— Ты хочешь сказать, что я должен подчиниться его требованиям? — кричу я от бессилия. Проходит пять минут вселенской тишины. Покореженный в душе, я не удерживаю себя в состоянии спокойствия: — Есть то, что еще возможно предпринять? Тайлер отвечает спустя минуту упавшим голосом: — К сожалению… Какие угрозы он высказал ему, что телохранитель так впечатлился? — К сожалению? — говорю так громко, что оглушаю самого себя. — В противном случае натиска лишений не избежать, — изнурительно, будто действительно я оказался в таком поле, где нет выхода, изъясняет он. — Совет: выбери первое условие. Оно более жизненно и менее угнетенно. Как эти годы пройдут, ты сможешь жить своей жизнью, с Миланой, но… — Слыша это, я не в силах вымолвить и слова, как и подумать о том, что будет, если я соглашусь на его отвратительный ультиматум. — Желательно рассказать ей обо всем как можно быстрее, иначе Брендон прибегнет к угрозе и сделает роковой удар по той, что важна для тебя. Ты невольно выносишь смертный приговор вам обоим. — Создается странное ощущение, что трудности будто намеренно подкарауливают меня. — Также он добавил, что у нас есть время до окончания проекта. После — ты обязуешься выбрать одно из двух. Голос внутри продолжает орать: — БОГ ТЫ МОЙ! ТАЙЛЕР, ЧТО ТЫ ТАКОЕ ГОВОРИШЬ! НИ ЗА ЧТО Я НЕ ПОВЕДУСЬ НА ЭТО! ЭТО ВЫЗОВ, НО Я НЕ СДЕЛАЮ НИЧЕГО ИЗ ТОГО, К ЧЕМУ ОН НАСИЛЬНО ПРИЗЫВАЕТ МЕНЯ! БУДУ ПЛАТИТЬ СВОЕЙ КРОВЬЮ, УВЕЗУ МИЛАНУ, ТУДА, ГДЕ ОН НАС НИ ЗА ЧТО НЕ НАЙДЕТ. — От злости я подаю звуковой сигнал автомобильной сиреной, исходящей от руля. — Дружище, мне понятны твои чувства, но… ты не спрячешь Милану, он рано или поздно отыщет вас. Это тот тип людей, который идёт напролом. Поразмысли. — Я злобно, резко покачиваю головой в стороны, дрожа от негодования. — Я попробую связаться со знакомыми в оперативной деятельности, но шансов ничтожно мало… В запасе еще десять дней. Неделя. Боже. У меня десять дней на то, чтобы выбрать один из двух путей, руководствуясь либо условиями, которые предложил Брендон, либо своей разработанной стратегией по уничтожению документа тревожного расстройства. В поток нового оборота мыслей вмешивается возвещатель указаний Властителя: — Скажи обо всем Милане и… Зависнув в мыслях, я отключаю смартфон, сказав с трудом лишь одно: — Позже. Я приму огонь восстания и буду грудью встречать препятствия. Созвонившись с Питером, докладываю ему сущность разговора, на что он приходит в устрашающее оцепенении и предлагает рассказать об этом Милане, чтобы всем быть начеку в случае непредвиденных обстоятельств и связаться с отцом, Джейсоном. Мозг нашептывает: «УВЕЗИ ЕЕ ПОСЛЕ ПРОЕКТА, СРАЗУ ЖЕ, НЕ ДОЖИДАЯСЬ РЕШЕНИЯ ЖЮРИ. ЕСЛИ БРЕНДОН ПОДГОВОРИТ ЛЮДЕЙ, ТО НУЖНО ПОМЕНЯТЬ ПАСПОРТА И УЕХАТЬ ТУДА, КУДА ЕМУ НАС НЕ ДОСТАТЬ». Поправив козырек кепки, осмысливая слова Тайлера, я еду не спеша к любимой, с полной тоской и грузом собственных мыслей. Я найду то место, где смогу огородить её. «Смогу ли я сказать ей обо всем?» Злобный ночной ветер исходит от кронов деревьев и обжигает лицо. Сама природа накрывает себя страшным обличием, считывая обстоятельства жизни. Что-то ужасающее взирает из беспредельности и обуревает меня проникновенным взглядом надзирателя. Милана уже спит и я, часок еще посидев на балконе, крадучись, укладываюсь рядом и долго-долго взираю на это создание, пока не засыпаю… Глава 17 Джексон В утренние часы мы условились с любимой, что вечером отдадимся вальсированию, после того, как я закончу работу в офисе, а она проведет репетицию и сходит на открытие бутика, сулящий