23 декабря 1916 года Завтра канун Рождества. Здесь, в лечебнице, это печальный день для большинства пациентов, ведь они проводят его вдали от своих семей. Некоторым, правда, все равно: они давно живут в собственном мирке. В этом году мы, медсестры, приложили все усилия, чтобы создать в лечебнице праздничную атмосферу. У нас даже елка есть – лесничий принес. Мы поставили ее в холле. Однако правительство заявило, что надо экономить, поэтому на каждую елку можно прикрепить всего по одной свече. Всего по одной! Как печально эта свеча будет светить в темном, холодном холле, который мы не можем отапливать, ибо в эту суровую зиму угля у нас тоже нет… На улице идет снег и завывает ветер, скоро начнется настоящая метель. Пациенты с ясным умом стонут от холода и голода, но даже те, у кого помутился рассудок, хнычут и безмолвно просят еды. Их неделями кормили только супом из брюквы, в котором вместо мяса – серые телячьи зубы, но иногда и тех нет. Люди начали умирать от голода. Я пишу эти слова и не могу поверить, что они вышли из-под моей руки. Мы обрекаем наших подопечных на голодную смерть. Как такое возможно? Они умирают в кроватях, истощенные до костей. Говорят, такое происходит по всей стране – денег нет, больные голодают. Дети в Далльдорфе тоже голодают, и как мне сообщили, некоторые тоже умерли. Что это за война такая, которая безжалостно уничтожает наш народ?! Здесь есть один солдатик, за судьбу которого я особенно переживаю. Разум его ясен, но он страдает от нервного расстройства и падучей болезни. Улучшений нет. Иногда, когда позволяет время, мы разговариваем. У него есть жена и дети. Мне пришлось побрить его налысо, когда он приехал (если не бороться со вшами, они всех тут сожрут), но сейчас его светлые кудри немного отросли. Он выглядит моложе, чем есть на самом деле, и мне порой не верится, что его детки уже ходят в школу. Однажды он показал мне фотографию, на которой были запечатлены худощавая женщина с изнуренным лицом и двое очаровательных ребятишек. Мальчик похож на отца как две капли воды, а девочка вся в веснушках, как мать. Солдатик заплакал, когда я спросила, когда он в последний раз виделся с семьей. Оказывается, он провел на фронте больше двух лет, успел побывать и во Франции, и в Бельгии, а потом заболел нервным расстройством и попал к нам. Многим пациентам запрещено связываться с внешним миром, врачи говорят, это мешает выздоровлению. Они боятся, что солдаты заразятся истерическими настроениями своих жен и заболеют еще сильнее. Солдатик очень хотел послать семье рождественскую открытку и умолял помочь. Я ничего не обещала, но вчера он сунул мне записку и снова принялся умолять. Сказал – быть может, просто чтобы растрогать меня, – что написал семье обо мне, что назвал меня ангелочком, который присматривает за всем отделением. Что за глупая лесть! Однако я взяла письмецо и спрятала в карман халата. Теперь стоит мне наклониться, как я чувствую шелест бумаги. Я пока не решила, что делать. Я не хочу рисковать работой, но… как мне отказать бедняге в желании послать весточку жене и детям? Еще и на Рождество? Я же не зверь какой! Наверное, по дороге домой я брошу письмецо в почтовый ящик. В наступившие бесчеловечные времена мы должны оставаться людьми, иначе какой во всем смысл? Глава 26 Воскресенье, 11 июня 1922 года Хульда стояла под моросящим дождем и вместе с семейством Херрманов ждала машину «Скорой помощи». Наконец на Моцштрассе въехал черный «Даймлер» с закрытым верхом. Санитары помогли Хедвиге залезть внутрь и уложили ее на носилки, хотя она настаивала, что в этом нет необходимости. Густав сел рядом с женой. Хульда поднялась следом и погладила Хедвигу по руке. – Доверьтесь врачам, – сказала она. – А вы со мной не поедете? – умоляюще посмотрела на нее Хедвига. – Не могу, – с сожалением ответила Хульда. Врачи терпеть не могут, когда в больницу заявляются посторонние и начинают рассказывать, как лечить пациентов. – У семи нянек дитя без глазу, – объяснила она, когда разочарование Хедвиги кольнуло ее, словно укол. Она ненавидела чувствовать себя предательницей, но работа требовала от нее ответственности. А в этом случае нужно было как можно скорее передать Хедвигу врачам, потому что ее, Хульды, возможности имели границы. С эклампсией ей не справиться. Поэтому девушка еще раз сочувственно потрепала Хедвигу по распухшей руке и выбралась на улицу. Она махала вслед черному автомобилю, пока