— Ну, Джексон… — делаю я печальную мордочку и дуюсь на него. — Я думала, что тебе понравится мое предложе… — говорю я, но Джексон притрагивается пальцем к моим губам, тем самым, останавливая мою речь. — Тсс, малышка, — чувственно выражается он, обозревая меня. — Условие такое: чтобы все это время, мы были вместе, не уходили друг от друга. — Мои щеки начинают пылать от его насквозь прошибающего неотразимого голоса. — Хочу быть ближе к тебе… — Конечно… — протяжно улыбаясь отвечаю я, — никак не по-другому, ааапчхи, — повторно чихаю я. Что же такое?! Джексон тут же касается своими руками моей головы, смотря в мои глаза. — Мила, я наблюдаю, как твои глаза слезятся. Возможно, ты простудилась… — думает несколько секунд. — Когда мы вчера стояли на пирсе, я помню, ты испытывала холод. Тебе срочно нужен горячий чай! — Джексон, успокойся, — возражаю я. — Я в порядке, давай готовить пиццу! — Я же вижу, что нет, ты заболела. Только этого не хватало, — вздыхает он, — ведь через несколько дней, наши дни рождения. — Джексон, я не заболела! — указываю я. — Слегка простыла. Давай уже готовить. — Может заказать пиццу, чтобы не… Я обрываю его: — Джексон, включай музыку! — Хочу танцевать! — Какая бодрая малышка… — игриво сообщает он, включая на смартфоне любимые нами с ним песни. А я решаю не терять времени и начинаю готовить тесто для пиццы. Джексон танцует под песни, включая альбом, нравившейся ему музыкальной группы. — Джексон, иди-ка, помогай мне, хватит танцевать, — наблюдая за ним, властно подзываю я его к себе. Джексон подходит ко мне, обнимает со спины, а затем берет мои руки и начинает ими руководить, приводя мое тело в движение. Мы начинаем петь, делая вид, что у нас в руках микрофоны в виде столовых ложек. — Я к вашим услугам, малышка. Нужна помощь? — Джексон, — злюсь я, — мы же вместе собирались готовить, а ты отлыниваешь! Джексон продолжает двигаться корпусом под музыку, изображая себя ди-джеем. Я решаю подшутить над ним. Подхожу к нему. — Смотри, что у тебя на носу, — смеюсь я и одновременно рукой, испачканной в муке, дергаю его за нос. Мука посыпалась ему на майку, от чего Джексон делает ошарашенное лицо. — Ах, значит так, ты решила затеять войну? — сообщает шуточно Джексон. Я лопаюсь от смеха, видя его забавное лицо. Он в свою очередь мгновенно засовывает свою руку в пачку муки и дует мне в лицо. Я, не ожидая такой быстроты действий с его стороны, делаю аналогичное действие. В итоге мы тянемся к куриным яйцам, лежащим рядом с холодильником, и решаем, на кого из нас оно разобьется первым. — Ну, Джексон, пожалуйста, я только что помыла голову, — умоляюще говорю я о просьбе не разбивать яйцо мне на голову. — Я все утро искал майку, которую надену, а теперь она вся в муке! — шуточно злится он. Пока он говорит о своих недовольствах, я отбираю у него куриное яйцо и начинаю бегать по дому. — Не отдам, не отдам, — громко смеюсь я, убегая от Джексона. — Малышка, я тебя поймаю, вот увидишь! Джексон бегает за мной по кругу. — А вот и нет! — шутливо сообщаю я. Джексон набирает скорость, подхватывает меня и внезапно яйцо разбивается у нас в руках. Едва переводя дыхание, Джексон резко притягивает меня к себе, и мы впиваемся друг другу в губы также быстро, как и разбилось несчастное куриное яйцо. Наше дыхание учащается, загорается огонь в наших сердцах от страстного поцелуя. Джексон нежно проводит языком по моим губам, парализуя мой мозг. Я обхватываю ладонью его шею и чувственно его целую. Такое ощущение, что мы не можем насытиться друг другом. Мы впиваемся с такой силой в губы каждого как будто смысл нашей жизни заключается в поцелуе. Горячий поцелуй, совершаемый нами, прерывает звонок телефона, жужжащий в кармане у Джексона. — О, нет, только не Питер, — отпуская меня, говорит Джексон. — Может не стоит ему отвечать? — Я не сообщил ему, почему я ушел. Понимаешь, если бы я сообщил, что пойду к тебе на все выходные, то он пошел бы вместе со мной. Может быть, соврать ему? И сказать, что я у Софии, чтобы он отвязался от меня? — Джексон, а мама знает, что ты у меня? — Да, и я попросил не говорить об этом Питеру. — Думаешь, мама не расскажет ему твое местоположение? — Уверен! Джексон решает ответить на звонок. Недовольно отвечает: — Да, чего тебе? — Ты вернешься сегодня? Мама интересуется. — Хватит врать, с какой целью ты звонишь? — Узнать, где ты и с кем ты. — Я у Софии, — лжет Джексон. — У Софии? Ты уверен в этом? Вы же расстались с ней. — Какая тебе разница? — Ты у Миланы? Джексон бросает со всей злостью трубку. — Джексон, а если он сейчас ворвется сюда? — с ужасом предполагаю я. — Как придет сюда, так и уйдет отсюда, — язвит Джексон. — Так, на чем мы остановились? — На пицце, — смеюсь я, добавляя, — на пицце с поцелуем. — Другое дело. Джексон сажает меня на кухонный стол, нежно касаясь ладонью моих щек. Я трогаю его руку и чувствую, отличающую ее, нежность. Мы прижимаемся носами друг другу, изображая эскимосский поцелуй. Джексон случайно касается губами моего лба, хмурит брови и громким голосом говорит: — Да, ты вся горишь, милая! Твои щеки, как томаты для пиццы, а руки при этом холодные. У тебя, наверняка, температура. Срочно нужен термометр, чтобы ее измерить. — Джексон, милый, что за бурная реакция? Я хорошо себя чувствую, — вру я, понимая, что сейчас чувствую сильную головную боль и испытываю холод и жар в теле одновременно. — Скажи, в каком месте находится градусник? — тревожно спрашивает Джексон. — Если я не скажу, ты не отстанешь? — Ни в коем случае! — Он лежит в левом ящике, который расположен рядом с тобой. Там имеется аптечка с лекарствами, а в ней и термометр для измерения температуры тела. Джексон сразу же открывает ящик и достает электронный градусник. — Так, меряй, — строго говорит Джексон. — Ты такой милый, когда заботишься. — Милая Мила, нужно соблюсти тишину, чтобы термометр верно просчитал температуру. — Да он и так верно просчитает. Проходит пять минут. Я достаю градусник, обманывая Джексона, чтобы он не волновался, сообщаю: — Ну вот, а ты переживал 36,3. Жива, здорова! — Дай мне посмотреть! — Зачем? Джексон, я только что сказала тебе. Джексон, не слушая меня, с силой выхватывает термометр, смотрит на значение и удивленными, слегка злостными глазами взволнованным голосом твердит: — 38,3! Зачем ты солгала?