. День выдался теплым и, несмотря на то, что порой проскальзывали отголоски прохлады, нес с собой предчувствие лета. Был май, но погода стояла скорее апрельская. Порыв ласкового ветерка игриво закружил мелкие листья бука и липы, погладил мерцающие в сумерках серебристо-серые стволы деревьев, а потом заставил Риту вздрогнуть. Она вцепилась в перила моста и посмотрела вниз, на лениво текущие воды Ландвер-канала, на засасывающие глубины. В первые годы брака они с Конрадом часто ходили купаться – обычно на Ванзее, где песчаный берег плавно переходил в голубую гладь воды, которая расходилась пологими волнами, омывавшими Рите ноги. С ее места казалось, что голова Конрада качается, как буек. Рита не умела плавать, поэтому просто стояла и смотрела на зеленую кромку берега, на играющих детей. Воспоминания вызвали у нее улыбку, перед глазами встали купальные костюмы тех времен. Что люди только не носили – особенно женщины! Длинные шаровары, купальные платья и даже шляпки. Это было еще до войны. Рита со вздохом опустила взгляд на свой сегодняшний наряд. На ней было тонкое, почти прохудившееся от многочисленных стирок платье, не скрывающее рук и дряблой кожи декольте, и туфли на высоком каблуке. Тощие плечи Рита скрыла под шерстяной шалью – вечерами было довольно прохладно. На лице она чувствовала косметику, которая засохла и собралась в морщинках. От той девушки, которой Рита некогда была, не осталось и следа. Даже собственное тело больше ей не принадлежало – каждую ночь она продавала его за несколько марок. Сегодня Рите передали записку от одного из поклонников. «Поклонниками» она мысленно называла мужчин, с которыми спала за деньги. Безнадежно старомодное слово – да и ложь ко всему прочему, но так преодолевать невзгоды было чуточку легче. – Только шустрая Рита согласится пойти на встречу с таинственным незнакомцем, – произнесла Мари густо накрашенными губами, и остальные женщины насмешливо захихикали. Рита ненавидела это прозвище, но не позволила замечанию задеть себя за живое. Она прочитала послание. Этим вечером ей назначили свидание у Кетенского моста. Пожав плечами, Рита сунула записку в декольте и отправилась на поиски жадных до любви прохожих, которых не заботят ее морщины и редеющие волосы – пока она дает им то, что они хотят. Высоко над головой загромыхал очередной поезд, и Риту охватило странное беспокойство. Где же автор послания? Она тратит свое время, напрасно ждет, отдавая потенциальных клиентов остальным проституткам в Бюловбогене… Звезды на небе тускло мерцали, листья на деревьях шептали знакомую песню… «Как же здесь красиво», – подумала Рита, несмотря на обстоятельства. Кто-то неожиданно схватил ее со спины. Крепко схватил. Зажал рот рукой – Рита и вскрикнуть не успела. Но она закричала мысленно, сражаясь со страхом смерти, который охватил ее при виде распростершейся внизу блестящей черноты. Она услышала пыхтящий вздох, увидела упавшую на перила бесформенную тень. В следующую секунду нападавший приподнял ее истощенное тело, перекидывая через железный парапет. Пока Рита падала, внутри у нее все похолодело и словно оборвалось, а в голове промелькнула мысль, что, возможно, погружение в воду похоже на полет – или полет наоборот, – и что отныне она перестанет быть «шустрой Ритой» и превратится в птицу, рыбу или кого-нибудь еще. Это было последнее, о чем Рита успела подумать, прежде чем у нее над головой сомкнулись черные воды, и она широко открыла рот, встречая свою смерть. Глава 1 Суббота, 27 мая 1922 года «Хульда Гольд не похожа на остальных девушек», – подумал Берт, глядя на Хульду из своего маленького киоска. То, как она шла по базарной площади Винтерфельдплац – не вразвалку, не прогулочным шагом, а быстро и целеустремленно, – никого не оставляло равнодушным. Стройная фигурка, высокий рост, ставший причиной легкой сутулости, юбка до колен, серая блузка и красная фетровая шляпка, венчающая голову с короткой стрижкой… Хульда промаршировала мимо киосков и лавок, чуть не снеся большой цветочный горшок Эрики Грюнмайер, и направилась прямиком к окошку Берта. Берт машинально поправил шелковый платок у себя на шее, а потом усмехнулся: он годится Хульде в отцы, с натяжкой – даже в деды. Впрочем, разве не все здесь немного влюблены в эту девушку? – Доброе утро, милая госпожа Хульда, – поздоровался