Софа фыркнула, развернулась и ушла. – А эту маленькую хозяйку зовут Маша. Она всех кормит и обихаживает. Её приказы тоже необходимо выполнять. Теперь фыркнула сестрёнка, ухитрившись повторить знахаркины интонации. – С Ферей, вижу, ты уже познакомился. Она у нас за порядком следит. А наше с тобой дело – еду в дом приносить. Будем хорошо работать – станут сытно кормить. Ты пока откликайся на кличку Собака, другую нет смысла выдумывать: может, тебя в скором времени хозяин найдёт. Он слушал очень внимательно, иногда посматривал на того, о ком я говорю, и помахивал хвостом. Люблю умных, даже немного жаль, если расстаться придётся. Сперва собирался звать его просто «Пёс», но это у меня иногда ассоциируется со словом «смердящий». Значит, назовём «Собака», ассоциация с «крымский хан» на слух гораздо приятнее[64]. После поохотился с лохматым напарником, и надо признать, мне понравилось. Мяса добыли раза в полтора больше, и чувствовал я себя как-то защищённее, что ли. Псинка оказалась сообразительной: бестолково не носится, мне не мешает, да и нюх острый. Перед обедом, занимаясь чисткой оружия, увидел идущих к дому братьев с матерью. Та-ак, и что это они здесь сегодня забыли? До их подхода постарался быстренько свернуть работу. Думал, объяснят, что происходит. Ага, не дождался: из-за спины выскочила сестрёнка и с криком «Здравствуйте, гости дорогие! Пожалуйте в дом!» увела пришедших, а я лишь поздороваться успел и, как дурак, с отвисшей челюстью во дворе стоять остался. Не-е, пора завязывать с этими непонятками. Ополоснулся, прихорошился и в землянку спустился. Стол накрыт, народ выстроился, на меня смотрит. Так и хотелось спросить: «А чё это вы тут делаете, а-а?» Но Машка опередила: подбежала, вручила махонькую корзинку с ягодами и леденец, чмокнула в щёку и поздравила с именинами. Ё-ё-ё… Следом и остальные ко мне ринулись: мать пирог дарит, Гнат – корзинку с пирожками, Фёдор – туесок ещё с чем-то, Софа – аппетитный рыбник. Так вот чем рядом с печью в сарае пахло. Во конспираторы! А как я-то умудрился о празднике забыть? Хотя… да… рысь, собака, куча впечатлений… Но сейчас пора все заботы из головы выбросить. Тем более, началось веселье. Собравшиеся вокруг меня хоровод сплясали, исполнили знакомую с детства песенку «Как на Мишкины именины испекли мы каравай…». Разломили этот самый каравай над моей головой, осыпав гречневой кашей, и хором пожелали: – Чтобы на тебя так сыпалось злато и серебро! О, с этим пожеланием я абсолютно согласен. Потом мы болтали и песни пели. Меня уговорили повторить песенку про улыбку, а так как сестрёнка её тоже вызубрила, то спели мы вдвоём. Но на этом она не успокоилась и упросила спеть «Облака, белогривые лошадки». Дёрнул чёрт порадовать ребёнка второй песенкой. Довольные гости слушали нас и улыбались. В общем, славно отдохнули, даже веселее получилось, чем на дне рождения. Жаль только, собаку так никто и не признал. В субботу взял копчёного зайца и пошёл к деду Ходоку на расправу, э-э… то есть на обучение. Полагаю, меня опять будут развлекать обширным запасом неведомых слов. По дороге в деревню в первый раз за время проживания здесь тоска ни с того ни с сего накатила. Вспомнилась прошлая жизнь, а реалии местной в чёрном свете представились. Захотелось в цивилизованные условия попасть… «принять ва-анну, выпить чашечку ко-офе». У-у-у, кофе я зря помянул. Настроение ещё больше упало. Сколько клял себя за забывчивость в Канске. О-хо-хо, в следующую поездку хоть из-под земли, хоть несколько зёрен, но кофе купить