Они так увлеченно обсуждали, что не заметили, как за ними напряженно наблюдает пара злых глаз – молодых, но уже пустых. Потому что эти глаза, к своему ужасу, уже видели смерть. Смерть, совершенную своими руками. 4 сентября 1836 года Пермская губерния Полдень в сентябре – самое ласковое время суток, когда солнце греет по-летнему, и, кажется, осень со своими ливнями и студеными ветрами еще далеко. Городовой низшего ранга Семин Аристарх Петрович, двадцати семи лет от роду грустил, как обычно, в своем кабинете. Он жуть как любил разгадывать тайны и мечтал о настоящем деле, но по факту приходилось работать с разбойниками и бродяжками, у которых нет ни фантазии на преступление, ни ума. Вот из деревни привезли очередного нищего, с которым снова придется возиться. – Итак, – стал он зачитывать вслух показания свидетелей. – К деревенской кузнице в Красноуфимском уезде подъехал странный верховой и попросил подковать лошадь. Странность заключалось в том, что выглядел человек бедно и одет был по-крестьянски, – на этих словах он внимательней взглянул на мужика, оценивая его одежду. – Лошадь же у него была самых что ни на есть чистых кровей и стоила очень дорого. Такой конь мог принадлежать только какому-нибудь сиятельному лицу и уж никак не мог быть в собственности подобного бродяги. Именно потому жители деревни, собравшиеся поглазеть на знатного скакуна, вызвали полицию. – Аристарх Петрович вздохнул. – Кто ты и где лошадь украл, паскудник? Ты же понимаешь, что за воровство тебе дорога на каторгу. – Зовут меня Федор Кузьмич, – представился бродяга. – Скакуна этого мне отдал добрый человек по дороге сюда, видимо, жалеющий мою старость. Человек действительно был странный – грязная и бедная одежда, длинная русая борода и волосы до плеч с проседью говорили о нищенском положении, но осанка, что держал старик, руки с длинными пальцами, которые не знали труда и мозолей, и еще чистая речь и умный взгляд заставляли присмотреться. – Ну, откуда ты, чей будешь? Говори уже, почем я должен из тебя каждую букву выспрашивать? – рассердился служитель закона. – Не помню я, – развел руками старик. – Старый стал, да и с головой беда. Одно могу сказать: таланта ты огромного, добрый человек, много можешь принести пользы, в Петербург тебе надобно в сыщики, потому как здесь свои способности применить никак не можешь. Аристарх Петрович опешил. – Ты чего несешь-то? – сказал он резко и увидел в глазах старика смех. – Потешаться надо мной решил? В камеру его, к убийцам, пусть до суда там сидит! – крикнул Аристарх Петрович и победоносно посмотрел на бродягу, но не увидел в его глазах даже признака страха. Федор Кузьмич послушно встал и пошел за полицейским, не произнеся больше ни слова. Такое чувство, что он тут же забыл про городового и свои советы. Сам же Аристарх Петрович не мог найти себе места. Слова бродяги глубоко задели его и никак не покидали и без того расстроенного городового. Ведь он проговорил то, о чем Аристарх Петрович Семин мечтал, хотя, чего говорить, даже не мечтал, а грезил. Возможно, именно поэтому, уже за полночь, когда все сослуживцы разошлись, не считая постового у камер, он направился к старцу поговорить. Подойдя к камере, где ждали суда убийцы, он немного замешкался. О чем ему разглагольствовать с этим бродягой, что спрашивать? Да и зачем это вовсе… Пока эти мысли проносились в его голове, в тишине коридора послышался голос. Говорил сегодняшний нарушитель его душевного спокойствия. – Не плачь, девонька, не плачь. Не убийца ты, знаю я. Выяснится это обязательно, вот увидишь. Все в нашей жизни написано нам свыше, и того не изменить уже. Даже если знаешь, что будет, все одно не изменить, так что нужно принять и с достоинством выйти из всего отпущенного нам Богом. Аристарх Петрович понял, что плачет в камере убийц девушка, служанка, которую сегодня арестовали по подозрению в убийстве хозяйки-помещицы Задориной. Девица Смирнова утверждала, что не убивала и клялась, осеняя себя крестом, что отношения к смерти хозяйки не имеет. Только кто ж ей поверит, нашли ее возле тела с ножом в руках. – Вот послушай меня, в 1812 году, когда русские войска с барабанной дробью вошли в Париж, все были счастливы. Там был цвет русской армии – молодые, красивые и уже успешные офицеры, что победили, поставили на колени великого соперника. Они веселились, как никогда до этого, но и Париж встретил их