«Какого черта? – дал волю своему раздражению Вениамин. – Кому там в такую рань понадобилось…» Он вдруг сообразил, что о его здесь нахождении, кроме Нины Филипповны, не знает никто и что она вряд ли стала бы ему сюда звонить, потому что и телефона не знает, да и просто незачем. Значит… Значит, что? Звонят Мишане? Но его здесь нет, следовательно, он может и не отвечать. Имеет полное на то право. Телефон, захлебнувшись, наконец смолк, но, как оказалось, ненадолго. Через полминуты он, подскочив вверх на деревянной поверхности, забился в приступе рабочей горячки вновь. Служебного рвения ему было не занимать. Веня совершенно точно знал, что делать этого не следует, что никаких хороших новостей для него не будет, а будут, наоборот, нехорошие, но словно какая-то сила все решала и делала за него, хоть и с его пассивным участием. Против воли, как зомби, он поднялся с нагретого кресла и вышел в коридор, к телефону. «Черт, черт, черт!» – повторял он про себя, беря трубку. В наушнике замерла настороженная тишина. Ощущение было такое, словно тот, кто звонил, кто так долго и настойчиво его добивался, совсем не ожидал, что у него это получится. Веня тоже молчал, выжидая и надеясь, что тот, на другом конце провода, передумает и положит трубку. Не срослось. – Веня, Веня, ответь! – разорвал тишину сторожкий Мишкин голос. Странный голос, как показалось Лису, дрожащий и вроде бы испуганный, что для его друга было совсем не характерно. Отвечать совсем не хотелось, но делать нечего, раз уж взял трубку, надо что-то говорить. – Мишка, ты, что ли? Привет! – Лис попробовал разыграть вариант разговора спросонья, чтобы, в случае чего, сослаться на то, что чего-то не понял. Он даже зевнул пару раз для убедительности. – Ты чего в такую рань звонишь? Что-то случилось? Но с Мишкой все эти штучки, хитрости и уловки не очень проходили. – Привет, привет! – просипел простуженно Мишка и сразу взял быка за рога. – Ты что это в моей квартире делаешь? Ты в ней живешь? – Слушай, да я всего-то одну ночь здесь провел, – стал оправдываться Веня. – Но ты же сам мне ключ дал, чтобы я за ежиками твоими присмотрел? Ты, вообще, как узнал, что я здесь? Ты что, звонил?.. Ты с Мариной разговаривал? – Никуда я не звонил и ни с кем не разговаривал! – почему-то выкрикнул Михаил, похоже, он находился в предельно взвинченном состоянии. Нельзя было и предположить, что стало причиной такого его возбуждения. – Но одно дело присматривать за квартирой, а другое – жить в ней. – Да что же случилось? – пытался добраться до сути Вениамин. – Ты что, приезжаешь? Ты же вроде не собирался в ближайшее время… – Нет, не приезжаю. – Мишка замолчал надолго, то ли собираясь с мыслями, то ли подбирая слова. – Но если что – приеду! Я знаю все твои обстоятельства! – выпалил он наконец. – Меня предупредили! Оттяпать мою квартиру у тебя не получится. Можешь не строить на нее планы. – Оттяпать? – Веня не верил своим ушам. И это говорит его друг? – Погоди, погоди, – стал торопливо объясняться он, – что значит «оттяпать»? Что это вообще за бред такой? Мне не нужна твоя квартира. Мне здесь только пару дней перекантоваться, пока проблемы не разгребу. Кто вообще тебя накрутил? Что тебе наговорили, я ничего не пойму? Я не собираюсь оттяпывать твою квартиру! У меня и мыслей таких не было! Мы старые друзья, как ты можешь так думать? – Вот и не получится, – стоял на своем Михаил. Он говорил все более резко и хлестко, привычное его легкое валяние языком куда-то пропало, уступив место жесткому карканью. – Имей в виду, – сказал он, – я уже сообщил куда полагается, так что можешь на мою жилплощадь губы не раскатывать. А можешь немедленно ее освободить. Ключи соседям отдай, соседи присмотрят, я уже договорился… Это был какой-то бред, словно сон на самом деле не закончился, просто романтика