Эй, налей-ка, милый, чтобы сняло блажь, Чтобы дух схватило, да скрутило аж. Да налей вторую, чтоб валило с ног, Нынче я пирую – отзвенел звонок. А.В.Новиков Я видел его только дважды. Всегда учтив, вежлив, по-своему интеллигентен. Даже после определённой дозы алкоголя почти не ругался матом, да и вообще не особо разговорчивым был. Разве что спрашивал, как тут, что в городе поменялось и где бы ему подзаработать. Очень хорошо помню нашу с ним первую встречу, когда он, судя по всему, только пару недель как освободился. Не знаю, откуда у него были деньги, может дал кто, может украл… если откровенно, то меня всегда меньше всего волнует вопрос – откуда у моих клиентов деньги, главное – что платят! Было начало весны. Он пришёл в сером свитере, который был велик ему на размер как минимум, в каких-то поношенных брюках и грязноватых ботинках. Чёрные с проседью волосы были взъерошены, лицо с недельной щетиной, перекошенное выражением бесконечной печали и тоски, что также просматривалось в его тёмно-зелёных глазах. Он присел за стойку, положа на неё свои руки, на пальцах которой были наколоты перстни: с шахматной доской, скрипичным ключом, какими-то квадратами и прямоугольниками, решётками, ромбами, крестами, солнцем тёмным и светлым и, в довершении – с сердцем, разделённым напополам – на чёрное и белое. Он положил на стойку мятую купюру и хриплым басом спросил: – Зубровка есть? Я молча кивнул, подал ему рюмку и налил его заказ. Клиент тут же опустошил её, посмотрел на меня тоскливым взглядом, который стал, после выпитого содержимого, как будто тяжелее. – Семён я, – сказал он, протягивая мне свою руку в перстнях. – Можно – Сенька. – Очень приятно! – ответил-было я, пожимая ему руку, и только сам хотел представиться, как он продолжил: – Давно работаешь-то? – Ну-у… вполне-себе, наверное, – задумчиво ответил я. Сенька усмехнулся, протягивая мне рюмку, которую я снова наполнил. Он тут же её опустошил. – Знаешь, у нас так редко можно было выпить чего-нибудь, а я-то сам из Белоруссии, так у меня там мамка-то всегда зубровку делала… такой забытый вкус… Он смотрел на меня своими тяжёлыми зелёными глазами, когда я, по своему обыкновению, протирал стаканы и прочую посуду, однако, продолжал внимательно слушать. И всё же, его взгляд буквально заставил меня поднять голову. – Понимаю, тебе, должно быть, неприятно со мной общаться, – прохрипел Сенька. – Почему ж? – удивлённо спросил я. – Я вас внимательно слушаю. – Мне просто так хочется выговориться кому-то, а то ж, последние полгода со мной, чай, не разговаривали… вот из-за этого… Он показал на наколку в виде какого-то неправильного ромба с квадратными скобками, направленными в противоположную от углов сторону. – Фуфлыжником меня заклеймили, понимаешь? Десять лет сидел – всё ровненько, хорошо было, и, вот, поди ж ты – дёрнуло меня с этим… Он отвёл взгляд вниз. – …в карты рубануться… И, вот, вроде, знаю правила, вроде, на интерес играли, а… Откашлялся. – …в общем, вывернули всё так, что я должен оказался… Где ж я, столько денег-то, возьму, скажи мне? Сенька вновь протянул мне рюмку. Снова я её наполнил, и снова она мигом была опустошена, а взгляд освобождённого заключённого стал ещё тяжелее. – У меня ж, понимаешь, – он указал на перстень в виде какого-то многоугольника, похожего на гроб, в центре которого красовался православный крест, – мама померла, пока я мотал срок. Мне б её похоронить достойно, всё ж, подняла меня, когда отца-то не было. Так и на это, поди, найди деньги! А кому нужен зек после десяти лет? Вот, кому? Сенька показал на другой перстень, где было разделённое сердце. – И жена от меня ушла. Говорила, что дождётся. Писала даже. А потом, раз, и писем нет… месяц нет, два, три, полгода…. А мне ж, понимаешь, тоскливо, страшно даже – как она там без меня? Написала-таки… в следующем, уже, году… так, мол, и так – ждать не могу, кого-то другого нашла и прочее… а я что поделать