Господи, какими же нужно быть недочеловеками, чтобы пойти на такую бессмысленную жестокость? И я нисколько не удивлюсь, более того, всем сердцем поддержу, если Америка решит наказать этих подонков, совершивших такое страшное злодеяние. Мне кажется, это не месть, это будет справедливое наказание, возмездие за совершенное зло. Может быть, и кощунственно так говорить, но когда в нашей стране под взрывами домов погибли люди, Америка рьяно защищала чеченских террористов и сетовала по поводу нарушения прав человека в России. Нужен был такой страшный урок самой Америке, чтобы американский народ понял, что терроризм не имеет ни национальности, ни границ, терроризм — международное понятие, и с ним нужно бороться всем миром. Прошло несколько дней, и вдруг я понял, почему кадры рушащихся башен-близнецов мне показались знакомыми. Я бросился к своим архивным записям и довольно быстро отыскал то, что искал. В записях, датированных маем 1999 года, то есть более двух лет назад, я сфантазировал сюжет одной из будущих книг, написал, что мой герой Бешеный во сне увидел, как от взрыва рушатся башни-близнецы, как из окон, спасаясь от пламени, выпрыгивают обезумевшие люди и как газеты всего мира пестрят заголовками: «Чеченские террористы добрались до Америки!» В придуманном мною сюжете чеченские террористы при помощи нескольких тонн бензина, завезённого в башни-близнецы Нью-Йорка, взрывают их. Этот сон, по моему замыслу, был послан Савелию его Учителем, и Савелий оповестил об этом американские спецслужбы. Ему никто не верил до тех пор, пока в одной из башен не обнаружили бензин, залитый в ёмкости для красок… Этот сюжет уместился на одном листочке, и о нём я рассказывал нескольким людям. Но все едва ли не в один голос твердили, что я слишком уж закрутил и подобная ситуация абсолютно неправдоподобна. Я отложил этот сюжет на потом. И теперь, после случившейся трагедии, те, кто знал о моём замысле, говорят: «Хорошо, что ты не воплотил его, а то могли бы и привлечь…» В ненаписанной книге с предполагаемым названием «Ад и рай Бешеного» всё заканчивалось благополучно: Бешеному удалось в очередной раз спасти Америку от страшной катастрофы. Но произошло это лишь в моём воображении. К сожалению, жизнь оказалась более беспощадной, чем я… А жаль… Господи, когда же наконец люди научатся не повторять ошибок, допущенных другими? Выходит, что народная поговорка про «авось» характерна не только для русского человека?.. Как ни странно, но ответ на мою «кассатку» задержался на целый месяц, что начинало вселять надежду на положительное решение об отмене приговора. А тут ещё мои сокамерники в один голос бубнили, что я выйду вчистую. Однажды рано утром в «кормушку» выкрикнули: — Доценко! С вещами! Все начали поздравлять меня, совать ксивы на волю и просили обязательно прийти на железнодорожную насыпь, которая была видна в щель решётки нашей камеры. Надо заметить, что и я, услышав поздравления, воспрял духом и поверил, что меня действительно выпустят на свободу. Хотя вполне возможно, что все эти слова говорились только для того, чтобы выманить у меня телогрейку, которую мне удалось выиграть в шахматы. Был разгар зимы, меня взяли в мае, и ничего из тёплых вещей у меня, естественно, не оказалось. Но я же «шёл на свободу», какие, к чёрту, вещи?! На землю я опустился, когда меня вывели, сунули в какой-то «отстойник» и через некоторое время выдали внушительный кулёк с солёной килькой и две буханки хлеба. В тот момент я понял, что моя надежда лопнула как мыльный пузырь. А вскоре мне дали расписаться за ответ на мою кассатку: «…рассмотрев вашу кассационную жалобу… оставить без удовлетворения…» Вполне возможно, если бы я настроился на нечто подобное, мне было бы легче примириться с отказом, а так… Очередное разочарование, очередной стресс, очередные проклятия в адрес «самого гуманного Суда в мире». Бывалые зэки, произведя нехитрые вычисления по размеру выданного пайка, заверили меня, что через пару дней я окажусь на зоне. Снова «Чёрная Маруся», час езды, утренний пустынный перрон, на котором мы стояли минут сорок и у меня зуб на зуб не попадал, злобные овчарки, беспрерывно лающие в оцеплении, «столыпинский вагон», и, наконец, я оказался в «купе» без окон, но с решёткой вместо дверей… Снова эти крытые