в нем сменилась всплеском абсурда. Веня не мог поверить, что разговаривает с другом, со своим старым другом, с которым в прежние времена не раз попадали в действительно сложные ситуации и благополучно из них выбирались. – Ладно, – устал сопротивляться Лис, – будь по-твоему. Но мне нужно еще три дня. – Немедленно! – Три дня… – Сегодня же! – Я ведь могу ключи и Анне отдать… – решил блефовать Веня. Михаил снова надолго задумался. – Я так и знал, что без твоего участия не обошлось, – сказал он наконец. – Подлец ты, Лис! Падла! Это была неправда, к уходу Анны Лис не имел ни малейшего отношения. Но что-то, какая-то злая сила прямо сейчас, в данный момент разрушала их с Мишкой дружбу, и ничего поделать он не мог. Их давние, очень давние отношения, похоже, разваливались на глазах, и склеить их, если и удастся, так не скоро, но такими, как прежде, они, вероятно, уже никогда не будут. Все, что он мог в данный момент и в данной ситуации сделать, – это выторговать себе пару дней передышки. Время нужно было ему хотя бы для того, чтобы все как следует обдумать и постараться понять, что же происходит. А пока он не понимал ничего. Пока у него было лишь вполне обоснованное подозрение, что все силы этого мира ополчились против него. Но вот почему? Что он им сделал? Этого он не знал. – Три дня, – повторил он свое условие. – Два, – сыграл на понижение Михаил. – Три, – оставался тверд Веня. – Черт с тобой! – вынужденно согласился друг, все еще друг. – Хотя это уже не имеет значения. Впрочем, как хочешь, я тебя предупредил… И чтобы духу!.. – закончил он эмоционально, на высокой ноте, и бросил трубку. Веня постоял какое-то время, держа телефонную трубку прижатой к груди, слушая, как пробиваются из наушника во внешний мир гудки отбоя. «А денек начинается, похоже, даже веселей, чем вчерашний, – подумалось ему невесело. – Интересно, какие результаты по итогу будут вечером?» Он медленно, почти машинально положил руку на рычаг телефона, отсекая соединение, а потом так же медленно и осторожно вернул трубку на место. В квартире повисла звенящая тишина, в которой, как обрывки галлюцинаций, плавали, перемешиваясь, клочки секунду назад случившегося разговора, слова, фразы и множество вопросительных знаков. То есть сама тишина и звенящее в ней напряжение звучали как вопрос: что это было? Реальность, возникшая вчера из каких-то первоначальных непонятных знаков, странных поступков людей и выпавших из нормальности событий, продолжилась и этим утром. Продолжилась разговором, который не должен был случиться, с человеком, со старым знакомым и другом, который вел себя как совсем незнакомый и не совсем друг. Мягко говоря. Абсурдностью и фантастичностью реальность продолжала тот сон, в котором он побывал ночью, и имела все шансы переплюнуть его в этих компонентах. Сон, который Лис помнил на удивление хорошо, со всеми деталями, такими, как, например, запах духов Совы, цвет двери мастерской или упругость травы на газоне, казался ему более реальным и более нормальным, чем разговор с Мишкой. Веня вновь почувствовал себя зверем, загнанным в угол, из которого нет выхода. Горят и приближаются факелы, слепя и обжигая лицо… Или морду? Ну нет, он не зверь и не даст себя в обиду. Хотя зверь тем более будет бросаться на врагов и рвать их клыками, пока сможет двигаться. Но он должен что-то придумать. Должен. Правда, в голову пока ничего не приходило толкового. Бестолкового – тоже не приходило. Пустота кромешная. Хорошо хоть, есть время подумать, спасибо Мишке. И – привет Мишке! «Сюр какой-то», – подумал Веня. Сюра ему не хотелось, такой текучей, неузнаваемой реальности не хотелось. Уж лучше вернуться в сон. Но хоть сон и жил в его памяти и в его ощущениях как реальность, в которой он когда-то на самом деле побывал, вернуться туда ему не удастся. По