показать миру новый бренд одежды, названия которого я не запомнил. Во избежании многолюдности и излишних взглядов любопытных горожан и злого ока, я зарезервировал террасу в отеле «NH Collection Madrid Suecia», где мы спокойно, в уединении, побываем под открытым небом Мадрида. Откровенно говоря, из меня танцор, как из обезьяны учитель. Когда-то умением медленного танца меня смогла наделить Милана, но его-то и пляской не назовешь. Покачиваешься на месте, как маятник, но медленнее в десятки раз и, давая себе возможность поглотиться в музыкальных нотах, перекатывающихся, как лодка на реке, под неощутимый ветерок, и исчезаешь из мира. По правде — я давненько хотел овладеть этим навыком. «Когда увидел Питера с Миланой, которых каждый раз, стоило собраться нашими семьями вместе за одним столом, просили станцевать», — подсказывает мозг, раскрывая шкатулку воспоминаний. Завидовал. Ревновал. Чего уж греха таить. Не без этого. Человек же я в конце концов. Выставлю я себя на посмешище, как только начну двигаться. Гены между мной и Питером поделились так: кто-то танцует, а кто-то поет. — Да, — отвечаю на звонок, параллельно паркуясь. — Джексон, я проверил задание. Есть пара вопросов к тебе. Взглянув на часы, я откладываю разговор с профессором на другой день. Увидев такси, заказанное мной Милане, я, не минуло и десяти секунд, оказываюсь на улице. «Она появляется и в мыслях исчезает все, что не имеет к ней прямого отношения». Дама в белом приталенном до колен платье, прилегающем по её бедрам, и со сверкающими босоножками с завязками, элегантно оплетающими её стройные ноги, снимает чёрные солнечные очки и оправляет чуть примявшийся сзади от сидения наряд. Неотразима! Одно сливочно-белое плечико обнажённо, а другое покрывает рукав — длинный, широкий, расклешенный, с изящно пришитыми по краям перышками, подобно крылу лебедя, которые от движений красавицы пляшут вверх. Её шелковистые пряди собраны заколкой с жемчужными вставками, короткие завитки, не вошедшие в общую массу, нежно обрамляют женское личико. На ушах красуются, безупречно переливаясь, висячие серьги — звезды. Сама ангельская звезда спустилась с небес. Она — мягкая поступь ночи. Воздушная фигура плавно скользит, мерцая, дыша страстной нежностью. Утопающая в бликах солнечных лучей, свежая чистая душою белая хризантема расправляет плечики. Обольстительные выгибы ключицы сверхновой звезды, освещенные пожаром зари, пленяют меня до безумства. Ее тонкая шейка, поворачивается то направо, то налево. Стоя у машины, проведя рукой по волосам, я растягиваю улыбку и жестом приподнятой руки подзываю к себе этого Божьего посланника. «В новых одеждах Джексона Морриса трудно распознать». Блестя глазами, она спешит мне навстречу. Мой взгляд на нее поднимается выше и останавливается на ее губах, раздающих улыбку каждому встречному, деревцу, листику, небу, солнцу, пылинке… Увлажнив языком свои губы, я задаюсь вопросом, на который все никак не могу найти ответа: «Чем так прелестна эта светящаяся девушка, растопляющая мои кости раз за разом?» Истинный безумец я! Безумец, который всё не может напиться сладчайшим соком, дарящим этой душой. Как сумасшедший, я хотел бы так плотно сжать ее тельце и вклеймить в свое и разорвать к черту, бродящие за мной повсюду тени ожиданий Гонсалеса, с которыми я живу, пусть и не в согласии с ними, но они никогда, никогда не будут преобразованы в жизнь. Никогда. Пока подвергаюсь травле — буду отвечать на нее грандиозной ложью. Откинув в ближайшую помойку последние мысли, я поддаюсь той искре, что несколько