тот не скрылся за углом. Ее подташнивало. Что теперь будет с Хедвигой? Хульда повернулась к магазину и увидела двух девочек с косичками, прижимающихся лицом к оконному стеклу. Катинка и Иоганна широко раскрытыми глазами наблюдали за тем, как их родителей увозит машина скорой помощи. Госпожа Зигель и служанка стояли рядом с ними. Хульда помахала девочками, и Катинка, младшенькая, осторожно помахала в ответ. Погрузившись в глубокие раздумья, Хульда направилась вдоль Моцштрассе, а потом свернула на площадь Виктория-Луизеплац. Там она отыскала телефон-автомат, но юный женский голос сообщил, что комиссара Норта нет на месте. Хульда несолоно хлебавши повесила трубку и пошла дальше. По-видимому, в это воскресенье у Карла выходной. Стоит за него порадоваться. Несмотря на серость дня, красота этого места завораживала. Площадь имела форму звезды, и окружающие ее здания, в отличие от теснящихся блоков доходных домов в Бюловфиртеле, стояли друг от друга на расстоянии, отчего площадь казалась светлой и просторной. Величественно шумели верхушки деревьев. В фонтане посреди площади журчала вода. На северной стороне находился белоснежный дом общества «Летте-Ферайн». Это заведение готовило молодых фотографов, художников и модельеров. Особенно охотно туда принимали студентов женского пола. Большой плакат анонсировал выставку, которая проходила в эти выходные, в ней участвовали работы выпускников. Несмотря на моросящий дождь, перед главным входом, переговариваясь, стояла стайка девушек в юбках до колен и модных кепках. Хульда поймала себя на мысли, что немного завидует их молодости и беззаботности. Как славно было бы оказаться на их месте, начать все сначала! Однако Хульда отличалась совершенной бездарностью в искусстве, она до сих пор с содроганием вспоминала уроки рисования госпожи Нитхаммер, которые посещала в женском пансионате. К тому же даже в такие мрачные дни, как сегодня, когда обстоятельства напоминали Хульде о безжалостной женской судьбе, она не променяла бы свою работу ни на какую другую. – Милая госпожа Хульда, рад вас видеть, – раздался вдруг знакомый голос. Обернувшись, девушка увидела дружелюбное лицо с огромными усами. – Берт! Вы здесь какими судьбами? А как же киоск? – спросила она и поняла, как нелепо это звучит. Берт неодобрительно цокнул языком – наверное, он тоже так подумал. – Вы ничего обо мне не знаете, госпожа Хульда. Для вас я просто человек, продающий стопки газет. – Его взгляд стал снисходительнее. – Однако раз в неделю, в воскресенье, я позволяю себе отдохнуть от типографских чернил. Оставляю киоск под присмотром этого зеленого юнца, сына мясника, и прихожу сюда выпить чашечку кофе с тортом «захер». И так каждое воскресенье. Хульда подумала, что его сюртук и бордовый воскресный платок идеально подходят к этому месту. Берт тем временем указал на кофейню на другой стороне площади, где посетители на веранде укрывались от дождя под большими зонтиками в красно-белую полоску. Было слышно, как тихонько ложки звякают о фарфор. – Не желаете ли составить мне компанию? Хульда хотела было отказаться, но потом передумала. – С превеликим удовольствием, – отозвалась она и взяла Берта под руку. Они нашли свободный столик под тенью каштанов, густая листва которых пологом защищала от мороси. Воздух был прохладным, но не холодным, и Хульда глубоко вздохнула, наслаждаясь свежестью. Подошел пожилой официант. Узнав Берта, он подмигнул и сказал: – О, сегодня вы в прекрасной компании, друг мой! – Это моя дорогая подруга Хульда, при виде которой сердца всех мужчин на Винтерфельдплац пускаются в пляс, – отозвался Берт, весело глядя на девушку. – Сегодня она пожертвовала планами, чтобы осчастливить своим присутствием глупого старика. Хульда игриво шлепнула Берта салфеткой – и ей показалось, что этим она прогоняет свои мрачные мысли. Они заказали кофе и торт, после чего Берт попросил разрешения закурить трубку. – Не знала, что вы курите. – Вы многое обо мне не знаете, – лукаво улыбнулся он. Торт оказался таким вкусным, что Хульда безрассудно заказала себе второй кусочек. Через некоторое время она задумчиво слизнула шоколад с вилки и посмотрела на Берта. – Можно задать вам вопрос? – Конечно. – Почему у вас нет семьи? Неужели вам никогда не хотелось жениться? – Почему вы вдруг спрашиваете? Хульде показалось, что в глазах Берта появилась настороженность, и она поспешила добавить: – Простите, если это слишком