крайней мере, в ближайшее время. Да и просто заснуть, без сновидений, не получится. Понятно, что не получится. Лис зашел в ванную, там открыл кран и какое-то время ждал, чтобы стекла застоявшаяся в трубах вода. Потом плеснул пару пригоршней в лицо и прополоскал рот. Вода, хоть и пошла холодная, пахла ржавчиной и еще чем-то, какой-то рыбой, что ли, и была неприятна на вкус. Очень неприятна. Кривясь и отплевываясь, он отправился на кухню и там проинспектировал все ящики и холодильник. Итог был неутешителен, из продуктов нашлось лишь немного кофе и столько же сахара – Михаил перед отбытием своим подчистил все основательно. Этого было мало для жизни, но чтобы начать день – хватало вполне. Он сварил кофе, а потом долго сидел, попивая его маленькими глотками и наблюдая, как незаметно, исподволь, становился прозрачней белый свет за окном. Время словно исчезло, не остановилось, не замерло в ожидании знака, чтобы по нему сорваться в бешеный галоп, а исчезло, точно не было никогда. Возникло удивительно легкое состояние причастности к вечности, которая таки точно есть. Вот она, держит за руку и заглядывает в глаза. Мыслей на другие темы не возникало никаких, и слава богу, без этой шумной и суетной компании было значительно лучше. Легче, во всяком случае. Но тем не менее какая-то работа на одном из уровней его сознания шла, он ощущал ее слабый подспудный гуд и старался не мешать. Кофе был на удивление хорошим, давно он такого не пробовал. Видимо, Мишка привез его из какого-то очередного своего вояжа. И не поделился, зажал, подлец. Ничего, зато теперь есть возможность отдать ему должное. Им обоим. Отдать и воздать. Потом он слонялся по квартире, надолго замирал у окна, выглядывая на улицу, включал и тут же выключал телевизор или же принимался читать и сразу бросал какую-то книгу, кажется путеводитель из Мишкиных запасов, – все тщетно, ничто не могло увлечь его настолько, чтобы отвратить от внутренней работы сознания, которая шла, шла… Он эту работу никак не подталкивал физически, не пытался ее ускорить, да и не смог бы, даже захоти, но поощрял эмоционально, посылая в подсознание едва ощутимые сигналы, что заинтересован в результате, что нужна ему хоть какая-нибудь зацепка, воспользовавшись которой он смог бы продвинуться дальше. Сейчас не имело значения, куда двигаться, важно было просто начать движение, потому что состояние абсолютного непонимания того, что происходит, на фоне ощущения надвигающейся катастрофы убивало. Просто убивало. Ближе к полудню Лис вдруг почувствовал, что проголодался. Живот резко подвело голодными спазмами и потом уже не отпускало. Еще бы, ведь он не ел со вчерашнего дня. После варенья Нины Филипповны – ни крошки больше не попало в его рот. Кофе – не в счет. Кстати, Нина Филипповна! Он вспомнил, что вчера она будто бы дала ему денег. Полез в карман, и действительно нашел их там, аккуратно свернутые конвертиком несколько купюр. Денег было немного, но на тарелку супа хватит, а ему, он это чувствовал, просто необходимо поесть горячего. Столовая неподалеку от Мишкиного дома, которую он давно заприметил и даже посещал неоднократно, была совершенно без претензий на роскошь, на элитный статус, на индивидуальное отношение к клиентам и прочие подобные завлекалочки. Обычная рабочая столовка с самообслуживанием, где рабочий люд, в основном водители автобусов, дальнобойщики и таксисты, получали за свои небольшие деньги то, что они могли за них получить. Все было честно и, как всегда считал Веня, достойно. Никто еще не отравился, и это главное. Большая тарелка борща с ложкой сметаны и четыре куска хлеба. Если не хватит, хлеба можно будет взять еще. Аромат, шедший от этого чуда кулинарного искусства, дурманил сознание, а первая торопливо проглоченная ложка ввергла Веню в катарсис. Он упоенно