– Ага. Ну я же только что прочла, я дня три буду помнить слово в слово… – Дарина помедлила. – У лю… у тебя разве не так? – Не так, – сказал я. – Даже стихи с трудом заучивал… Три дня будешь помнить, а потом? – Если не понадобится, то забуду, – пояснила она. – А если понадобится или понравится, могу запомнить. – Это у всех вас так? – У жниц, – подумав, ответила она. – Мы же воспитываем куколок, нам полезна хорошая память. Так вот, в этом отрывке упоминается много непонятных вещей. Я много читала, я рассказывала. Но, видимо, это было не нужно и потом забылось… – И что тебе непонятно? – спросил я. – Да куча слов! – Она улыбнулась. – Греки, евреи, мнительные, ломовые, дроги, тюфяками, самоварами, скарб, горничных, кухарок, воза, утюгами… Я замахал руками. – Стоп-стоп-стоп! Совсем непонятны? – Некоторые немножко понятны. Греки и евреи – это такие народы. Так? – Так. – Мнительные – это сомневающиеся? Да, точно. А вот «ломовые дроги» – не знаю. – Телега такая, – я увидел, что понятнее ей не стало, и уточнил: – Примитивный грузовой колесный транспорт, приводимый в движение лошадьми. Животными. – Я знаю, что такое лошади, – Дарина обиженно надула губы. – Ясно. А тюфяки? – Да ты на нем лежишь! Это матрас так называется. – А я думала, что так называется ленивый человек, – расстроилась Дарина. – Ну… тоже бывает. Дарина, и тебе интересно? – Конечно! История из совершенно другой жизни. Словно с другой планеты… ну, неплохой такой планеты. – У нас неплохая, – согласился я. – Дарина… тебе не придется уходить с Земли? Она замешкалась. Но переспрашивать или делать вид, что не поняла, не стала: – Нет. Не обязательно. Иногда жницы уходят в стражи и… Но я хорошая жница. Меня, наоборот, просили остаться. Я взял ее за руку. Мы смотрели друг на друга, и нам было хорошо. Это я без всякого Гнезда чувствовал. – А у тебя красивый плащ, – сказала Дарина. – Ты в нем такой… брутальный! Видишь, есть редкие слова, которые я запоминаю. – Заходил в Комок по дороге, – объяснил я. – И получил подарки от Продавца. Мне – плащ, Наське – какую-то шкатулку девчачью. А это тебе. Я положил перед ней сверток. Предупредил: – Только не знаю, что там. – Подарок? Мне? – Дарина растерялась. Если Наська восприняла подарок как должное, то жница явно ничего не ждала. – Максим… спасибо. Она текучим, едва уловимым для глаза движением села на корточки, даже не выпустив при этом мою ладонь. Положила сверток на колени. – Да это не я, это Продавец… – Вот просто так, сам? – Ну… я хотел что-то… засомневался. – Значит, все равно от тебя! Дарина погладила блестящую розовую бумагу. Улыбнулась. – У меня день рождения был за неделю до Перемены… Мне родители подарили куклу, я потом тебе покажу… Я сглотнул вставший в горле комок. – А больше подарков не было. Она стала осторожно разворачивать бумагу. Та даже не была ничем перевязана или склеена, просто очень аккуратно сложена. Внутри обнаружилась какая-то нежно-сиреневая ткань. Дарина осторожно приподняла ее. Встала, расправила. Это было платье. Платье из тонкой полупрозрачной сиреневой ткани. – Вот блин, – сказал я. – Словно в магазин сходил… думал, там что-то поинтереснее… Я замолчал. Дарина стояла, прижимая платье к плечам. Потом сказала: – Отвернись, переоденусь. – Можно подумать, я чего-то не видел… – буркнул я, отворачиваясь. – Глупый, – сказала Дарина. – Я хочу, чтобы ты сразу всё увидел… а, мальчишкам не понять… За спиной шуршало. – Помоги застегнуть, – попросила она. Я повернулся. Дарина стояла, отвернувшись, придерживая молнию на спине. Я осторожно застегнул ее. Жница повернулась, отступила на шаг. Робко спросила: – Ну как? – Ты очень красивая, – сказал я. Дело было не в этом, если честно. Дарина и раньше была красивая. У жниц, кроме странного цвета глаз и очень гладкой кожи, внешних различий с людьми нет. Но взгляд цепляется за комбинезон, и ты сразу чувствуешь: перед тобой не человек. А в платье она стала обычной коротко стриженой девчонкой. Только глаза и выдавали. – Лучше… чем раньше? – спросила Дарина. Я понял, что тут нельзя сказать ни «да», ни «нет». Шагнул к ней и поцеловал. Она жадно ответила. Мы медленно, обнимаясь и целуясь, подошли к окну. Дарина развернулась у меня в руках, попросила: – Сними… Я расстегнул молнию, она дернула плечиками, сбрасывая платье, стоптала его, нагнулась, упираясь локтями в подоконник. Ничего не говоря, всё и так было понятно. Я расстегнул одной рукой джинсы и вошел в нее. Мы оба были готовы с того момента, как я постучал в дверь. – Максим… Она смеялась и плакала одновременно, и мне тоже хотелось смеяться и плакать. Мы любили друг друга у затянутого паутиной окна, потом упали на одеяла – и не могли оторваться. Надо было касаться, гладить, трогать, входить, смотреть, дышать одним дыханием. Казалось, что, если мы разорвем эту связь – случится что-то страшное, весь мир исчезнет и звезды погаснут. – Я так боюсь, Максим… – шептала Дарина. – За тебя, за стратега, за Наську, за всех… – Не бойся… – Не могу. Я боюсь Инсеков, боюсь тех, других… – Прежних. – Да, Прежних… Я всего боюсь, я стала такая трусиха… Пока тебя не было, я ничего не боялась. Мне казалось, всё страшное уже случилось. А теперь боюсь… – Жалеешь? – Что ты появился? Нет, нет, нет! Я поцелуями заставил ее замолчать. Забыть, хоть на несколько мгновений, этот страх. Но сам я не мог его выбросить из головы. – Я всё сделаю, чтобы ты не боялась, – прошептал я. – Поверь, ничего плохого не будет. Всё уже прошло, всё случилось, страшно больше не будет…