Марк посмотрел на краеведа, удивленно сощурив глаза, тут же поинтересовался: – У вас есть своя версия случившегося? – Ничего у меня нет! – почему-то рассердился Пташннков и нахохлился, как воробей под дождем. – Одна версия есть, но она, гражданин милиционер, не совсем научная, скорее из области фантастики, – с многозначительной усмешкой взглянул историк на хмурого Пташникова. – Поясните. – Есть предположение, что чернобородый назвался в гостинице Бусовым не случайно, а имея на то, как говорится, законные права. – Какие права? – переспросил Марк, опять напряженно всматриваясь в лицо Окладина. – А может, это мне только показалось? – Чернобородый и есть тот самый Конрад Буссов, который жил четыреста лет назад, – насмешливо продолжил Окладин. – Наш уважаемый Иван Алексеевич вроде бы всерьез считает, что только этим можно объяснить глубокие исторические познания чернобородого. – Ну, это уже даже не фантастика, а какая-то чертовщина, – недовольно проговорил Марк. – Тут не до шуток. Зачем чернобородый проделывает с иконами эту непонятную операцию? Ведь не из простого любопытства он так рискует? – Древние иконы имеют очень большую ценность не только для истинно верующих, но и для коллекционеров, правда, у них разное понимание этой ценности, – неуверенно ответил Пташников, оставив иронию Окладина без внимания. – Но ведь этот таинственный взломщик не украл пока ни одной иконы! – Значит, он разыскивает какую-то особо ценную икону. – В церквах, в которые он проникал, есть очень ценные и древние иконы, – опять возразил краеведу Марк. – Однако они почему-то не привлекли чернобородого. – Это лишний раз подтверждает мое предположение, что здесь действует не просто мелкий жулик, а рыба покрупнее, – упрямо проговорил Пташников, тряхнув седой головой. Окладин собрался было что-то сказать, вероятно, снова поиронизировать над краеведом, но передумал и замкнулся. Как ни ломал голову, я тоже не мог вразумительно объяснить поступки чернобородого. Может, он просто не в себе? Однако в электричке он произвел на меня впечатление человека умного и собранного, умеющего контролировать себя, никаких странностей в его поведении я не заметил. Вдруг Пташников, растягивая слова, спросил Марка: – Вы можете сказать, какие конкретно иконы вынимал чернобородый из иконостасов? – И в Москве, и в Сергиевом Посаде его интересовали иконы евангелиста Иоанна, укрепленные на Царских вратах иконостасов. – Иконы древние? – Нет. Восемнадцатого и девятнадцатого столетий. Особой ценности не представляют. Глубоко задумавшись, Пташников некоторое время помолчал и порывисто поднялся со скамейки. – Давайте-ка осмотрим здешний иконостас, – принял он решение. – Точнее – икону Иоанна на Царских вратах. Может, на месте и разберемся, в чем тут дело… По пути мы невольно задержались возле Троицкого собора – древнейшего сооружения бывшего Александровского кремля. Дверь в собор была открыта, черный проем манил к себе, как холодная глубина колодца в жаркий день. Не сопротивляясь этому желанию, мы следом за Ниткиным вошли в собор. Через световые прорези в цоколе купола пробивались золотисто-голубоватые лучи, падали на фрески с изображением ангелов и святых, на мрачную картину Страшного суда. Пташников обратил внимание на медные двустворчатые двери, закрывающие южный вход в собор, вслух медленно, нараспев, прочитал сделанную на них надпись: – «В лето 6844… исписаны двери сии повелением боголюбивого архиепископа новгородского Василия, при благоверном князе Иване Даниловиче, при посадничестве Федорове Даниловиче, при тысяцком Авраме…» Краевед вопросительно посмотрел на Ниткина: – Ворота из Новгорода. Известно, как они очутились в Александровой слободе? – Во время Новгородского погрома по приказу Грозного их сняли из южного придела Софийского собора. Двери уникальные, изготовлены методом огневого золочения, с применением ртути, пары которой буквально убивали мастеров… Густой голос Ниткина звучал в гулком холодном соборе торжественно, как проповедь. Казалось, от древних стен и сейчас исходят молитвы и плачи, а в застоявшемся воздухе до сих пор держится запах похоронных и венчальных свечей, дрожат на стенах зыбкие тени молящихся. С желанием поскорее избавиться от тяжелых видений прошлого я первым вышел из Троицкого собора на территорию кремля. Но они преследовали здесь на каждом шагу. Ниткин подвел нас к Распятской церкви-колокольне. По преданию, она была построена Иваном Грозным после расправы над новгородцами, на звоннице висел пятисотпудовый колокол, тоже вывезенный из разграбленного Новгорода. Сюда поднимался Грозный звонить к заутрене вместе с Малютой Скуратовым и царевичем Иваном. Наверное, колокола этой звонницы известили и о смерти царского наследника. Я спросил Ниткина про массивную, строгих очертаний пристройку к звоннице. – Марфина палата. К Ивану Грозному никакого отношения не имеет, тут Петр Первый приказал