внимал и сопереживал процессу сложного превращения борща внутри себя в мощную очищающую и исцеляющую силу, отчего испытывал самые возвышенные чувства. Именно так, возвышенные. Раз уж человеку приходится поглощать столько органики, почему же не испытывать от этого процесса удовольствие и да, восторг, почему нет? Веня прикрывал глаза и блаженствовал над каждой ложкой борща, ни в коем случае не поспешая. Куда спешить? Хлеб тоже был на высоте, с хрустящей корочкой и ароматной пропеченной мякотью. Он тщательным образом разжевывал каждый его кусочек и глотал не раньше, чем оба – и хлеб, и он сам – были к этому готовы. Но ничто прекрасное не длится вечно. Возле стола, за которым блаженствовал Вениамин, словно из воздуха вдруг нарисовался гражданин неопределенных лет и, судя по всему, в весьма стесненных обстоятельствах и дрожащей рукой потянулся к последнему оставшемуся на тарелке куску хлеба. «На принципах взаимообразности», – продребезжал он своим речевым аппаратом и, не дожидаясь разрешения, схватил тот кусок цепкой лапкой. И тут же затолкал его в прокуренную и опаленную щель в сивой бороде, два раза жевнул и проглотил, без натуги. Веня смотрел на мужика с изумлением. Такого профессионального глотателя хлеба он еще не встречал. А тот, довольный произведенным эффектом и конечно же достигнутым результатом, учтиво поклонился, сказал: «Премного!» – и был таков. Веня усмехнулся. «Что тут поделаешь, – подумал он, – живешь сам, дай жить другим. Ешь сам, поделись с тем, кто голоден. Таков принцип…» И тут его осенило. Не то чтобы все стало ясно, но он кое-что вспомнил. В голове, заискрив, замкнулись контакты, и на внутренний экран сознания тут же вывелись результаты подспудной работы. Результаты, безусловно, промежуточные, заключались они в одном слове, но что за ним стояло, что оно значило для него – было пока совершенно не ясно. Однако все же это было уже кое-что, указывало направление и открывало возможность думать целенаправленно. Выйдя из столовой, Веня в небольшом гастрономе на оставшиеся деньги купил батон и бутылку кефира, после чего медленно, словно засыпая на ходу, вернулся в Мишкину квартиру. Теперь ему было чем заняться, главное, чтобы никто не мешал. Глава 6 Кое-что о принципах Итак, что там было о принципах?» – подстегнул Веня свой мозг вопросом, едва расположившись в удобном и тем угодном ему Мишкином кресле. Он задумался, припоминая слова Нины Филипповны, однако с наскока, сразу войти в эту дверцу не удалось. И Нина Филипповна, и слова ее уже были в прошлом, во вчерашнем сне, и чтобы вернуть их снова, следовало приложить определенные усилия. Веня закрыл глаза и сосредоточился, чтобы реальность дня сегодняшнего не отвлекала, и в конце концов вчерашний вечер выступил из звенящей фольги забывания. Лис в какой-то миг даже ощутил аромат земляничного варенья, сглотнул слюну. «Ничто само по себе в этом мире не происходит, да и в других мирах тоже ничто не происходит просто так, – говорила Нина Филипповна. – За любым событием всегда что-то кроется, у всего есть вполне определенная побудительная причина. Если начали падать с неба камни, значит, пришла в действие некая скрытая сила, значит, отозвался потревоженный кем-то и возбужденный принцип». Что еще за принципы такие? Пока это ему было непонятно. «Всем в нашей жизни управляют принципы, их ровно семь. Недаром число семь лежит в основе мироздания. Потому и лежит, что принципов именно семь. Вспомни радугу или те же семь нот в тишине… Принципы, собственно, в совокупности своих директорий создают, формируют жизнь, видимую и невидимую, такой, какой она есть. Принцип суть закон и неодолимая сила». «Хорошо, – подумал Веня, – пусть принципы, мне-то что это дает? Что мне за дело до них, каким местом я их касаюсь? Тем более – они меня?» Он постарался