необходимо, а то его запах уже по ночам сниться начинает. В деревню причапал почти в похоронном настроении. Здороваясь с «учителем», еле улыбку на лицо натянул: – Доброго здоровьичка, Елисей Кондратич! Как поживаете, всё ли в порядке? Вот прикольно: все, кто с дедом близко знаком, зовут его Ходоком, и за глаза, и в глаза, только при чужих и для официальности вспоминают имя-отчество, а рискни я так по-простецки доброго дедушку назвать, даже не знаю, оторвут мне что или на какой острый и длинный предмет посадят. Когда у Софы об этом спросил, она лишь огромные глаза сделала и сказала: «Не вздумай». Выходит, не дорос я ещё до «высоких отношений». – Хех, глико, Вожа, ученичок пожаловат. А я уж баял[65] те, запамятовала Софьюшка. – Нет. Мы об оказанной чести не забыли, но сначала с домашними заботами разбирались. Вы уж не взыщите, коль не ко времени пришёл. – Да заходь, не боись. Эх, теплилась слабая надежда, что обратно отправят. – А пёс у тя откедава? – Приблудился. Взял с собой, вдруг вы узнаете. – Знам, знам. Золотничники с Усолья летом мимо шли, с ними был. Видать, в тайге сгинули, иначе один не шастал бы. – А куда шли? – Хех, разе хто скаже, куда за золотом идёт. – И что ж теперь с ним делать? – Да може у себя оставить. Хороший пёс, да-а. Люди плохие были, а пёс хороший. Ну, айдате-ка[66] полдничать. – Благодарствую, Елисей Кондратич. Ох, если придётся долго с этаким почтением болтать, язык точно отвалится. И так-то Софа два дня гоняла – учила разговору со старшими, пока я свирепеть не начал. Эх, грехи наши тяжкие! И ведь что обидно, дедок старше-то меня ненамного, но попробуй о таком заикнись. Да уж, представляю картину маслом. О-о, пироги с грибами – просто объедение! Баба Вожа – супермастер выпечки, Софе бы этот талант. Но… тут мне не свезло. А забавные выверты в местном говоре бывают. Например, грибы называют «губы», пирог с грибами – «губник», а губы насмешливо именуют «брыла». Картошку же и вовсе яблоками зовут: не видели в Сибири настоящих яблок, не растут они здесь. Да и обычные русские слова приенисейские старожилы частенько видоизменяют. Одни буквы заменяют другими: вместо господин говорят восподин, вместо бумага – гумага. Выбрасывают отдельные звуки при произношении: знат – это знает, играм – играем, гулям – гуляем. «Щ» заменяют на «шш» – чашша, шшавель, шшиколда. Некоторые слова употребляются с добавлением «чи» (помогчи, легчи, волокчи, пекчи, секчи, берегчи) и с добавлением «ка» (на-ка, возми-ка, нету-ка, выйди-ка, найди-ка). Иногда отбрасываются окончания, и говорят не белая шуба, а бела шуба, проста одёжа, высоко дерево, ровна дорожка. В общем, для меня слушать всё это – сплошное развлечение. – Скусно? – М-ду… мм… хусно, – еле смог выдавить ответ на Вожин вопрос. Они уже поели, а мне было никак не остановиться. Вкуснятина же! – Губы хать не поганки тебя брать научили? – Угу. Вот, кстати, ещё один любопытный факт. Из всего разнообразия имеющихся в лесу полезных грибов сибиряки сейчас собирают дай бог десятую часть. Так уж сложилось: людей здесь мало, а грибов до чёрта. Соответственно, все стараются собирать только самые лучшие (по их мнению), остальные грибы, даже если известно об их неядовитости, брать всё равно брезгуют. Да и вообще, многие хорошие грибы у старожилов чуть ли не поганками считаются. – Те, что исть можно, знамо, ведомы? – Да их все есть можно. Баба Вожа и дед уставились на меня с неподдельным интересом и удивлением. Не вовремя мне анекдот из двадцать первого века вспомнился. – Эт как же?! – Ну-у… есть