Дракониха резко обернулась и пронзила Хульду взглядом. – Как я слышала, госпожа Шенбрунн умерла. Хульда покраснела. – О… Правда? – пробормотала она, прекрасно понимая, как неправдоподобно звучат ее слова. – Да, и вам это прекрасно известно, – сказала медсестра и встала перед Хульдой. – Хватит ломать комедию. Директор предупреждал, что в Далльдорф приедут ищейки. Вы ищейка, милочка? – Нет! – воскликнула Хульда, поднимая руки. – Я правда не понимаю, о чем вы говорите. Да, меня интересует судьба Риты… Как я уже сказала, мы старые знакомые. Но мой интерес носит сугубо личный характер! – Расскажите это своей бабушке. В любом случае, от меня вы ничего не услышите. И ни от кого другого тоже. А теперь убирайтесь, пока я не вызвала охрану. – Медсестра снова смерила Хульду взглядом. – Какая жалость, – сказала она, и в ее голосе действительно слышалось легкое сожаление. – В кои-то веки появилась толковая девушка… С каждым днем сумасшедших становится все больше, и с каждым днем нам все сложнее позаботиться обо всех. Кроватей у нас уже нет, больные спят на полу. Мир становится все безумнее… Медсестра с головой ушла в свои невеселые мысли, ее обвисшие щеки грустно задрожали, и она, казалось, напрочь забыла о присутствии «ищейки». Но потом вспомнила. – Чего вы здесь встали? – сердито спросила она. – Ноги отказали? – Нет, они прекрасно меня слушаются, – ответила Хульда и сделала книксен. Колени у нее подрагивали, но она надеялась, что дракониха этого не заметит. Не оглядываясь, она выскочила в коридор. Побледневшие девушки испуганно уставились на нее – видимо, понимали, что им тоже придется несладко. – Ну что? – тихо спросила брюнетка. – Удачи, – пожелала Хульда, сама понимая, как саркастично звучат ее слова. Она боялась, что медсестра выйдет за ней следом. Но этого не случилось. Судя по всему, медсестра полагала, что никто не осмелится ослушаться ее указаний. В мыслях у Хульды царил хаос. Получается, здесь, в Далльдорфе, ждали, когда кто-то явится с расспросами… Но, похоже, пока никто не приходил. Разве не странно? О чем комиссар Норт вообще думает?! И что скрывают работники лечебницы? Ветерок погладил Хульду по щеке, и ей снова показалось, что вдалеке слышатся крики. Она знала, что ей не поздоровится, если ее снова застанут за разнюхиванием здешних секретов, но любопытство взяло верх. Она зашагала вперед – нарочито спокойно, но быстро, словно держа в голове четкую цель. Она прошла мимо администрации и направилась на север. Там стояло несколько украшенных башенками желтых зданий разной высоты. За ними на прилегающих к территории полях виднелись рабочие цеха. До Хульды донесся визг пилы. На скамейках под неусыпным надзором медсестер сидели обитатели лечебницы. У одних были стеклянные взгляды, у других – странно изогнутые конечности. Дети среди них тоже были – с деформированными черепами или необычными раскосыми глазами, безучастно смотрящими прямо перед собой. Некоторых, похоже, навещали родственники, они с чопорным видом стояли вокруг, одетые в воскресную одежду, и на лицах у всех застыла смесь скорби и отвращения. От представшей перед глазами картины Хульду проняло до самых костей. «Столько стыда и горя в одном месте», – подумала она. Не сбавляя шаг, Хульда пошла дальше. Крики прекратились, но раньше они доносились из здания на самом краю территории. Неужели она одна их слышала? Хульда огляделась – убедиться, что никто не обращает на нее внимания, – ловко нырнула под куст сирени и подкралась к задней стене здания. Высокое окно было открыто, словно поджидая ее. В следующую секунду словно по команде снова раздались крики, отчаянные и пронзительные. Хульда нащупала ногой выемку между кирпичами и сунула в нее носок туфли. Потом изо всех сил подтянулась, держась за подоконник, и заглянула в окно. Она увидела тесную комнатушку, в которой находилось по меньшей мере десять мальчишек. Здесь были и малыши лет трех-четырех, и подростки. Вдоль длинных стен рядами стояли кровати, и узкие проходы между ними были единственным свободным пространством. Там дети ползали, играли с собранными камнями или просто сидели, вытянув ноги, и смотрели перед собой. Судя по всему, кто-то попытался затеять драку, потому что несколько здоровяков, больше похожих на горилл, чем на санитаров, держали двоих ребят и нещадно лупили палками их худенькие тела. Ребята вопили, кричали и пытались вывернуться, но тогда здоровяки били их по лицу. У одного мальчика была разбита губа, и на его серую форму капала кровь. Другой отчаянно зажимал уши, словно это могло уберечь его от побоев. – Дрянные негодники! – завопил санитар и со всей