вагоны, Стук колёс, неровный перебой, Снова опустевшие перроны, Крики часовых, собачий вой… Нас запихнули, словно сельдей в бочку: ажно четырнадцать человек на одно купе. Восемь — внизу, двое — на третьем ярусе, и четверо — на втором. В «отстойнике» я скентовался с одним пожилым зэком, в четвёртый раз окунавшимся «за колючую проволоку», причём всякий раз за квартирные кражи, и он посоветовал лезть на второй ярус: там хоть поспать можно. Из двухдневного путешествия в «столыпинском» вагоне ничего особенного не запомнилось, разве только то, что бывалые зэки иногда варили чифирь, используя в качестве «дров» тряпки или одежду, которую всё равно не пропустят в зону, то есть цивильные вещи: цветные сорочки, светлые брюки. Когда я поинтересовался, не жалко ли, мне пояснили, что те, у кого большие срока, вряд ли увидят свои вещи: либо сгниют, либо кап-тёрщик на что-нибудь выменяет. Так что чего жалеть? А ещё запомнились постоянные скандалы с конвоем, который не очень охотно выводил «на оправку», то есть в туалет. Наверное, поэтому и давали в дорогу селёдку, чтобы зэкам дорога не показалась курортом… Глава 7 Прощай, Борман! В лагерях не знают про свободу, Там о ней не надо говорить, Там винтовки часовых на взводе: Всю свободу могут заменить… Скоро вы увидите, как летом Васильки на поле расцветут. Разве вы не знаете об этом, Что цветы свободных только ждут?.. Ранним морозным утром наш поезд остановился. На заснеженном перроне небольшой станции под немудрёным названием «Железнодорожная» было немноголюдно, а у нашего вагона, следующего прямо за тепловозом, и вообще не оказалось никого в цивильном. У трёх «Чёрных Марусь», стоявших в отдалении, располагались несколько автоматчиков и трое солдат с овчарками, непрестанно и монотонно тявкавшими то ли от голода, то ли от холода. Едва дверь тамбура «столыпинского вагона» распахнулась, как военные оцепили пространство перед ним. Было под тридцать градусов мороза. Нас вывели, рассредоточили по пятёркам, заставили сцепить руки на затылке и посадили на корточки. После чего стали проверять по списку. На мне были не очень тёплый свитерок и тёмно-синий пиджак, на голове летняя кепка. Уже через пять минут я не чувствовал ни рук, ни ног, а зубы выстукивали такую «азбуку Морзе», что заглушали даже звуки станционного колокола. Собралось нас более сотни человек, и сколько длилась проверка, я уже не помню, но показалось — целую вечность. Как было здорово очутиться в промозглом металлическом «гробу» автозака, хоть ветра нет, и то хорошо. К счастью, ехать было не очень далеко, и минут через сорок мы прибыли в зону, расположенную в нескольких десятках километров от небольшого городка Княж-погост (Коми АССР]. То была знаменитая «двойка». Чем знаменита? А тем, что примерно за год до моего прибытия эта колония относилась к учреждениям строгого режима. И там произошла кровавая стычка зэков с ментами колонии. Столкновение было столь серьёзным, что не обошлось без потерь с обеих сторон, причём со смертельным исходом, насчитывалось более сотни раненых. Колонию в результате расформировали, её обитателей, увеличив сроки, раскидали по другим колониям Советского Союза, а «смутной» зоне присвоили статус «общего режима». Присвоить-то присвоили, а ментовское руководство оставили прежнее, привыкшее работать в условиях строгого режима. А это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Впрочем, бывалые люди не зря уверяют, что «перво-ходку» лучше «барабанить» на строгом режиме. Потому что на «общем» творится столько беспредела, что только успевай вертеть глазами, языком и ушами. В переводе на язык нормального человека: «Думай над тем, ЧТО видишь, следи за тем, ЧТО говоришь и ЧТО слышишь, а я бы ещё добавил: смотри не только КУДА садишься и ложишься, но и КУДА встаёшь…» Во всех этих простых понятиях может таиться некий тайный смысл, и придётся нести ответственность за любую свою неосторожность. Не проходило и трёх дней, чтобы из ворот зоны не вывезли труп. Резонно было бы предположить, что коль скоро менты со строгого режима, значит, имеются все условия для нормальной работы. Ан нет! Потом, побывав на зоне строгого режима, я понял, почему такой беспредел царил на нашей «двойке». Дело в том, что менты, отработав столько лет на строгом