содержать свою сестру Марфу Алексеевну… Ответ Ниткина прозвучал так, словно царская сестра и сейчас томится в этой палате. Далекое прошлое в бывшем Александровском кремле будто оживало: в проемах звонницы чудились опричники в черных монашеских одеяниях и среди них Грозный, слышался печальный звон ссыльного новгородского колокола, в зарешеченном окне на миг как будто показалось бледное лицо царевны Марфы, промелькнула и скрылась за углом палаты неуклюжая, долговязая фигура Петра. Церковь, в которую пытался проникнуть чернобородый, представляла собой белокаменный четырехстолпный храм с шлемовидным куполом на грузном барабане и резным позолоченным крестом на растяжках. На восточном фасаде круто выступали апсиды, в западном была прорезана дверь, украшенная перспективным порталом, – уменьшающиеся в размерах арки уходили в глубь массивной стены. Надо было обладать немалой ловкостью, чтобы по узкой каменной тяге вдоль стены подобраться к зарешеченному сводчатому окну. В случае падения чернобородый неминуемо покалечился бы – площадка возле фундамента церкви была выложена большими серыми булыжниками. Я поставил себя на место чернобородого – и невольно поежился: несомненно, это был человек, способный на самый рискованный, безрассудный поступок. Чугунным ключом с замысловатой бородкой Ниткин открыл обитую железными листами дверь, на нас дохнуло вековым холодом, и мы поочередно, пригнув головы, вошли в церковь. С блеклых фресок на опорных столбах бесстрастно взирали вытянутые лики святых. До самых сводов высился в сказочной золоченой резьбе иконостас, отделяющий алтарь от основной части храма, возвышался амвон – с него священники произносили проповеди, дьяконы читали Евангелие. Слева и справа располагались клиросы – места для певчих. Красота иконостаса притягивала взгляд и вызывала чувство безмолвного восхищения. Деревянные гирлянды цветов, виноградные гроздья, картуши в виде свитков и щитов, обрамленные затейливыми завитками, мерцали таинственно и величаво. Иконостас православного храма имеет свою структуру – иконы в нем располагаются в строгом порядке, определенными «чинами». Нижний ряд носит название «местный чин». В центре – Царские врата, справа – икона Иисуса Христа, слева – Богоматери. Дальше – иконы праздника, которому посвящен храм, и местных святых. Над иконами «местного чина» поднимается «деисусный чин». Прямо над Царскими вратами – икона Христа, справа от него – Иоанна Предтечи, слева – Богоматери, за ними – иконы архангелов, апостолов Петра и Павла, отцов церкви, воинов и мучеников, причисленных к лику святых. Следующий, «праздничный чин» состоит из небольших квадратных икон, посвященных главным праздникам христианского календаря: Троице, Рождеству Христову, Благовещению, Крещению, Сретению, Преображению, Тайной вечере, Воскресению Христа, Вознесению, Успению Богородицы, Распятию Христа, празднику Покрова. Под самыми сводами древнего храма «праздничный чин» венчался резьбой по дереву. В больших храмах выше были еще два «чина» – пророческий и праотцов, состоящие из высоких икон в рост, чтобы их можно было разглядеть снизу. Мы поднялись на амвон, подошли к Царским вратам с иконой Благовещения в центре и иконами евангелистов Марка, Матфея, Луки и Иоанна. Последнюю икону Пташников и Окладин осмотрели по-особому внимательно. – Конец восемнадцатого века. – Вернее, начало девятнадцатого, – поправил краеведа Окладин. – В любом случае большой ценности не представляет, – добавил Пташников. Историк заявил более решительно: – Вообще никакой ценности не представляет! Вероятно, у Ниткина на этот счет имелось несколько иное мнение, но он оставил его при себе. – Что же заставляет чернобородого предпринимать такие рискованные поступки? – повторил Марк свой вопрос. – Вероятно, его интересует не сама икона Иоанна, а нечто иное. – Что же тогда? – заглянул Марк в насупленное лицо краеведа. – То, что находится за иконой, чего нельзя увидеть, не сняв икону с Царских врат. – Возможно, вы правы. – Марк выразительно посмотрел на Ниткина. – Придется снять икону Иоанна. Было заметно, что Ниткину это решение не понравилось, но Марк все-таки настоял на своем, предположение Пташникова показалось ему убедительным. Сходив за инструментом, Ниткин осторожно отсоединил планки, которыми икона прижималась к Царским вратам, бережно вынул ее из углубления и перевернул. Обратная сторона иконы была темной от времени и гладкой, как чертежная доска. Пташников зачем-то постучал по ней согнутым пальцем и разочарованно вздохнул. Посмотрел на квадратное углубление в Царских вратах, в которое икона вставлялась, и какая-то новая мысль мелькнула в его глазах, он спросил Ниткина, какого века сами Царские врата. – Начало шестнадцатого, – моментально ответил тот. – Тоже из Новгорода? – Да, попали в Александрову слободу почти сразу после Новгородского погрома. Теперь Пташников обратился к Марку: