– Да уж не оставлю, – покачал я головой. И не стал говорить, что хочу и её с собой взять. Неизвестно, как жизнь повернётся, зачем человека обнадёживать. Только, чувствую, ждала она этого предложения. После обеда всё завертелось по кругу: силки пусты, рыба не клюёт, ямы деревянной лопатой еле копаются. И лишь ближе к вечеру попался второй карась, не хуже первого. Сделал его также в глине, пусть Машка порадуется. Купание вечером – просто кайф по сравнению с утренним, наплавался вдоволь. Надо пользоваться моментом, пока солнечные деньки стоят. Потом дожди пойдут, и останется исключительно обливание. Софа сварила гречневую кашу с какими-то корешками и жульенчик по моему рецепту. Слюна потекла, когда карася готовил, а увидев кашку, еле до прихода Машки дожил. Ощущение было такое, словно желудок уже сжевал все кишки и начал с любопытством на яйца посматривать. Сестрёнка притаранила пилу и тетиву. Пила хреновая, но можно пилить одному. А ещё она принесла три наконечника для стрел. Что ж, начнём охоту. Малявка сегодня лопала за обе щеки и не думая отказываться. Наш человек. На завтра наметили встать пораньше и вместе отправиться за шкурками: деньги нужны, пора соль закупать. Встали затемно. Голова с непривычки ни черта не соображала, пришлось вылить на неё черпак холодной воды. А-а! Сразу полегчало. Остальные утренние процедуры прошли в штатном режиме. Собрались в темпе и направились к тайнику. Протопали по ночному лесу километра четыре. Машка, несмотря на потёмки, не плутала, шла прямо и с наступающим рассветом вывела нас к здоровенному тополю. Ох, ёж твою! Я, раззявив рот, с минуту рассматривал это диво дивное. Такого встречать мне ещё не доводилось. Где крона кончается, и не видно, а диаметр ствола – метра два, не меньше. Похоже, реликт какой-то. Сибирский баобаб[14], однозначно. На высоте метров четырёх-пяти ветка сломана, но не упала, а откинулась на соседний тополёк. Со стороны казалось, будто великан облокотился на подростка. И как на него залезать? Хотел у Машки спросить, повернулся, а говорить-то и не с кем: она уже потихонечку, паучком карабкается по топольку-подпорке. Добралась до его вершины и быстренько перелезла на сломанную ветку. У меня аж дыхание в зобу спёрло. Не дай бог, навернётся. Не знаю как, но прибью Мишку за такой тайник. А эта мелочь свободной, прогулочной походочкой прошлёпала по почти горизонтально лежащему брёвнышку, помахала мне сверху ручкой и язык показала. Вот вредина, я переживаю, а она… М-да, моя очередь. Не, залезть-то я, конечно, залезу, но обратно, наверно, до обеда сползать буду. А что делать? Авторитет поддерживать надо. Мишка я или хрен собачий? Пока забирался, сложил кучу матов: на себя, дурака, что полез; на Мишку, гада, устроившего такую подляну; на сеструху вредную – весело ей, видишь ли, наблюдать, как я неуклюже взбираюсь; на долбаный тополь – вырос тут, понимаешь ли, и ветки поразбросал. Но наверху все маты из головы выветрились. Солнце едва всплыло над лесом. Я был восхищён открывшимися видами. Эх, фотика нет! Шишкин отдыхает. Истинного очарования природы не передаст ни одна картина. Машка не тревожит, прониклась моментом. О, вспомнил про это чудо – оно и затараторило. Оказалось, я весь такой мудрый и шустрый, однажды из любопытства сюда забрался и обнаружил на тополе-великане затейливо расположенное дупло. Во я какой! То есть Мишка. Ну… всё равно люблю, когда за дело хвалят. Тайничок, кстати, хитро спрятан в развилке двух веток; не забравшись сюда, его и не увидишь. Само дупло ещё и здоровым куском коры прикрыто, за которым и прячется вход в Мишкину сокровищницу. Ух ты! А комнатка тут просторная, и шкурок собрано порядком. Немного заячьих и беличьих, но в основном колонок, соболь и лиса. Даже волчья и бобровая висят. Интересно. – Маш, а бобра я где взял? – На восход излучина Волчьего ручья лежит, от неё вниз дакинь вёрст сбежать – бобровая запруда стоит. – Сколько вёрст? – Дакинь… девять. – Ясно. У сестрёнки и раньше сибирские словечки в разговоре проскальзывали, но понять их было можно. И откуда, спрашивается, нахваталась-то? Ведь в их с Мишкой деревне нет