Берт с ноткой благоговения и склонил голову в небольшом поклоне. «Она выглядит усталой», – подумал он, заметив глубокие тени под серо-голубыми глазами девушки. Левый, как обычно, был устремлен куда-то мимо Берта, словно Хульда не могла решить, куда ей смотреть. – Доброе утро, Берт, – сказала она, слегка запыхавшись. – Как вы поживаете? – Грех жаловаться. – Берт указал сначала на витрину, заставленную стопками газет и журналов, а потом на стеллажи, на которых они висели так, чтобы можно было разглядеть заголовки, соперничающие друг с другом за внимание публики. – Люди ежедневно интересуются подробностями о разводе Греты Шредер, ценами на хлеб и тем, когда в этом году созреет клубника. И хотят узнавать новости раньше всех. Газеты прокисают, как молоко, если не продать их вовремя. С шести утра у меня побывала добрая половина Шенеберга. – Берт огляделся. – Однако сейчас, похоже, все подуспокоились. Хульда кивнула и мимолетно улыбнулась. «Она выглядит рассеянной», – с легким беспокойством подумал Берт. Светлые глаза с серебристым отливом обшарили площадь, скользнули по кустам боярышника, вокруг которого росли маленькие яркие цветы. Потом девушка взяла газету и принялась просматривать заголовки. На протяжении последних нескольких недель с первых полос не сходили новости о германо-советском договоре, который заключили рейхминистр иностранных дел Ратенау и русский нарком Чичерин в итальянском городке Рапалло. Левые праздновали сделку с Советами, а правые яростно выступали против. Это случилось в апреле, а сейчас уже распустилась сирень, и царствующая в Берлине весна подходила к концу. На пороге стояло лето. «Пока 1922 год был относительно спокойным», – подумал Берт и зажмурился, когда под навес киоска скользнул солнечный лучик. Впрочем, за свою долгую жизнь Берт повидал достаточно, чтобы чувствовать: внутри молодой республики нарастает недовольство. Внешнее впечатление бывает обманчивым, думал Берт, поглаживая свои роскошные усы. Ничто не прощено и не забыто – ни погибшие в Великой войне, ни годы страданий, ни политические убийства, которые после войны стали для Германии обычным делом. Месяцы мнимого затишья, последовавший за ними военный переворот, когда два года назад бригада Эрхардта заняла правительственный квартал – что стало своего рода необходимым ответом на незаданный вопрос. Берт смотрел, как Хульда проглатывает заголовки один за другим, слегка приоткрыв губы и нахмурив брови. Не о путче ли она вспоминает? Демократии всего год, она – невинный ребенок, которому снова грозят насилием. Многие были убиты, многие – ранены, когда путчисты устроили кровавую баню. Но берлинцы умеют защищаться, они бастовали и здесь, в Шенеберге, они остановили движение на главной улице, пока националисты не выбежали из шенебергской ратуши, словно крысы. Сейчас в стране воцарилось шаткое спокойствие, но под этим спокойствием бурлит людской гнев, вызванный кабальным договором, согласно которому Германия считается единственной проигравшей в войне стороной и должна выплачивать огромные суммы денег в качестве репараций. Многие называют Версальский договор «позорным миром», и с некоторых пор невидимые кукловоды снова собирают силы, чтобы вернуть себе потерянную честь и ударить по демократии. Что будет дальше? Наконец Хульда подняла взгляд. – Никаких плохих новостей, – заключила она, словно прочитав его мысли. – Да, все тихо, – проворчал Берт. Почему он изводит себя страхами и раздумьями, когда над крышами Шенеберга ярко улыбается солнце, в лавке старухи Грюнмайер пионы соревнуются в красоте с левкоями, а за этим цветочным великолепием неутомимым стражем возвышается величественный собор Святого Матьяша? – Милая моя Хульда, неужто в этот погожий денек у вас выходной? – Да, сегодня никаких пациентов. И никто пока не прибежал, чтобы сообщить о начавшихся родах. К счастью. Прошлая ночь закончилась слишком быстро. – Хульда зевнула, забыв прикрыть рот ладонью. – У беременной с Курфюрстенштрассе отошли воды, и домой я вернулась только на рассвете. – Надеюсь, все закончилось благополучно? – Да. С мальчиком все хорошо. У родителей он четвертый, поэтому отпуск по родам мать вряд ли получит. Отец работает токарем в несколько смен, и теперь ему придется кормить уже шесть ртов. Берт задумчиво кивнул. Сколь бы красочной и