можно все, но некоторые всего один раз. Суть шутки они поняли не сразу, но всё же её оценили: – Хех, славный паскаружник[67] у Софьюшки объявился. Знать, потому к нам сегоду[68] на жильё и не кажет. Тут я узнал, что Софа прошлую зиму в доме Ходока провела, а по весне опять в землянку вернулась. Получается, моё появление и приход Машки отвлекли её от переезда на «зимнюю квартиру»? Или приставания Ходока достали? Да не, это он на стороне петухом ходит, а дома лишь вокруг своей бабули крутится и других женщин не замечает. После сытного обеда вышли с дедом во двор, на скамеечке посидеть, о ружьях поболтать. Моё осмотрели и вынесли вердикт: детская игрушка. – Э-э-э, не знат наши прадеды фистонных[69] ружей, да зверя бивали поболе нашего. И нам того не надоть. Ты зачем эта ружо-то надрат? – ??? – Блястит. Зверь сляпой, думашш? Блин, да где блестит-то?! Обычное матовое железо. Я малость протёр его маслом от ржавчины. А как иначе-то? И тут мне торжественно представили ружьё, «како надат». Мама дорогая, кто ж над ним так поизгалялся? Оно ж, поди, насквозь ржавое. И что это за палочки к нему верёвками прикручены? Дед Ходок горделиво вложил в мои руки это чудо каменного века, чтоб я, так сказать, смог восхититься мастерством кузнецов прошлого. Ага, издевались-издевались над ружьём, а оно до сих пор стреляет. Тяжеленное, примерно десятого калибра. Гранёный ствол покрыт ржавчиной лишь снаружи, внутри всё старательно надраено и смазано, а привязанные деревяшки – это, оказывается, спусковая скоба. Офигеть! – Ружо со ржой должно быти, а не то зверю тя сверком выдаст. Ну да, у меня и так не сверкает, а когда я ствол белой тканью обмотаю, вообще незаметно станет. – Домой придёшш, железо мокрой тряпицей оберни-ка и на ночь оставь. И так несколько дён. Ага, счас, разбегусь только! Если у него все советы такие, мне здесь делать нечего. Далее дед в лес повёл, захотелось ему на мою стрельбу взглянуть. С собой он прихватил какие-то длинные палки и своё большое ржавое чудо. За околицей постоял, поводил носом и, что-то для себя решив, махнул рукой: – Айдате-ка. Допережь[70] до катушки[71] дойтить надот. Пока шлёпали, развлекались охотничьими байками, но чуть не дойдя до горки мне пришлось прослушать нотацию в виде получасового монолога. А всё потому, что отныне уже мой пёс (фиг я его теперь кому отдам!) выгнал на нас из кустов зайца, а я ушастого на автомате подстрелил. Дед, увидев это, сначала оторопел, потом пожевал губами, собрался с мыслями и, хищно выставив бороду, взялся меня отчитывать. Смысл его зажигательной речуги заключался в том, что нельзя стрелять навскидку. В Сибири сейчас так не стреляют. НИКТО не стреляет! Тут взлетевшая птица не рассматривается как добыча. Вот сядет, тогда конечно. Сибирские охотники (их называют промышленниками) бьют зверя, аккуратно выцеливая. Без разницы, в засаде ты сидишь, преследуешь кого или просто случайно столкнулся, главное, хорошенько прицелься. По сути, для этого времени понятно: в движущуюся мишень попасть трудно, а перезарядка ружья – дело долгое и зачастую связанное с риском для жизни. Например, когда охотишься на медведя: не попадёшь в него с первого раза – считай, пропал. Кроме того, стоимость выстрела (порох плюс свинец) для крупнокалиберных ружей, которые здесь чаще всего используются, довольно существенна. Столетиями вырабатывалось правило: один выстрел – одна добытая животинка. Все риски вроде пальбы навскидку должны исключаться. На тех, кто так делает, смотрят как на дураков и охотниками не считают. В