мгновений назад воспламенила меня. — Модница в очередном новом платье от кутюрье? — протягиваю с интонацией восхищения, на французский лад, сделав глубокий бархатный баритон. Подхожу ближе, нависая над ней. — Вы ничего не перепутали? У нас не съезд планет, — подшучиваю я. — В новом, как вам, сэр? — Корчась от смеха, она, смеясь, кружится вокруг себя, будто взлетает, воспаряет… подготавливаясь к полету в небеса. — Я в восторге! Как вам, сеньорита, подходит этот цвет!.. Мой ангел! Протянув руку, я касаюсь тоненькой пряди волос и тыльной стороной ладони провожу по ямочке. Она улыбается и с тонким упрёком женщины, недополучившей поток желаемых комплиментов, кокетничает: — И всё? Это всё, что ты можешь сказать на это сверхмодное платье? — И с внезапно бурным вдохновением, она тонет в потоке слов: — Оно было в единственном экземпляре, выставленном на манекене. Размер самый маленький. Если бы ты только знал, каким сложным путём оно попало в мои руки. Его сначала захватила какая-то особа, в возрасте, наивно предполагая, что на её шестьдесят с лишним килограмм, она натянет его на себя. И тут, Джексон, я подхожу к примерочной, одеваю и… — ее голос отрывается от земли, — понимаю, что я влюбилась в него. Влюбилась так, что готова была отдать всю премию, которую нам перечислил Максимилиан, лишь бы заполучить эту «лебёдушку». Что я и сделала. Её не остановить. Описывает свой рай. Рай, где существуют только наряды, наряды, наряды, которые она страстно любит… «Лебедушку»? — Свет мой, ты дала ему имя? — Я не могу не бросить смешок, но потерянная в своём раю и не слышит меня: — А ещё, ещё я приглядела зауженное по фигуре, красное, с большими рукавами-фонариками платье, длина его мини. Я ещё схожу и примерю его. Вдруг подойдёт… Ах-х… — Едва не теряет сознание от бурного влечения к одежонке. — Оно дождётся Миланы. Дождётся, мой «красный тюльпанчик». — И пускается в подробности, жестами выражая свои пылкие эмоции: — Если ты спросишь, мерила ли я ещё что-то помимо платья, то я тебе отвечу — нет. Не поверил?! Я же там на три часа могу пропасть, но сегодня настоящий рекорд. Час и я на месте. И успела заехать к нам домой, прогладить платюшко и вот! Теперь перед тобой «лебедушка». Не понимаю, чего ты молчишь! И вообще, такое платье — это большая удача, которую Милана словила собственными руками. Какой же трепет жизни вызывает в ней любовь к швейным изделиям! Глядя на нее, смело предположишь, что человек толкует о ком-то живом, дорого любимом. — То есть рыбалка удалась? — подкалываю её я, усмехаясь, как мальчишка. — Дже-е-ексон! Какой же ты есть! Носишь вон только одни идентичные с виду костюмы и не знаешь, что такое покупка наряда, который отличен от другого. — Отличен? В твоем собственном бутике похожее платье есть. — Подобное?! — Вспылив, она вылупляет на меня зелёные смеющиеся глазики, призывая опровергать мои суждения. — Это с перышками, белое. И замечу, это единственное белое платье в моём шкафу… — Который скоро разломится, как Титаник, надвое, — посмеиваюсь над своей модницей. — Не разломится! И платьев много не бывает, понятно?! — делает вид, что обиделась, и чтобы ярче это показать, помимо нахмуренного лица, словесно добавляет, — взял бы и ты что-то себе прикупил. Несколько брюк, несколько рубашек, несколько летних и несколько утепленных вариантов. Посмотришь, столько парней любят наряжаться, а ты… Не выношу эти сравнения. — Я предпочитаю однообразный классический стиль, но за редким исключением могу и носить спортивную одежду. Модель Милана Фьючерс, может, прекратим нашу