радостной ни казалась жизнь здесь, на базарной площади, будни простых людей из густонаселенных доходных домов трудны и мрачны. Берта передернуло от воспоминаний о том, что некогда он тоже жил в бедности, среди запаха сырого белья, нечистот надворных туалетов и немытых тел, в вечном страхе перед очередным неоплаченным счетом за газ. Берт торопливо пригладил свой расшитый узорами жилет, схватил свисавшую из нагрудного кармана золотую цепочку от часов, словно талисман, и глубоко вздохнул. Его взгляд метнулся к Хульде. Заметила ли она что-нибудь? Берт не любил вспоминать о своем далеком прошлом и никогда о нем не рассказывал. Впрочем, беспокоился он напрасно: Хульда уже отвернулась и глядела куда-то вдаль – возможно, рассматривала богатый выбор сыров из фермы Петерса, запах которых тянулся вдоль лавок и мимо шарманки. По воздуху разливалась томная мелодия известной песни, которую, на взгляд Берта, играли слишком часто. «Это было в Шенеберге в мае месяце»… Но Хульда, казалось, не слушала. Прищурившись, она буравила взглядом кафе «Винтер», где хозяйский сын расставлял стулья на тротуаре. До газетного киоска доносился слабый аромат кофейных зерен. Берт понимающе улыбнулся, проследив взгляд Хульды. Теперь ясно, что ее отвлекло. – Как поживает наш милый Феликс? Хульда едва заметно вздрогнула. Посмотрела на Берта и неуверенно рассмеялась: – А мне откуда знать? – Милая моя госпожа Хульда, – сказал Берт дружелюбно, но слегка укоризненно. – Сколько лет мы с вами знакомы? Я думал, мы добрые друзья. Нет нужды разыгрывать передо мной спектакль, актриса вы никудышная. Вас всегда выдают глаза. Щеки Хульды вспыхнули румянцем. Она принялась ковырять носком туфли булыжник на мостовой. – А что Феликс? Думаю, у него все прекрасно. Дела в кафе идут хорошо – посетителей много, там всегда очереди, то и слышен звон кассы… – Я спрашивал скорее про его сердце. – Не мне судить. Я уже давно не имею к его сердцу никакого отношения. Берт усмехнулся. – Уверен, он считает иначе. Но не волнуйтесь, я не собираюсь вас более мучить. Если меня вдруг спросят, я расскажу официальную версию: госпожа Хульда, летающая на велосипеде повитуха с Винтерфельдтплац, не имеет никакого отношения к сердцу господина Винтера-младшего. – Благодарю, это очень любезно с вашей стороны, – ответила Хульда слегка язвительно. Берт спокойно продолжал: – Я позволю себе дерзость задать последний вопрос: как поживает ваше сердце, милая Хульда? – Оно делает свою работу. – Хульда прижала свернутый в трубочку экземпляр газеты «Берлинер Тагеблатт» к груди, как пистолет. – Сколько я вам должна? Берт со вздохом взял позвякивающие монеты и покачал головой, провожая взглядом Хульду, которая с высоко поднятой головой отошла от газетного киоска и побежала в пекарню Визе, где, скорее всего, как обычно купит одну белую и одну ржаную булочку. Стук ее каблучков по мощенной мостовой звучал укоризненно, и Берт подумал, не слишком ли далеко зашел в своих поддразниваниях. Но эта молодая девушка годами озадачивала его. Он знал Хульду еще тогда, когда она малышкой бегала по площади в сползающих чулках и с той смесью гордости и ранимости, которую можно увидеть у нее на лице по сей день. Время от времени Берт давал девочке леденцы или лакрицы, хотя в глазах у нее читался голод, который сладостями не утолить. Позже Берт стал свидетелем того, как в Хульду влюбился сын Винтеров, и в течение нескольких лет все здесь, на площади, предполагали, что этот милый кареглазый мальчик женится на непоседливой Хульде. Но потом страну захлестнула война, и жизнь распорядилась иначе. Подошел покупатель – мужчина в костюме песочного цвета и в шляпе с плоской тульей и короткими прямыми полями. Берт никогда не видел его прежде. Он проводил неодобрительным взглядом струйки дыма, которые вырывались из приоткрытых губ с зажатой между ними сигариллой и туманом поднимались к навесу. Пепел упал на одну из газет, раздалось громкое шипение. Незнакомец виновато рассмеялся и выбросил сигариллу. – Прошу прощения. Думаю, теперь мне придется ее купить. Берт не сказал «нет» и с вежливым поклоном протянул руку, принимая деньги. Мужчина стряхнул пепел с газеты, скрутил ее в трубочку и засунул себе под мышку. Потом пробежался глазами по прилавку. «Б. З.», «Фоссише Цайтунг», «Моттенпост»… Он казался разочарованным.