режиме, привыкли, что опытные зэки многие вещи понимают и лишний раз стараются не очень вмешиваться, особенно когда на зоне присутствует уважаемый и мудрый «Хозяин» со стороны зэков. А у нас, видно, мудрого «Хозяина» не было, вот и неслась неуправляемая телега, круша и сбивая всё на своём пути. То есть тащить срок на нашей «двойке» было не просто трудно, но и опасно. Когда я спустился из «карантинки» на зону… («Карантинка» — это отгороженный от остальных жилых помещений барак, в котором несколько дней содержатся вновь прибывшие в колонию зэки: проходят медицинское обследование, изучаются оперативными работниками, по-зоновски — «кумовьями», вызываются для распределения по отрядам и рабочим местам.]…Меня ввели в кабинет Начальника колонии, там находилось человек пятнадцать ментов. Как потом выяснилось, в кабинете присутствовали не только основное руководство зоны, но и все начальники отрядов. После традиционных вопросов: кто? возраст? откуда? — Начальник колонии спросил, кем я работал до осуждения. Узнав, что я кинорежиссёр, он повернулся к «Старшему Куму». И поинтересовался, когда освобождается какой-то Семёнов, и, узнав, что через месяц, обратился ко мне: — Повезло вам, Доценко: пойдёте работать киномехаником в наш клуб. Я попытался объяснить, что кинорежиссёр и киномеханик — совершенно разные специальности, но Начальник отмахнулся: — Какая разница, там режиссёр, а здесь механик, всё равно главное слово — КИНО! Я не знал, как реагировать на такое, и, чтобы скрыть свою растерянность, начал оглядывать присутствующих офицеров. Вдруг один из них, капитан с очень интеллигентным лицом, улыбнулся мне и чуть заметно ободряюще кивнул. Я решил не возражать. Позднее выяснилось, что капитан был Начальником первого отряда, в котором работала вся хозяйственная обслуга колонии, и должность киномеханика тоже ему и была подотчётна. Капитан был родом из Питера и оказался на редкость добрым малым. Когда я признался, что никогда в глаза не видел киноаппарата, он успокоил меня, пояснив, что парень, работающий сейчас киномехаником, на воле был конюхом и тоже никогда не видел кинопроектора, но быстро освоился. Капитан оказался прав, и мне хватило одного пояснения освобождающегося Семёнова, чтобы стать заправским киномехаником. Однако проработал я им около трёх месяцев: меня невзлюбил Старший Нарядчик и вскоре сумел так все обставить, что должность киномеханика получил его знакомец. Это меня так разозлило, что я решил немного отыграться и при передаче клубного имущества внёс кое-какие усовершенствования в кинопроектор, который никак не желал подчиняться новому хозяину: у меня отлично работал, а у него нет. Сорвав пару раз показы фильмов и наслушавшись от разъярённых зэков в свой адрес, как говорится, по полной программе, Старший Нарядчик пошёл на попятную. И сам явился ко мне, чтобы уговорить вернуться на старое место. Но к тому времени мой отрядный успел шепнуть по секрету, что меня готовят на условно-досрочное освобождение, и я гордо отказался, пообещав, что, если он пробьёт на должность киномеханика моего знакомого, я помогу ему и срывов сеансов больше не будет. Догадавшись, откуда растут ноги предыдущих срывов, но не имея доказательства, Старший Нарядчик вынужден был пойти на мои условия. «Смотрящим» на зоне был Колька-Бак. Прозвище Бак, судя по всему, прилепилось от его фамилии — Бакарёв. Это был здоровенный, под метр девяносто ростом и под сто килограммов весом, двадцатилетний парень с весьма сомнительными признаками интеллекта на конопатом лице. Мне кажется, что «Смотрящим» его назначили не за мозги, а за физические данные и нервный, взрывной характер, но я нисколько бы не удивился, узнав, что его вообще никто никем не назначал. Во всяком случае, никто не рисковал задевать его, а тем более идти против него, все старались не пересекаться с ним и не попадаться ему на глаза. Если кто-нибудь и делал попытку проявить смелость, то довольно быстро становился калекой, а то и отправлялся на тот свет «по неосторожности» или из-за «нарушения техники безопасности». К счастью, на зоне я пробыл лишь несколько месяцев, но и меня не миновала участь быть вызванным пред «светлы очи» Кольки-Бака. А всё началось с того, что к нам в отряд пришёл с этапа молодой паренёк по имени Валентин…