сосредоточиться, сконцентрироваться, чтобы взглянуть на жизнь свою, следуя заветам дедушки Ошо, – отстраненно, со стороны. Ему важно было понять, заметить и определить – где, когда и какие принципы он нарушал. И вообще, о каких принципах идет речь? Уж, наверное, не о тех, которые придумывают себе люди, чтобы опираться на них, следуя по жизни. Большинство и вовсе принципами не заморачиваются, ковыляют, ползут или катятся без них, как придется. И многие довольно скоро приходят к выводу, что без принципов жить не обременительнее и куда как легче. Вот у него, к примеру, есть принципы? Что он может сказать о себе? Кроме того, что всю свою жизнь старался следовать двум, пожалуй, правилам: не подличать и не брать чужого. Опять же, правила – это всего лишь правила, или они и принципы тоже? Правила могут меняться, это всем известно, чаще всего так в жизни и происходит, а вот принципы, с ними как? Он закрыл глаза и попытался унять белый мысленный шум в голове, за которым, как казалось, прячутся нужные и правильные мысли. Шум постепенно стих, но за ним ничего не скрывалось, а была одна лишь лиловая пустота. Так что Веня в очередной раз убедился, что мозг – его, во всяком случае, – работает совсем не так, как электронный прибор, приемник или компьютер. Кнопки включения у него нет совсем, он сам включается или выключается, когда захочет, и при этом работает исключительно по своей внутренней программе. Вот и в этот раз, выдержав довольно-таки продолжительную паузу, мозг, вместо ожидаемого резюме по поводу принципов и того, что может быть с ними связано, открыл дверцу памяти и для чего-то извлек оттуда старый-престарый файл. Такой старый, что более давних воспоминаний в его памяти, похоже, не было. Во всяком случае, в открытом доступе, таких, что можно было бы взять в любое время, попользоваться и положить обратно, на то же самое место. И это удивительно, потому что воспоминание то было странным и необычным по содержанию, и было оно о его первой в жизни краже. Трудно сказать, к какому конкретно времени относилось воспоминание и сколько ему тогда было лет. По каким-то косвенным признакам и по общему ощущению он предполагал, что около трех, чуть больше или чуть меньше. Он был вместе с отцом, и, хотя спутника своего он видел лишь как туманный силуэт с едва угадываемыми родными чертами, это был, несомненно, он, ибо с кем еще он чувствовал бы себя так хорошо и спокойно? Причем лицо отцу в этом воспоминании он дорисовывал сам и совсем другое, то, которое было у него в более старшем возрасте и которое он уже хорошо помнил. Но эти детали, в общем, не так важны для сути воспоминания. Отец привел его к кому-то в гости, Веня отчетливо помнил, как они зашли в просторную и светлую комнату, в которой уже находились люди, кажется, другой мальчик и какой-то мужчина, очевидно папа того мальчика. Зачем они туда пришли, совершенно непонятно, наверное, для того, чтобы познакомить его с тем мальчиком, но никаких воспоминаний о нем в памяти Лиса больше не сохранилось, как и воспоминаний о том, какие разговоры и о чем велись тогда. Зато он отчетливо помнил, что были показаны ему какие-то игрушки, ну а чем еще занимает мальчик другого мальчика, который пришел к нему в гости? Показывает свои драгоценности. Всех продемонстрированных маленьким хозяином сокровищ Веня не запомнил, однако помнил отчетливо сквозь всю толщу минувших с того дня лет небольшую, не больше его ладошки, модель двухмоторного самолета. Самолетик был отлит из какого-то серебристого металла, был достаточно увесист и отлично ложился, распластав крылья, ему на руку. Веня помнил, как будто это было вчера, как сладко заныло его сердечко от восторга. И как невероятно сильно, словно воды в пустыне, захотелось, чтобы эта вещь принадлежала ему. Это был предел его мечтаний! На