могу? – я ж в клетке! Уже машинально протянул мне рюмку, в которую тут же была влита заветная зубровка, опрокинутая в горло моему собеседнику, а я всё удивлялся про себя, мол, как это так – даже не закусывает! – А я, что думаешь? Я б простил её! Да, представляешь! Я ж всё хорошо понимаю! Только, вот, люблю я её! Люблю до сих пор! В глазах у него появились слёзы, но он смог сдержать их, а я снова наполнил ему рюмку. – А, в прочем, какая уж разница тут? Всё равно меня, чувствую, скоро найдут… долг выбивать будут… Сенька опустошил рюмку, а я же набрался смелости и спросил: – А за что вас?.. – Ну, как? Я-то человек простой, соответственно, и работа у меня была самая, что ни наесть, пролетарская, как говорят, да только для страны полезная. На заводе работал. Сталелитейном. Я от того-то и люблю чего покрепче, сам понимаешь…. А директор у нас был – сука такая, каких поискать ещё… и премию тебе задержит, и обругает зазря, так ещё и с зарплатой что-то намудрит! А я-то начальник цеха был, мне ж за ребят моих отвечать надо. Я к нему и так, и эдак – всё одно – пошёл, де, куда-подальше – трудись! Ну, тут-то я и не выдержал… как-то раз вломил ему покрепче, что зубов не собрал… так, что, думаешь это мне впаяли? – как бы не так! Он на меня накатал, дескать, не он, а я рабочие деньги ворую и ещё какую-то там ересь городил… и, вроде, я-то чист – вон, сколько благодарностей, да и подчинённые все за меня были… так он, видать, менту взятку дал, али ещё кому, чтоб упекли меня только подальше. Ой, как я тюрьмы боялся! – мне-то тогда едва тридцать стукнуло, жизнь начинается, а тут – ёлки-палки!.. Дали десятку, хотя должны были то ли семь, то ли восемь, в общем, снова всё карман решил. А тюрьма что? – Тюрьма не… ну, сам знаешь, что… бояться не надо – садись… я и сидел от звонка до звонка под Тверью…. Он глубоко вздохнул и тоскливо-тяжело глянул на меня. – Плесни последнюю, да пойду я… Когда рюмка была опустошена, Сенька молча пожал мне руку и потихоньку вышел из нашего бара. Пару месяцев его точно не было. Последний раз он приходил в начале лета. Уже лучше одет и щетины меньше, но глаза всё такие же тяжёлые, а на лице, помимо прочего, красовались свежие ссадины. Сенька снова молча положил деньги на стойку, а я, ничего не говоря, налил ему любимого напитка. После двух рюмок он, всё же, заметил мой интересующийся взгляд на его лицо и неохотно прохрипел: – Я же говорил, что найдут меня… вот и нашли… даже здесь… эх, браток, боюсь, видимся мы с тобой в последний раз… убьют, ведь… – А в полицию пойти не пробовали? – постарался я хоть что-то ответить. – Да кто ж мне поможет-то там? Заявление-то примут, но только это ж «висяк» для них! Сам же понимаешь, как наши менты работают… Повисла тишина, нарушаемая лишь фоновой музыкой нашего заведения, звоном посуды и отдалённым смехом, и фразами. – Эх, налей, пожалуй, последнюю, да пойду я, потихоньку…, – грустно прохрипел он. Снова зубровка наполнила рюмку, и вновь Сенька, в своей манере, одним махом её опустошил, после чего угрюмо глянул на меня, просипел что-то типа «прощай» и, не оглядываясь, вышел…. На душе стало как-то холодно и пусто…. Хороший мужик, просто в жизни не повезло. И всё же, я надеялся его ещё увидеть, ведь от него прям исходила эта самая человечность, что от обычных людей, ой-как, нечасто исходит… Однако с тех пор, в нашем баре он не появлялся, и сам я его не встречал нигде. Неужели и вправду за ним пришли?.. Солдат Мы слабо верим в чудеса, Но верим искренне в приметы. И наших судеб паруса Иными ветрами воздеты. И.Н.Морозов В нашем заведении люди в погонах появлялись нечасто, и то, в основном, полицейские и прочие силовики, которые, как правило, брали что-либо с собой и исчезали. Военные, по крайней мере, в открытую к нам не захаживали. Скорее всего, потому что наш бар находится вдоль главной дороги города, а потому, если военные тут и проезжают, то времени у них просто нет.