силы ударил мальчика по голове, а потом бросил его на землю, как мешок с картошкой. Другой последовал его примеру, и мальчики поползли от своих мучителей прочь так быстро, как только могли. Под ногами у первого санитара сидел малыш, одетый только в пеленку, и санитар стукнул его по лбу, чуть ниже взлохмаченных светлых волос. – Выродки, – громко сплюнул он. – Мало того, что тупые, как быки, так еще и агрессивные, как бабуины! Мы кормим, поим вас здесь день за днем, год за годом. Зачем? Ваши жизни и пфеннига не стоят! Хульда ахнула и испуганно зажала рот ладошкой, от чего потеряла равновесие и спрыгнула на траву. Она услышала, как один санитар сказал другому: – Посмотри, что там происходит. Сердце отчаянно заколотилось, голова закружилась, и перед глазами закачались верхушки деревьев, но Хульда заставила себя встать, вернулась на тропинку и со всех ног помчалась обратно к административному корпусу. Солнце освещало этот псевдоидиллический мирок с его газонами, домами, цветочными клумбами… Но Хульда так торопилась вернуться на станцию, что ничего не замечала. Перед внутренним взором до сих пор стоял маленький мальчик, его плоское лицо, пухлые губы и узкие глаза, которые наполнились слезами от обиды. Хульду накрыло волной отчаяния, но не из-за Риты Шенбрунн и поисков истины, а потому, что она обитала в мире, где жизни больных детей ничего не стоят, а лечебница для душевнобольных – место, где царит отчаяние. Глава 15 Понедельник, Духов день, 5 июня 1922 года Карл чувствовал, как по мере приближения к району Бюловфиртель внутри него поднимается тревога. Сгущались сумерки. Неторопливая праздничная суета постепенно испарялась, как вода в песках, являя миру обратную сторону городских улиц. Мужья, которые днем веселились в трактирах, возвращались к семьям, беспризорные дети прятались по углам и осматривали свой улов. Вместо них дымом из лампы возникали ночные жители: девушки легкого поведения, сутенеры и разные сомнительные личности. А еще – члены шаек и банд, сделавших город опасным для простых граждан. Большинство банд появились аж в прошлом веке и служили пристанищем для освободившихся преступников. Но преступники, якобы вставшие на путь исправления, быстро возвращались к старому: играли в азартные игры, торговали наркотиками, занимались вымогательством… Карл не понаслышке знал, что обычно полиция в их дела не лезет. Бандиты были ценными информаторами. Они неоднократно сообщали сведения, помогавшие поймать одиночек, чьи преступления карались смертной казнью. В криминальном мире Берлина царили строгая иерархия и четкое разделение сфер влияния, поэтому полицейские предпочитали оставлять все как есть. На больших балах-маскарадах известные актеры и адвокаты танцевали с самыми коварными преступниками города. Карл злился, что его коллеги на многое закрывали глаза, чтобы не усложнять себе жизнь, но в одиночку он ничего не мог изменить. Зачастую чтобы продвинуться в расследовании, приходится прибегнуть к помощи главарей преступного мира. Карл провел рукой по волосам и с досадой подумал, что конкретно в этом расследование он продвинуться не хочет. Было бы куда проще, если бы материалы дела затонули в глубинах архива, совсем как Рита Шеннбрун. Это с одной стороны. С другой – Карлу хотелось узнать, что с ней случилось. Он и сам себя не понимал. В конце концов, он ничего не должен этой незнакомой женщине. Его помощник Пауль Фабрициус кипел жаждой деятельности. Он настаивал на том, чтобы тщательно допросить окружение Риты и не менее тщательно изучить все улики, какими бы незначительными они ни казались. Карл прекрасно его понимал. Захватывающее дело об убийстве поможет продвижению по службе. Жалкое самоубийство, в свою очередь, означает трату времени, сил и бумаги. Фабрициус, который, видимо, мечтал продвинуться по карьерной лестнице, рыл носом землю, поэтому Карл был вынужден продолжать расследование. Подумать только, Карла строил его же собственный помощник! Разве не должно быть наоборот? Разве это не он должен отдавать Фабрициусу приказы? Но тот был похож на угря: мог пробраться куда угодно и с поразительной ловкостью выудить даже малейшие крупицы информации. Забавно! Несмотря на высокую должность, Карл всегда чувствовал себя маленьким мальчиком-сиротой. Его помощник, в свою очередь, вел себя так, словно владел всем миром. «До чего здорово обладать такой самоуверенностью!» – подумал Карл. После беседы с соседкой жертвы он коротко переговорил с кастеляншей Козловски, но сразу понял, что показания этой пьянчужки не стоят и пфеннига. Плаксивая госпожа Шмидт, грудь которой так и выпирала из-под