тот момент, естественно, но маленькое сердце живет именно такими моментами. У него возникло такое чувство – он помнил, – будто он встретил частичку себя самого, и эта частичка желала во что бы то ни стало соединиться с целым, а целое не могло ощущать себя таковым без нее. Веня посмотрел на отца полными мольбы и слез глазами, но отец его взгляда не понял. А может, и понял, потому что нельзя было не понять его, маленького человечка, желания, но что он мог поделать? Самолет принадлежал другому мальчику, поэтому Веню вежливо, но настойчиво попросили положить модель на место. Что, скрепя сердце, он и сделал. Кажется, что сделал. Здесь, кстати, в его воспоминаниях была небольшая лакуна. Как там было на самом деле, он не помнил, то ли положил он самолетик на стол, а потом снова взял, то ли сразу сунул в карман, но факт тот, что из гостей он ушел с трофеем. Но его ведь еще надо было легализовать, а как это сделать? Веня решил вопрос быстро. Он забежал вперед и там сунул самолет в лужу. Да, там была лужа, и в нее он сунул свою добычу. А потом позвал отца и указал ему на вещь: смотри, мол, я нашел! На этом, кстати, воспоминания его обрывались. Напрочь! Что с тем самолетом было дальше, он совершенно не помнил. Скорее всего, его обман раскрылся, его изобличили в краже и наказали, а самолет вернули законному владельцу. В этой истории Веню всегда занимало два момента. Первый – откуда в его маленькой трехгодовалой голове могла появиться мысль, что если у тебя чего-то нет, а у другого есть то, что тебе нужно, то это что-то можно взять, потому что тебе нужней? И второй – как он, опять же трехлеток, для того, чтобы выдать украденное за честную находку, придумал такой трюк с лужей? Не важно, удачный трюк или неудачный, но как он смог его придумать? Он ведь даже не напрягался, знание появилось в его голове, как вспышка. Словно зажгли свет. Это что вообще такое? Это как можно объяснить? Ведь тогда он еще не связывался ни с какой плохой компанией, не было у него другой компании, кроме отца с матерью. Откуда же эти мысли и эти знания могли появиться в светлой и не запыленной еще жизнью голове? И вообще, это свойственно всем детям и рано или поздно в той или иной мере проявляется или же только ему, тогдашнему? И, наконец, не может ли быть так, что некий шлейф привычек и даже каких-то навыков и умений тянется за нами из прошлой жизни? Хотя бы поначалу, пока не будет стерт или заменен чем-то другим? Он не знал, как ответить на эти вопросы. Не знал раньше, не знал и теперь. Но вопросы не исчезали от того только, что на них не было ответов. В дальнейшем же отношения с воровской удачей у него не сложились. Да, теперь Веня подумал, что после истории с самолетом ему все-таки хорошо объяснили, что так делать нельзя. Не сразу, надо признаться, еще была пара эксцессов, когда он не мог удержаться от того, чтобы не запустить руку в чужой карман или подхватить оставленную кем-то на видном месте игрушку. Но в классе пятом школы это все полностью прекратилось. Тогда, помнится, с ним случилось прямо противоположное. К зиме вместо варежек ему купили первые взрослые перчатки. Это были отличные вязаные двухслойные перчатки, они так замечательно сидели на руках, он так ими гордился и не мог нарадоваться, что теперь они у него есть. Но эта радость быстро закончилась, буквально в первый же день. Он оставил перчатки в кармане пальто, которое, как обычно, сдал в школьный гардероб, а когда после уроков надел пальто вновь, карманы его уже были пустыми. Он помнит, как накрыла его волна отчаяния и мир сразу стал чужим и враждебным. Хотелось кричать и выть от обиды, да кто услышит? А если услышит, кто поможет? Перчатки уже не вернуть. Из этого печального, но, в общем, проходного момента своей жизни он вынес два урока. Во-первых, как закрепление