дружественно, для них были открыты двери повсюду: в рестораны, салоны, приемы. Значительно упрощало общение, что все русские офицеры свободно говорили на французском языке… Рассказ бродяги был таким странным и таким живым, как будто он сам был на тех улицах Парижа. Это было неожиданно, и Аристарх Петрович замер, боясь выдать себя, и продолжил слушать старика. – И вот они нагрянули однажды в салон мадмуазель Ленорман, гадалке известной тогда на всю Европу. Молодые офицеры смеялись и хохотали, когда она то одному, то другому описывала их будущую жизнь. Но одного Сергея Ивановича Муравьева-Апостола она обошла своим вниманием. Горячая кровь взыграла в нем, и он потребовал и ему предсказать судьбу. «Ничего, месье», – настаивала мадмуазель Ленорман. «Хоть одну фразу!» – требовал Муравьев-Апостол. «Хорошо, – согласилась она. – Вас повесят». «Вы ошибаетесь, – засмеялся молодой человек, – я дворянин, а в России дворян не вешают». «Для вас император сделает исключение», – грустно сказала мадмуазель Ленорман. Тогда, в ту Парижскую весну никто не поверил, да просто не мог поверить, что это окажется правдой. Девица перестала всхлипывать, видимо, тоже заслушавшись рассказом старца. – Почему бродягу посадили в одну камеру с девицей? – возмутился Аристарх Петрович, когда появился постовой. – Так вы ж велели с убийцами, а у нас из убийц только девица Смирнова и сидит, – развел тот руками. – Тупицы! – взорвался Аристарх Петрович. – Ничего доверить нельзя, сейчас же отправить его к мужикам. – Не виновата она, – тихо сказал бродяга, когда городовой с постовым подошли к их камере. – Ты умный малый, помоги ей, а господь поможет тебе. Расследуй ее дело и получишь повышение, так и Санкт-Петербург ближе станет. Добро, оно всегда возвращается, всегда, помни это. 12 октября 1836 года, старика, называющего себя Федором Кузьмичом, осудили за бродяжничество и, отсыпав плетей, отправили в ссылку в Сибирь. Каторга, как в начале пророчил ему городовой, не случилась, потому как из дела полностью пропала информация о чистокровном скакуне. Аристарх Петрович Семин распутал сложное дело об убийстве помещицы Задориной, доказав невиновность девицы Смирновой, и, поразившись способностям, его пригласили в Санкт-Петербург, там как раз формировали отдельный корпус жандармов для расследования убийств. Уезжая в Санкт-Петербург, Аристарх Петрович по своим каналам узнал, как добрался бродяга Федор Кузьмич и где поселился, про себя теперь называя его Сибирским Старцем. Именно от Аристарха Петровича Петербург начнет полниться слухами о странном старике. Глава 17. Герасим Оставив ребят во главе со своими руководителями разгадывать ребусы на доске и пытаться вскрыть облако, Гера и Вовка всю ночь систематизировали показания студентов, чтоб понять, кто врет. Вовка рисовал схемы, соединяя имена стрелками, и писал рядом время. Гера, как мог, помогал родственнику: читал показания, диктовал и, если кто-то писал, что в кругу его видимости был другой человек, то тут же поднимал его записи и проверял уже показания, совпадают ли они со словами оппонента или нет. Если да – рисовались стрелочки, если нет, ставились большие вопросительные знаки. Получилось несколько листков таких схем, и какой из них можно было сделать вывод, Гера пока не понимал. Но глядя на то, как работает Вовка, с большим, надо сказать, сожалением, он догадывался, что этот хороший парень просто его разыграл, и никакой он ему не родственник, потому что они разные, совершенно разные. Но в эти такие правильные мысли не хотелось углубляться, им не хотелось верить, и Герасим отгонял их, как мог. – Ты же не из будущего, да? – спросил он Вовку в самый разгар их работы. – Иначе зачем тебе надо было бы это все? Ты бы точно знал, кто убийца. – Вот ты недоверчивый, – проворчал Вовка. – Как ты не понимаешь, не могу я пользоваться теми своим знаниями, что принес из будущего, я могу изменить всю историю человечества. А вот сейчас мы с тобой подведем логически все к разгадке, так, чтоб даже здесь было понятно, кто преступник. Чтоб информация эта не оттуда пришла, а здесь родилась, тогда и перекоса не будет. Я же тебе говорил, эффект бабочки. – Ладно, – буркнул Гера и продолжил читать исписанные корявым почерком листки. Все разучились писать от руки. Планшеты, компьютеры, телефоны – все это просто обнулило в этом необходимость. Поэтому почерк был отвратительным не только у парней, но