основном стараются охотиться на крупного зверя: пуле не важно, с медведем она встретится или с зайцем, но мяса и шкуры больше у медведя. Поэтому и предпочитают промышленники крупные калибры, чтоб пуля, даже пролетая рядом с добычей, сбивала её с ног воздушной волной. Ха… шутю. Из дробовика следует стрелять, также тщательно прицелившись. Их, кстати, в Сибири не любят, э-э… точнее, не так. Дробовик уже как бы роскошь, баловство, развлечение для богатых, с ним только за дичью ходить. Будешь дробью или картечью зверя бить – шкуру испортишь, а здоровую зверюгу и взять-то не сможешь. Да-а, вставили мне пистон. И ведь не объяснишь «учителю» метод интуитивной стрельбы, не поймёт дедуля, не дано. Ему не представить мгновенного прицеливания и выстрела на одной интуиции. Фитильные и кремнёвые ружья, которыми он привык пользоваться, не сразу стреляют. После нажатия на спусковую скобу загорается порох на затравке (тот ещё пшик прямо в лицо), и уж затем происходит сам выстрел. Нормальная задержка – полсекунды-секунда, и всё это время необходимо зверя в прицеле удерживать. Наконец мы с Ходоком дошли до небольшого овражка, где и принялись дырявить отдельно стоящую берёзу. Сперва я показывал, что умею, потом и дед из моего ружья пальнул, причём достаточно метко для незнакомого оружия. Немного повертел его в руках и подытожил: «Мало, да крепко бьёт». Так и хотелось гордо ляпнуть: «А то! Сам выбирал», но промолчал, наверно, скромность включилась. Из ржавой пищали тоже постреляли. Оказывается, принесённые палки нужны как подпорки: с рук из этой бандуры целиться невозможно, а на подставке удобно. Моё ружьецо на фоне этого монстра игрушечным выглядело. Ходок, начав стрелять, помолодел лет на дцать: взор огнём горит, впалая грудь вдруг колесом выгнулась. Не на шутку раздухарился старый перец, я его таким лишь возле красивых женщин видел. Когда он прицелился из своей большой железяки, видок его напомнил мне мушкетёров Людовика XIV. Нацепи ему шляпу с пером, и вылитый Д’Артаньян на пенсии получится, разве что жиденькую бородёнку малость причесать и подрезать придётся. Из дедова ружьишка я всего один разок бабахнул, мне с лихвой хватило, здоровенный синяк обеспечен. Как на ногах-то устоял, не пойму. Дед весело похихикал, взирая на мои гримасы и потирания ушибленного плеча. У-у, смешно ему. Его бы самого к пушке прислонить и шандарахнуть из неё, чтоб ощутил все прелести отдачи. Эх-х, какой я всё-таки ещё маленький. Ну то есть тельце пока ещё не шибко выросло. Перед уходом старательно выковыривали пули из берёзы: свинец денег стоит. Возвращение прошло уже веселее. Ходок как стрельбой вдохновился, так с тех пор и пребывал в благодушном настроении. Да и у меня утренняя хандра тоже пропала, я даже похохотал от души, услышав пару прикольных охотничьих баек. Воспользовавшись ситуацией, дёшево сторговал у деда лыжи, соответствующие моему росту и весу. Скоро снега навалит по горлышко, без лыж по лесу не походишь, а старые Софьины слишком неудобны – громоздкие. Уже в деревне дед преподал мне ещё один урок по обиходу пищали. Ужас! Увидел бы подобное мой армейский командир – пристрелил бы на фиг за издевательство над оружием. Дедок отмотал от ружья деревяшки, заткнул щепкой дырку затравки и, сказав: «Пущай гарь отмокает», налил полный ствол воды. Минут через пятнадцать слил грязную воду, открутил и подёргал казённик, но снять не смог. Недолго думая, подобрал камень во дворе и хорошенько саданул им по упрямой детальке. Она, несчастная, не выдержав напора, отвалилась.