блузки, тоже не сказала ничего существенного. К сожалению, она по-прежнему настаивала на том, что Рита Шенбрунн не могла покончить с собой. Она повторила свои слова этим утром – Фабрициус вызвал ее в управление, даже не посмотрев, что сегодня Духов день. Вместе они снова допросили молодую мать, но Карл не раз ловил себя на мысли, что думает не о Лизелотте Шмидт, а об ее акушерке, которая три дня назад с поразительной дерзостью учила его жизни. Эта девушка была остра на язык, а ее пронзительный взгляд бездонных глаз Карл не мог забыть. А ведь он даже не знал ее имени! Карл вздохнул. Он бы предпочел, чтобы тело Риты Шенбрунн никогда не всплывало на поверхность. Почему мутные воды канала не могли унести его течением за город? Почему оно не могло застрять в трясине, где бы и сгнило, окутанное илом и водорослями? Вместо этого Рита не дает Карлу покоя. Вчера он взял злополучный дневник и сунул в карман, пообещав, что прочитает его – только сначала выпьет для храбрости. На своем обычном месте в тусклом трактире на Прагерплац Карл положил дневник на стол. Обложка была потертой, словно владелица никогда с ним не расставалась. Подошел трактирщик и, увидев дневник, спросил: – Да ты, комиссар, никак в писаки заделался? – Ничего подобного, Эгон. – Карл отодвинул дневник на край стола, где растекалась лужица джина. – Я ищу доказательства. Эгон провел короткими пальцами по своим редким волосам, которыми он старательно зачесывал лысину. Его черные глаза-бусинки заблестели от любопытства. – Доказательства? В этой тетрадке? – Ты же знаешь, что мне положено молчать. – Карл с сожалением махнул рукой. – Идет расследование. Эгон понимающе закивал, но у него на лице читалось разочарование. – Да-да, конечно. Давай ищи свои улики. Это так называется? – Именно! – Карл дружелюбно улыбнулся. – А ты, я смотрю, хорошо подкован! Эгон покраснел от удовольствия, потом указал большим пальцем на стойку, на которой спал один из посетителей: – Дай знать, если тебе что-нибудь понадобится. – Знаешь, я бы не отказался от сигарет. – Сейчас все будет. Эгон оттянул подтяжки, звонко шлепнул ими по животу и отправился к стойке, чтобы принести Карлу пачку его любимых «Юно». Карл тем временем осторожно раскрыл дневник. Прочитав первую запись, он был растерян и сбит с толку. Рита работала в лечебнице для душевнобольных? Это не соответствовало образу опустившейся женщины. Карл попытался представить Риту у постели больного, одетую в форму медсестры, и чем четче он себе это представлял, тем неуютнее ему становилось. С тех пор как Карл увидел дату на выпавшем из дневника письме, он нарисовал у себя в голове образ, который было легко ненавидеть. Но грамотные, правильно построенные предложения Риты разрушили этот образ. Короткие, немногословные записи были пропитаны гордостью, упорством, несгибаемой волей и чувством долга. Как это сочетается с тем, что Карлу известно? – Держи. Карл подпрыгнул, когда Эгон протянул ему пачку «Юно». Он даже не слышал, как трактирщик вернулся. – Спасибо, – сказал он. Достал сигарету и попытался прикурить, но его руки дрожали, поэтому из зажигалки выскакивали только жалкие искры. – Давай помогу. Эгон чиркнул спичкой, и Карл, затянувшись, благодарно кивнул. Он заметил, что маленькие глазки трактирщика смотрят на него с любопытством, как будто удивляясь поведению своего постоянного посетителя. Карл непринужденно положил руку на страницу дневника, чтобы Эгон случайно не прочел написанное. Прочистив горло, Эгон вернулся к прилавку, где, кряхтя, просыпался припозднившийся гость. Карл курил, задумчиво глядя, как сизый дым поднимается к закопченному деревянному потолку таверны. Он решил разузнать побольше об этом Далльдорфе, где Рита Шенбрунн когда-то была так счастлива. При мысли о том, чтобы заняться поисками самостоятельно, у него по спине пробежал холодок, но потом он презрительно спросил себя: что ты боишься? Мертвой медсестры? Тяжко вздохнув, Карл оглядел вечернюю улицу. Он слишком долго предавался раздумьям, пора и делом заняться – поискать свидетелей. Несмотря на то, что больше всего на свете ему хотелось вернуться домой, лечь в кровать и, спрятавшись под одеялом, ждать, пока это проклятое дело не растворится в воздухе. Карл почувствовал, как его снова захлестнул гнев, да такой обжигающий и ослепительный, что пришлось зажмуриться. Захотелось кого-нибудь ударить. Как нарочно в следующую секунду к Карлу с недобрым рычанием подбежала уличная псина, которая, похоже, преследовала его с выхода из трактира. Замахнувшись ногой, Карл пнул тощую тварь, но потом потерял равновесие и свалился прямо посреди улицы.