и у девчонок. Для того, чтобы прочесть записи, приходилось очень сильно напрягаться. – Не обижайся, – сказал Вовка. – Знаешь, у нас в России есть такие скоростные поезда, утром ты в него сел, а вечером уже на Камчатке, осматриваешь кратеры вулканов. Ты однажды меня туда возил, я очень испугался, когда за окном все стало черным. – Почему черным? – спросил Гера. – Когда такой поезд начинает движение, на окна опускают непрозрачные жалюзи, потому что картинка сменяется быстрее, чем может воспринимать наш мозг, – пояснил Вовка. – Что, укачивает? – догадался Герасим. – Если бы, – вздохнул тот. – Это самое малое, что может произойти. Самое страшное, что мозг не успевает за реальностью, и все, человек в дурке. Говорят, что первых испытателей так и не вылечили. У нас им памятники поставили. – Ври больше, а как же машинисты? – попытался поймать его на слове Герасим. – Так там автопилот, людей нет, – улыбнулся, как всегда, Вовка поняв, что обыграл родственника. Гера больше не стал спорить, хотя очень хотелось, решив, что даже если этот странный Вовка врет, то какая разница. Благодаря ему он здесь, развеялся его страх перед монахом, а главное, теплое чувство дружбы и какого-то родства в первый раз в жизни не покидало одиночку Герасима, и за это он готов был простить ему все. – Я понял, кто убийца, – сказал Вовка грустно, пока Гера размышлял о добре и дружбе, о семье и ценностях, поэтому его мысли никак не сочетались с услышанным. Герасим промолчал и лишь со страхом посмотрел на Вовку. Догадываться и знать – это две разные вещи. Гера догадывался, что кто-то из ребят – убийца, но в глубине души надеялся, что в лагерь прошмыгнул незнакомый злой дядька и убил Влада с дедом. Его обязательно посадят, и его будет не жаль. Конец истории, хэппи энд. И вот сейчас Вовка понял, кто убийца, глядя в показания ребят, значит, хэппи энда не будет, значит. Будет шок и принятие, а еще бесконечные вопросы, как так. – Только доказать мы ничего не сможем, – добавил Вовка с сожалением, – это все косвенные улики. – И что будем делать? – спросил Гера осторожно. Он по-прежнему не готов был ни к шоку, ни к принятию. – Все очень просто, – сказал тот, вновь улыбнувшись Гере, но уже не так жизнерадостно, как раньше. – Нам нужна икона, тогда мы сможем поймать его на живца. Убийца хотел заполучить икону, как же я раньше это не понял! Пошли, узнаем у Полины и Сильвестра, как у них дела с картой. О результатах пока молчок. Вовка вскочил и, собрав все свои записи, вышел из комнаты. Гера же облегченно вздохнул, потому как родственник так и не назвал ему имя убийцы, и это было очень хорошо. Герасим был не уверен, что, зная это имя, он смог бы вести себя со злодеем как ни в чем не бывало. Глава 18. Полина Сильвестр и Полина сидели на лавочке у корпуса и молча наслаждались летним солнцем. Не хотелось ничего говорить, они расшифровали карту Влада и сейчас просто ждали, когда все проснутся, чтоб вместе попробовать найти икону, украденную у деда. К лавочке очень аккуратно подошел Татарин, в зубах у него был заяц средних размеров. Он очень аккуратно положил его у ног Сильвестра и преданного посмотрел на него. – Опять ты, – буркнул Сильвестр. – Что тебе от меня надо? Я же сказал тебе, я не твой хозяин. – Зачем вы так с ним, – Полина словно проснулась, ей на мгновение показалось, что она увидела в этом замкнутом и злом пирате человека, но, видимо, это был просто мираж. Сейчас перед ней сидел вновь он, грубиян, не способный на чувства. В данном случае, на сострадание к собаке, которая потеряла хозяина. – Я не могу по-другому, – стал оправдываться перед ней Сильвестр, понимая, что перегнул. – Это все демагогия – могу или нет, – жестко ответила Полина и хотела продолжить, но Сильвестр ее перебил: – Когда мне было пятнадцать лет, мы с моим другом пошли курить за дома, на пустырь. Были у нас такие на районе, я живу на юге, сейчас-то там уже все застроено, а тогда поле с мусором и все, – Сильвестр говорил быстро, словно бы боялся передумать. – Мы не первый раз туда бегали, обычно, конечно, большой толпой, а тут решили вдвоем, чтоб родители не спалили с сигаретами или бдительные соседи им не передали. Когда мы уже затушили бычки, нас окружила стая бродячих собак. Разных… Полина заметила, как у взрослого, сильного человека, преподавателя, которого боялись все в университете, включая преподавательский состав, затряслись руки.