коренных сибиряков. Как мне сказали, там все крестьяне пришлые, около пяти лет в этих местах живут, а мы с Машкой – два года. – Запруда год уж как поставлена. Ты говорил, о ней никому знать нельзя, иначе изведут бобров. – Она потупила глазки. – Ты не хотел его убивать. Это из-за меня. – Объясни. – Я заболела тяжко, тоже у бабы Софы лежала. Ты давно знал о бобровой семейке, потому и не выдержал, пошёл бобровую струю добывать. Запропал на пару дней, а когда вернулся, я выздоравливать начинала, и струя уже не нужна была. Ты так смешно выглядел: грязный, злой и ругался шёпотом. А струю мы зимой собирались продать. – И струя тут? – Да. Я разглядел небольшой кожаный мешочек. Достал, открыл, вытряхнул содержимое на руку. Вот они, груши. Аккуратно Мишка их оприходовал, подсохли уже. По сути своей это бобровые железы, и содержится в них много чего полезного. Если мне не изменяет память, в данное время они порядочно стоят и считаются чуть ли не панацеей от всех болезней. Недаром Мишка сразу за зверюшкой кинулся. Именно из-за них, а не из-за шкуры, вывели почти всех бобров в России к двадцатому веку, да так, что после революции их лов запретили на долгие годы. – Хорошо, бобровое оставляем, а остальное я к бабе Софе отнесу. И ты давай беги в деревню, не задерживайся. Сестричка резко кивнула и быстренько засеменила в обратный путь. С трепетом посмотрел ей вслед. По сломанной ветке, как по проспекту, шастает, словно всю жизнь на высоте четырёх метров от земли провела. Ладно, Машку спровадил, чтоб моего позора не видела, шкурки сбросил, чтоб не мешали, пора начинать длительный процесс сползания. Да-а, сейчас мы медленно-медленно спустимся вниз и перее… э-э… О чём это я? Сползая, обдумывал, как распорядиться местным богатством. Шкурки, слава богу, все зимой добыты, но выделаны хреново, и дырки есть. Выходит, Мишка зверьё не только силками брал. Эх, придётся до ума доводить – подшивать и затирать. А бобровую фигню куда пристроить? Продать, скорее всего, лишь в городе получится, в аптеку какую-нибудь. Может, самому настойку сделать? Тогда Софа могла б её под видом лекарства по чуть-чуть продавать, в розницу дороже сбагрим. Хотя кому в этой глуши сбагришь? Деревня, блин, не по карману им. Бобровая струя – замечательное лекарственное средство, я сам им когда-то пользовался. Раны лечит прекрасно и в качестве виагры подойдёт. Что ж, позже с Софой посоветуемся и решим, куда её деть, а пока – ать-два, ать-два – домой хромаем. Рановато я спрыгнул, теперь лодыжка побаливает. О, а землянку я уже домом считаю. А и верно, что ещё мне в девятнадцатом веке домом считать? Ведунья малость офигела, увидев огромную охапку шкурок. Да, Софа, мы богачи. Так и хотелось сказать «Мадам, подберите челюсть», но удержался. Предложил взять за лечение и проживание столько, сколько сама посчитает нужным. Отказалась. Ну, как хотите. Отобрал три заячьи шкурки похуже и вручил ей с наказом купить соли в деревне. Но вообще-то, за солью следует в соседнее большое село съездить, там она гораздо дешевле. А вот с мехами можно и в ближайший городок рвануть, Канск называется, но тащиться туда долго. Ещё я попросил знахарку разузнать, не продаёт ли кто в деревне козу, молочко нам зимой очень пригодилось бы. Коровы на нашу компанию многовато, а коза пришлась бы в самый раз. Теперь пора и на рыбалку: карася хочу. Вчера на червя ловил, сегодня на опарыша попробую. Когда пошёл проверять силки, стал постепенно выпадать в осадок: в одном заяц дёргается, в другом куропатка трепыхается. Йес, попёрло! Иду домой, а в пруду удочка плавает. Достал рыбёшку, опять кило на полтора. Точно попёрло! Забросил удилище по новой, хорошенько закрепив, а то в воду лазить задолбало. Если так дело пойдёт, придётся клетки для зверья сооружать, а лучше коптильню. Не-е, лучше и то и другое. Перед обедом снова карася поймал, будет Машке пожива. К приходу ведуньи стол ломился от еды, а я, хоть и покусовничал во время готовки, сидел и с нетерпением ждал начала обеда. Кажется, аппетит у меня растёт в геометрической прогрессии. Отобедав, обсудили, куда пристроить товар «от бобра». Как и ожидалось, в местной глухомани его не продать. В городе есть аптека, там купят с радостью, но дёшево. Нам это не подходит, Софа сказала, нефиг деньгами разбрасываться. Выгоднее в деревне водки купить и настойку сделать. На осеннем торгу за неё на треть дороже выручим, чем за сухую струю, да и шкурки там покупают неплохо. Ага, значит, готовим всё к ярмарке. Что, не ярмарка? Ну торг, какая разница. О, а эти маленькие бутылочки откуда? Из сундука? Чёт я их там раньше не видел. Удачная посуда, по ним настойку и разольём. Жаль только, с козой облом вышел: нету ни у кого на продажу. Стало быть, и этот вопрос на торгу решать предстоит. Потом я бегал как ужаленный: от пруда к силкам, от силков к пруду. Вытащил бочку из погреба, поставил в воду, пущай отмокает. Будут у нас зимой солёные грибочки. Софа куропатку ощипала. Прекрасно, мне перья для стрел нужны. Клюнул ещё карась, а вот в силках до вечера было пусто. Обожжённых кирпичей уже на небольшую коптильню хватает, заяц в неё наверняка влезет. Что ж, теперь пора и за пошив обуви приниматься. И такая хренотень всю неделю, каждый день. Глава 3 Удивительно устроено человеческое мышление. Скажи мне кто тринадцать дней назад, сколько я всего успею сделать за столь малый срок, послал бы его далеко и надолго. Правильно говорят умные люди: делай что должно, и будь что будет. Я лежал на солнышке, после тренировки и купания вымотанный до предела, и размышлял о прожитом в данном мире времени. Почему-то лишь в последние дни начал осознавать: я уже не солидный бизнесмен и человек, много испытавший, а молодой пацан, у которого вся жизнь впереди. Может, гормональная система проснулась от активной кормёжки? Слава богу, половой активности пока не наблюдаю, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Правда, как ни лопаю, ни капельки не поправился, всё куда-то проваливается. Ха… остаётся надеяться, это растёт мой внутренний мир. Питание нашей компашки я вроде наладил, хотя далось мне это нелегко. С рыбой поначалу были проблемы. Удочку решил забросить: некогда с ней возиться, да и не клюёт почти. Пришлось вспомнить, как плести вершу, которую здесь, в Сибири, называют мордой, или мордушей. Это ловушка такая для рыбы, из веток сплетённая. Удобная штука: забросил в воду – и гуляй свободно, только не забывай периодически доставать попавшуюся рыбёшку. Знахарка говорит, в сибирских деревнях все так ловят. Количество добытой рыбки сразу возросло. Карасей в глине я к ужину нынче постоянно готовлю, уж больно женщины к этому блюду неравнодушны. Потом и на Волчьем ручье поставил парочку мордуш, там крупный хариус встречается. Но всё же больше всего здесь дичи и зверья. Ну, неудивительно, место довольно глухое. Где-то на западе, верстах в восьми от хутора, находится родная деревенька Мишки и Машки, на юге, верстах в семи, – деревня сибирских старожилов. Из них редко кто охотится, и то в основном зимой. А на север и восток вёрст на семьдесят глухая тайга, и там никто не живёт. Даже прохожих охотников Софа в этих местах за полтора года ни разу не видела. Новых силков не ставил, но накопал мелких ям-ловушек. Ох и намаялся же деревянной лопатой землю ковырять, мама дорогая! Зато теперь туда регулярно рябчики попадают. Всего и надо-то лишь ямку в форме кувшина выкопать – сверху узкую, снизу широкую, тонкими веточками и листиками дыру прикрыть, а на них хлебных крошек насыпать. Птица, провалившись, выбраться уже не способна. Иногда в яме то куропатка оказывается, то глухарь. Скопился излишек дичи, взялся её коптить. Копчёненькое хорошо идёт в качестве дополнения к свежему, и запасец на чёрный день скапливаться стал. Я и клетки смастерил, сейчас в одной три куропатки копошатся, а в соседней пара длинноухих тусуется. Не-не, не эльфы, бойкие серые зайцы. Одного от силков на вытянутых руках вынужден был нести: он лапами сучил не хуже пропеллера, в клетке и то не сразу успокоился. Как у него сердечко выдержало, не представляю; такие горячие, когда их за уши из ловушки достаёшь, обычно от разрыва сердца умирают. А вообще из всех животинок мне за двенадцать дней попалось аж шесть зайцев, да ещё колонок заглядывал, но он прямо у меня на глазах выкрутился из силков и слинял, только хвост мелькнул. Из лука удалось подстрелить двух жирных глухарей. Подкрадывался к ним метров на семь-восемь, с более дальнего расстояния боялся стрелять. Тут ведь нужно бить наверняка, а то, если слегка подранишь, запросто можешь стрелы лишиться, а их всего три штуки. Вон курица без головы минуты две пробегать может, а подраненный глухарь стрелу и на десяток вёрст с лёгкостью уволочёт, ищи потом ветра в поле. Не забывал и о строительстве нашего гибрида сарая со спортзалом. Первые дни спиливал лиственницы диаметром примерно двадцать сантиметров, сучки срубал, кору с них снимал да нарезал стволы на куски. Далее волок или катил всё на поляну к землянке. Самые тяжёлые, пятиметровые, брёвна перетаскивал вместе с парнем, зашедшим к Софе за настойкой для больной матери. Он посчитал, что полдня работы – это лучше, чем несколько медяков отдавать. Сарай я собрался ставить двойной. Половину, закрывающую вход в землянку, сделаю тёплой: и пол положу, и печку поставлю, а брёвнышки для стен возьму самые толстые. Там в отдельном загончике козу держать станем, рядом закуток для душа соорудим, за ним – туалет. В холодной части будет спортзал, рядом – хранилище для мяса и шкур, а в самом конце сарая – вход в старый погреб. Пилить задолбался. Лиственница для дома, безусловно, хороша, но обрабатывать её – у-у-у! И пилишь, и пилишь, зубья смоляными сгустками забиваются, чистишь их и опять пилишь. А силёнок-то у Мишкиного организма фиг да ни фига. Но в целом мне здесь всё же нравится, и хоть целыми днями ношусь как угорелый, но жизнью такой доволен. Не знаю уж, знахаркины настойки так сказываются или ощущения молодого тела накатили, но оптимизьм и энтузязизьм из меня прёт со страшной силой. Чувствую, горы могу свернуть. Надо бы узнать у Софы: зелье витаминное по утрам она для меня исключительно на травках заваривает или вместе с сушёными грибочками? Начал задумываться о будущем. Планы пока туманные, но с ближайшими я уже определился. Необходимо к осенне-зимнему промысловому сезону основательно подготовиться. Охотником я, разумеется, оставаться не собираюсь, однако этой зимой поработать придётся. Меха – это деньги, а деньги нам в скором времени ох как понадобятся. Ещё мысля в голове сидит: Волчий ручей проверить на наличие золота. Чем чёрт не шутит, вдруг крупно разбогатеем, золотишка-то в окружающих землях хватает. В прошлой жизни часто приходилось бывать в Сибири на золотых приисках. Вот интересно, сейчас начинаю понимать: я довольно неплохо помню, где тут, на Енисейском кряже, миллионы рублей в виде ценных металлов от глаз людских спрятанные лежат. Когда-то знакомые из золотодобывающих компаний возили по своим «кладовым», хвастали, так сказать. Видел я много крупных месторождений: и «Благодатное», и «Олимпиадинское», и «Эльдорадо». А там, конечно, охота-рыбалка. Случалось, по неделе вокруг рудников с ружьишком бродил. Вряд ли окрестности за полторы сотни лет сильно изменились. И, если не торопясь походить, внимательно посмотреть, я, наверно, смогу отыскать все места, где побывал. Значит, летом переберёмся в Енисейск и уже в городе сориентируемся, как дальше жить. – Поздорову, братан. Отлёживаешься? Оп-па! От неожиданности я чуть в штаны не наложил. Как этот жлобина сумел столь тихо подобраться?! Уснул я, что ли? – Чё-то нюхлый[15] ты. Выздоравливаш хоть? Мои мысли понеслись вскачь. Ага, братан. Вполне вероятно, брат, кому ж ещё здесь бродить и о Мишкином здоровье спрашивать. Из двоих его братьев рыжий только один, и возраст сходится. – И тебе не хворать, Гнат. Потихоньку выздоравливаю. Вот из домины стал выбираться, баба Софа на солнце лежать велела. Слава богу, за тренировкой меня не застали, иначе вопросов было бы выше крыши. – Кости погреть тебе надо, да-а… – Он постоял, оглядывая изменения на поляне. – Знахарка-то хорошо кормит? – Да, нынче-то с едой получше. Охотники на зиму решили остановиться, подкармливают. – А-а… То-то смотрю, у вас амбар начат. На зиму, говоришь? Они, чё ль, Софье Марковне шкурки дают? – Они. – А где счас?