пройденного, что воровать нехорошо. Тем более что рано или поздно это бумерангом вернется к тебе и ты неожиданно лишишься самого нужного. Будет очень обидно. И, отсюда, во-вторых: за добром следует внимательно приглядывать, так как далеко не все усвоили урок номер один. В общем, после того давнего случая с перчатками у него как отрезало, и ничего чужого он больше никогда не брал. И все, кто с ним общался, знали его щепетильность в этом вопросе. Поэтому-то так неприятно поразила его недавняя история с комодом, в краже которого заподозрили его. Теперь-то он понимал, что сделали это неспроста, но зачем это было нужно и кому выгодно, сообразить не мог. Это все к вопросу о принципах. Украсть и подставить другого, невиновного, – вот он бы так никогда не поступил, не смог бы. Не укради, не подличай. Но это его принципы, наверное, не все, но основные, по которым живет он сам. К другим правилам, кстати, он всегда относился довольно лояльно, резонно считая, что нет нужды чрезмерно напрягаться там, где можно проявить гибкость. Только вот имеют ли его принципы отношение к тем, о которых говорила Нина Филипповна? Все-таки принципы, определяющие и формирующие жизнь вообще, как феномен, глобально, – это, очевидно, нечто совсем иное, по масштабам и по мощи. Тем более невероятно, что вся эта изначальная силища могла ополчиться на него. А главное, за что? Вот загадка. Загадка или не загадка, но хотелось бы все же выяснить, почему так складывается его жизнь? Не дурак же, не пьяница, не пофигист какой, наоборот, кое в чем и талантлив даже, но тем не менее в итоге все получается из рук вон плохо и с каждым днем – хуже. Особенно в последнее время. Другой бы плюнул, махнул рукой, а он зачем-то упирался изо всех сил, дурак такой. Что он хотел кому доказать? Что он мог доказать? Никому и ничего. Впрочем, если уж кому-то что-то доказывать, так в первую голову себе. Что он не пустое место и что нельзя с ним вот так, бесцеремонно и нагло, обходиться. Поэтому он обязан разобраться во всем и докопаться, кто же ему вредит и за что. Кто и за что? Не должно быть наказания без вины. Если он виноват – пусть объявят, в чем его вина, и тогда он готов возместить. Если невиновен – пусть оставят в покое. Какие-то силы, какие-то боги. Принципы. Какое им дело до отдельно взятого человека? Но почему-то они вредят ему, именно ему. Мстят? Почему? За что? Что такого он сделал в этой жизни, за что теперь его достают? Он не знает за собой, не помнит никакой вины. Так… тогда, может быть, в другой жизни? О господи! И как теперь быть? Как вырваться из этого круга? Кто и когда скажет: хватит! Довольно! Короче, его все это уже допекло, достало, подперло под горло так, что не вздохнуть. Весь этот бред. Пришла пора разобраться. Легко, однако, сказать – разобраться. А с чем именно? С прошлой жизнью? Но с какой? Или с которой? И тут посреди сумбура, хаоса и сумерек сознания вдруг перед Лисом замаячил призрачный пока выход, он же – переход, уже на другой план бытия, нематериальный. – О господи! – повторил он вслух ставший привычным в последнее время возглас. Вот этого ему только не хватало! Нет, когда просто потрепаться или если посмотреть передачу по телевидению, тогда пожалуйста. Тогда со всем наличным интересом и вниманием. Но вот так, в реальности, забраться в дыру в собственной голове, которую сам же и расковырял? Нет, к этому он не готов. Рановато ему, пожалуй, не созрел еще. А не упустил ли он чего? Какой-то мелочи или совсем не мелочи, какого-то факта, события или, может быть, вещи? Чего-то, в чем заключен ответ или подсказка, что лежит на поверхности, рядом, и предательски молчит? А ведь что-то такое должно быть, и оно есть, он чувствовал, почти осязал, но вспомнить никак не мог. И снова, и снова он запускал мысли в поисках ответа по кругу.