личное. У меня просто в голове не укладывается, как это такой любезный мужчина, как вы, остался один. – Не всегда мы вольны выбирать, как нам жить и кого любить. Кто-кто, а вы должны это знать. – Берт допил кофе и со звоном поставил чашку на блюдце. Потом тихо продолжил: – Конечно, я хотел жениться. Но, знаете ли, я не всегда был тем, кем сегодня кажусь. – Звучит довольно таинственно. – Да, обычно я стараюсь держать свое прошлое в тайне. Но раз вам интересно, госпожа Хульда, то я вам отвечу. На самом деле каждый из нас хочет, чтобы им интересовались, верно? – Берт выбил пепел из остывшей трубки. – Я был совсем маленьким, когда мать меня бросила. Она жила в крайней бедности, для нее я был лишним ртом. Она оставила меня на улице и ушла. Меня переводили из одного приюта в другой, потому что никто не хотел оставлять у себя немого ребенка. Хульда уставилась на своего старого друга во все глаза. – Немого? Вы не могли говорить? Берт медленно покачал головой, и Хульда, которая всегда помнила его элегантным и величественным, с изумлением подумала, что сейчас он выглядит как старик. – Не знаю, – продолжал Берт. – Когда я открывал рот, из него вырвались только странные звуки. Другие дети в приюте побаивались меня, сторонились. Больше всего на свете мне хотелось сказать, что меня не стоит бояться, я безобиден… но я не мог. Когда мне исполнилось четырнадцать, меня поместили в лечебницу для душевнобольных. Там я чуть не умер. Умолкнув, Берт взглянул на Хульду. Глаза его смотрели так печально, что у девушки сжалось горло. – Психиатры думали, что поступают правильно, и, наверное, они многим помогли… Но мне попался честолюбивый молодой врач, который стремился доказать, что самые суровые методы – самые действенные. Он держал меня под водой, чтобы заставить говорить, и однажды чуть не утопил. Но я просто кричал, кричал без слов… Хульда неверяще заморгала. Она и представить не могла, какие ужасные и печальные события кроятся в прошлом владельца газетного киоска. Берт продолжал: – Меня забрали у него только после того, как я заболел пневмонией. Перевели в богадельню, где меня выхаживали монахини. Мне там нравилось. На соседней койке лежала девушка, ее звали Роза. – Лицо Берта посветлело. – Она была самым прекрасным созданием, которое я когда-либо видел, ей было пятнадцать, и она умирала. Я заговорил, потому что хотел поведать Розе о своих чувствах. Казалось, все эти годы я берег слова, чтобы сказать ей все, что накопилось у меня внутри. У Хульды возникло ощущение, что мысленно Берт находится где-то далеко. Он полностью погрузился в воспоминания о своем пребывании в богадельне. После того как Берт закончил свой рассказ, они долгое время молчали. Дождь густыми каплями падал на листья, посетители кафе постепенно забирали свои чашки и тлеющие сигареты и скрывались в глубине помещения. Но казалось, ни Хульду, ни Берта дождь не беспокоил. – Чем болела Роза? – осторожно поинтересовалась Хульда, когда больше не смогла выносить молчания. – Туберкулезом, – хрипло ответил Берт. – Она умерла незадолго до того, как меня выписали. Мы пообещали друг другу, что поженимся, когда поправимся. Полная чушь, конечно. Я был никому не нужным сиротой, а Роза происходила из мещанской семьи. Ее отец никогда бы не одобрил наш брак. Но я так и не смог забыть то обещание… Берт прочистил горло и снова взял трубку. Дрожащими руками попытался поджечь табак, но спичка погасла. Хульда осторожно взяла коробок у него из рук и помогла. Внезапно ей тоже захотелось курить. Когда мимо прошел официант, она заказала сигарет на четыре марки и вскоре закурила. Голубоватый дым призраком поднимался под полог листвы. Некоторое время Берт сидел с закрытыми глазами и пыхтел трубкой, а потом сказал: – Меня выписали и сочли излеченным: я обрел голос. Вскоре я попал к приемным родителям, у которых недавно умерла дочь. Бедняги были убиты горем, но нашли во мне утешение. Мой приемный отец держал газетный киоск, который потом достался мне. Отец был очень добр ко мне. Это он сделал меня таким, каким вы знаете меня сегодня. – Слабо улыбнувшись, Берт добавил: – Можно сказать, что из лимонов, которые преподнесла мне судьба, я приготовил лимонад. Но я так и не женился. Он выпустил из трубки колечко дыма, которое взлетело в воздух и растворилось между полосатыми зонтиками кафе. Хульда проводила его взглядом. – Повсюду брошенные дети, – пробурчала она себе под нос, но Берт услышал.