Очередь на фронт Возле входа на перрон, у высокой решетчатой ограды, стояла большая толпа. Это были солдаты в серых шинелях, с вещевыми мешками на плечах, с темными, замученными лицами, на которых озлобленность мешалась с глубокой печалью. Попадались и люди в штатском, несколько женщин в крестьянских тулупах, с шалями, завязанными на спине крест-накрест. Строем приблизились два отряда, человек по тридцать. Их сопровождал ротмистр в высокой каракулевой папахе серого цвета. Он зычно гаркнул: — Рас-ступись! Кавалеристы идут. Знатоки неодобрительно загалдели: — Это из резервного батальона. Ишь, завсегда прут без очереди, будто мы не такие же защитники престола… Тем временем на вокзале шла обычная суета. С санитарного поезда сгружали раненых. Одни, опираясь костылями в заплеванный пол, тихо тащились к зданию вокзала. Другим, подставляя плечи, помогали санитары. Тяжелораненых на носилках тащили волонтеры. По перрону возчик вел лошадь на тощих ногах, с шорами на глазах. Она была впряжена в телегу. Хотя телега была высоко гружена, а лошадь худа, она тащила без особых усилий. Сверху груза был наброшен громадный брезент. С одного угла он сполз, и сыщик увидал голые ноги: это везли трупы раненых, умерших по дороге с фронта. Солдаты-артиллеристы на тележках подвозили к грузовому вагону ящики. По двое брались за ящик, тяжело сопя, передавали тем, кто стоял на платформе. «Снаряды», — догадался Соколов. Невысокий мужичок в ладно пригнанной и плотно перепоясанной ремнем шинели посмотрел на Соколова маленькими смеющимися глазками: — Служивый, не знаешь, когда нас в вагоны запустят? — и добродушно улыбнулся, и в этой улыбке было что-то детское, неиспорченное, так что Соколов сразу почувствовал к солдату симпатию. — Коли состав подали, стало быть, ждать недолго. — Это конечно, живую силу скорее надо, к летнему наступлению. Только у ворот второй час томят, ноги уже застыли. И погулять до трактира не позволяют, и в вагон не пускают. Вы самостоятельно едете? — Так точно! — И я тоже, после ранения возвращаюсь, но домой, до Смоленска. Меня зовут Семен Бочкарев, сапер. Могу взорвать, могу построить. Русский солдат на все горазд! — Расхохотался, показав мелкие, как кедровые орешки, зубы. — В третий вагон приказали топать. Всех туда собрали, кто после ранений или, к примеру, побывок. — Потер замерзшую щеку. Соколов отозвался: — Так и я из третьего вагона. — Вот и хорошо, будем друг дружки держаться. Сергей Шлапак В это время из главного вокзального здания вышла группа старших офицеров — в хороших шинелях, в каракулевых папахах, с шашками на боку. Голоса зашелестели: — Хорошо тому, кто с золотыми погонами! Гляди, свободно идут, ручки свои не утруждают. Чемоданы — как на дачу — денщики тащат. Младший унтер-офицер, высокий узкоплечий мужик с двумя лычками на погонах, с крупным лицом, изъеденным оспой, криво усмехнулся: — Ясно, старшие офицеры — в свой штабной вагон. У них там жизнь приятная, во всем довольстве. Даже кухня есть, в вагоне-то. Котлетки из курей жарят, на масле. Поварихи по ночам постель им греют. А нам на станциях за кипятком в очередях стоять. Когда настанет свобода и равноправие, все в равных условиях будем содержаться. Нам, солдатскому сословию, сахар по три кусочка на день выдали, а старшие офицеры чай будут пить с шоколадом и кофе со сливками. Рослый, крепкого сложения прапорщик с мужественным лицом, с глубокими морщинами возле рта, делавшими его похожим на Цезаря, стоявший у проходных ворот, крикнул: — Кто разговоры разводит? Это ты, унтер? — Чего еще?.. Прапорщик сдвинул лохматые брови: — Представься, как по уставу положено. — Младший унтер-офицер Фотий Фрязев! — Зачем, Фрязев, солдат смущаешь? — Никак нет, — побледнел Фотий. — Я так, к слову прилунилось. Прапорщик сунул Фотию под нос шишковидный кулачище: — Чем пахнет? — Могилой! — Правильно! Так что пропаганду не разводить! — Слушаюсь, господин прапорщик! Я совсем наоборот, патриот своей державы, против евреев и тому подобное. Прапорщик строго оглядел солдат и громко представился: — Я сопровождаю тех, кто едет в третьем вагоне. Зовут меня Сергей Витальевич Шлапак. Направляюсь, как и вы, на передовую. Можете обращаться, но только при крайней необходимости. Скажем, заметили шпиона или агитатора, то вяжите и волоком ко мне. Разумеете, герои? Унтер, назвавшийся Фрязевым, заискивающе улыбнулся: — Так точно, господин командир! А обо мне плохого не думайте. Я ведь не какой-нибудь жид пархатый вроде этого, — ткнул пальцем в сторону невысокого мужичка с большими печальными глазами и в шинели. — Я не развожу антимонию. Я за веру и престол, за созыв Думы, как об том в газетах нынче пишут. Шлапак строго сказал: — В газетах?! Ты читаешь газеты? Ты кто? Профессор кислых щей? Или — тьфу! — бакалавр? Ты есть русский солдат. И у тебя в мозгах должна быть только служба, а не дрянь, которую газеты вбивают в пустые головы. Понял? Увижу с газетой — всю грамоту, как мусор, из твоей башки вытрясу. Эту гадость разрешаю брать только в одно место. Ну, скажи, в какое? Фрязев бессмысленно вытаращил глаза: — Не могу знать, ваше высокоблагородие! — Газеты, унтер, можешь употреблять только в гальюне. Солдаты рассмеялись: — И то правильно! Однако, господин прапорщик, холодно. Скоро начнут пущать? Шлапак ответил: — В окопы боитесь опоздать? Поезд без вас не пойдет. Начальник контрольного поста крикнул: — Первыми идут казаки резервного батальона. Попарно ста-ановись! Несколько патрульных бегло просматривали предписания и проверяли билеты. Ругань сделалась громче. Бочкарев протиснулся вперед, миновал контроль и помахал Соколову рукой: — Жду! — и побежал в сторону состава. Толпа стала пробиваться к воротам. Шлапак строго прорычал: — Не напирать, ограда трещит! — Заметив Соколова, широко улыбнулся: — Смутьяны говорят, что солдат воевать не хочет. А он приступом вокзал берет, лишь бы скорей на фронт попасть. Соколов, не влезая в толпу, спокойно ждал. Боевая командировка