оживлённую дискуссию и поднимемся уже на террасу?! Она делает удивлённые глаза, продиктованные незнанием — я не сказал ей, где мы будем, чтобы поразить ещё одним красивым местом города. — Что-о-о-о? Террасу? А сам мне что-то про студию танцев говорил, которую хотел на вечер арендовать. — Позволь мне объяснить. Не могу же я такую безумно красивую девушку — модель, предстающую сейчас ангелком, позвать в какую-то потрепанную некрасивую студию. Прошу идти за мной, — произношу медоточивым голосом. Ещё минуту назад злившаяся девушка, несётся впереди меня, потакая рвениям своего любопытства. — А меня вы, мисс, подождать не хотите? Мы поднимаемся на одиннадцатый этаж. Заходим в момент, когда солнце повисает на горизонте и, замерев на мгновение, оно медленно начинает расплавляться, ускользая в глубинах неба, смешиваясь с лазурью. Словно чудом края небосвода окрашиваются сиренево-розовыми полосами от вершины соития светила и небесного свода, возрождая многочисленные лепестки ирисов, размножающиеся и размножающиеся, обволакивающие всю твердь. Лицезреешь — над головою сотни лиловых живых соцветий. Вдыхаешь и представляешь, как карамельно-пряный, пудровый аромат от расцветшего сада цветов заливается внутрь. Бурное переплетение лучей и небесов выпускает новые нити, плавно меняющие свои цветовые оттенки на пастельные, застилая ими сферу, как покрывалом, — праздничным, дарящим радость. Распростершиеся по центру терпко-малиновые дали раскидываются над столицей. Как переменчиво настроение природы и как волшебно! Посередине террасы располагается бар под небольшой крышей. Концы площадки, окаймленные полукруглыми негромоздкими диванами, которых преображают толстобрюхие, набитые пушистым наполнителем, подушки, со светло-розовой обивкой, и которые в союзе с развешенной над головой гирляндой, лампочками, составляют домашний комфорт. Я попросил, чтобы на время убрали стулья и столики, освобождая большее пространство для познания мною хореографического искусства. — Это… это… — Она оглядывает место, упивается над видом, но больше всего её сердцу приходятся ее любимые огоньки. У меня и не было сомнений на этот счёт, я и намеренно подыскал такой уголок. — Как чудесно здесь всё благоустроенно, но мы… — Мы будем здесь одни, не беспокойся. До полночи эта терраса в нашем распоряжении. И… я снял нам номер, здесь, на десятом этаже. В восхищении, она чуть ли не прыгает на месте и заключает меня в объятия, целуя всё лицо: и в лоб, и в щечки, и в нос, и в подбородок. — Люблю, люблю, люблю, — и продолжает целовать. Она так счастлива, как ромашка, благоухающая жизнью, раскрывающая свои белые лепесточки, что я забываю про всё, трепеща и сам от её счастья. Женские глаза пристально рассматривают обстановку, виды. И я, вспомнив, что читал об этом месте, поясняю: — Как указывают исторические данные, отель был первоначально открыт в 1956 году, но построен в 1950-е годы, и хорошо известен как дом Эрнеста Хемингуэя, когда он посещал Мадрид. Во время попытки государственного переворота 1981 года это был один из знаковых отелей, где укрывались многие политики и местные жители. «И я следую примеру этих политиков». — Занимательно! — И как символично для тебя, моя писательница! Соглашается она и взирает вдаль. Всматриваюсь сбоку и вижу в её прелюбопытных глазах отражение огненно-рыжего светила, садящегося над нами. Последний солнечный луч, ложащийся на наши плечи, обнимая, заворачивает нас в золотую пелену тепла — манящую, ласкающую, что тело, сияющее янтарными оттенками, дарованными светилом, замирает в неге.