— Да кто нам поверит? — попытался возразить Серый, но Кабан его резко оборвал: — А ты скажи так, чтобы поверили, понял? Не дай бог, потащат за вас меня или Режиссёра, сам ноги вам поломаю! Понял, Серый? — Он говорил столь недвусмысленно, что оба синхронно закивали. — Всё, Кабан, будет нормалёк! — проговорил мужик со шрамом, потом повернулся ко мне: — Не держи на нас зла, земляк, в непонятке оказались по собственной глупости… — А тебе, Режиссёр, нужно в другую «хату» перевестись отсюда: их выдернут, других вкинут, менты не оставят тебя в покое. Зуб у них на тебя… Это же… — «Пресс-хата»? Знаю, братва предупредила, — заметил я и оттолкнул парня. — Вали отсюда! — Так что же ты сразу не объявился? — удивился Кабан. — А вы мне слово дали? Сразу буром попёрли, я и подумал, что горбатых только лопатой можно выправлять… Потерпевшие переглянулись, хотели что-то возразить, но снова вмешался Кабан: — Режиссёр правильно говорит: в следующий раз сначала мозги будете подключать… Не знаю, что говорили ментам потерпевшие, но никого не дёргали на допросы, а на следующий день пришёл корпусной и самолично отвёл меня в общаковую камеру, в которой тоже произошёл конфликт, но он был связан уже не с ментовскими прокладками, а с игровым беспределом, царящим в той хате. Камера была средней, человек на двадцать, и за ней закрепилось устойчивое звание: «хата — проходной двор». Дело в том, что в этой камере никто, если не считать четырёх старожилов, не задерживались более двух-трёх недель. Старожилы находились здесь более двух месяцев и объединились в одну «семью». Каждый из них ждал ответа на свою кассационную жалобу из Верховного суда СССР. А оттуда, как правило, ответа приходилось дожидаться по полгода, а иногда и более. Именно с этими четырьмя старожилами у меня и произошло столкновение. Они, объединившись в «семью», держали мазу в камере, остальные не успевали скучковаться и скоро уходили на этап. А эта «семья» так обнаглела, что в буквальном смысле вчистую обирала всех прибывающих в хату зэков. Система была отработана до мелочей: появляется какой-нибудь новичок с увесистым мешком, и к нему тут же устремляется один из «семьи» старожилов. В его задачу входило пригреть новичка, втереться в доверие, а потом как бы невзначай уговорить сыграть во что-нибудь — в карты, в шахматы или какую другую игру. Постепенно втягивая ничего не подозревающего в игру и всё поднимая и поднимая ставки, раздевали новичка, как говорится, догола. Увидев на моих плечах внушительный мешок, попытались проделать то же самое и со мною. Но, на моё счастье, в камере оказался Василий, с кем мне довелось попариться в одной из бутырских «хат» во время следствия, когда меня едва не каждый день избивали «Весёлые мальчики». Он сочувственно отнёсся ко мне — помогал добираться до шконки, приносил еду. Вначале, заметив явный интерес ко мне «семьи», Василий не показал, что мы знакомы, но, улучив момент, шепнул мне на ухо: — Будь осторожен: пригреют, а потом разденут как липку! — По беспределу? — удивился я. — И да, и нет… выиграют всё… — Хотел ещё что-то добавить, но ко мне подошёл незнакомец, и Василий сделал вид, что занят собственными мыслями. Подошедший парень, назвавшийся Костей-Интеллигентом, действительно проявил ко мне такое внимание, словно встретил старого друга. И место-то нашёл удобнее, и посетовал на мою инвалидность, и угостил печеньем: роскошь для мест не столь отдалённых. Короче говоря, отец родной, да и только. Я молча принимал эти знаки внимания, но старался не терять бдительности. Сразу же после обеда, во время которого мой новый «приятель» пригласил в свою компанию и угостил ноготком чеснока — тоже удивительная щедрость для первого знакомства, — Костя-Интеллигент познакомил с членами «семьи»: Юрий-Сынок, Пашка-Сутулый и Лёха-Голова. Последний, насколько я понял, не только верховодил в «семье», но и был главным специалистом во всех играх. Поговорив о том-сём, Костя-Интеллигент предложил скоротать время за игрой в карты… Мои мысли Воспоминания, байки, книги, шашки, шахматы, домино. Иногда и карты — самые верные «друзья» зэков. Неизменные средства борьбы с тюремной тоской. Кто отказывается от всего этого и захочет держаться в камере особняком, тому лучше вздёрнуться, потому что ржавчина тоски источит душу отшельника, сведёт его сума… Правда, этими средствами тоску можно обмануть только днём. А ночью она берёт свое: огромным невидимым чудищем наваливается на тюрьму, растекается, расползается по камерам, стискивает арестантов в тесных своих объятиях, и они задыхаются, мечутся в кошмарах на жёстких нарах, и поминутно то здесь, то там слышатся жалобные вскрики, стоны и странный бессвязный бред… Не отступает «чудище» и от меня — я борюсь с кошмарами, отгоняю «чудище» прочь, но оно вновь и вновь возвращается ко мне через тысячу щелей и трясёт, треплет меня, валяет, как шерсть для валенок… Так тащит и волочит меня время — день за днём, ночь за ночью… Пли это я волочу его? Переплетаясь, как два безжалостных противника, сцепившись, как два зверя, пытаясь, пожрать друг друга, мы падаем и летим с обрыва в пропасть… Январь, 1984 год. — В карты играть не люблю! — сразу заявил я, перехватив настороженный взгляд Василия. — Не любишь так не любишь, — пожал плечами Костя, а Лёха-Голова как бы между прочим поинтересовался: — А во что любишь? Снова промелькнул нахмуренно-предупреждающий взгляд моего старого знакомого. — Так, иногда в охотку не прочь в шахматы поиграть, — как бы лениво ответил я. Я действительно неплохо играю в шахматы и однажды даже выиграл, правда, только первую партию, у довольно известного советского шахматиста, чем ввёл того в настоящий шок. Во всяком случае, он был так удивлён неожиданным матом, что несколько минут смотрел на фигуры, пытаясь отыскать в моих действиях какой-то подвох, подобный тому «ходу», что сделал Остап Бендер, стянувший с доски ладью соперника, в небезызвестной вечной книге. — Может, со мной сыграешь партийку-другую? — ненавязчиво поинтересовался Лёха-Голова. — Отчего не сыграть? Давай попробуем, — согласился я, несмотря на то что Василий отчаянно замахал головой. — Вот и отлично! — с трудом скрывая радость, проговорил Лёха-Голова. Костя-Интеллигент тут же принёс шахматы, зажал за спиной две пешки: — Кто будет отгадывать? — Пусть отгадывает наш новый приятель, — предложил Лёха-Голова. Я стукнул по правой руке: чёрные! — Мне везёт, — улыбнулся мой соперник. — А мне никогда не везёт! — сообщил я. — Может, ради остроты «под интерес» сыграем? — небрежно предложил Лёха-Голова. И вновь я перехватил предупреждающий взгляд Василия. — А на что ты предлагаешь играть? — лениво спросил я. — Партия — полпачки сигарет или равноценная замена! — Согласен, но при одном условии… — Каком? — насторожился мой соперник. — Число партий ограничить десятью! — Согласен! — Соперник явно ожидал чего-то более существенного. — А теперь в связи с тем, что играем «под интерес», обговорим правила. — Правила? — Он явно удивился. — Они ж единые! — Единые — на международных турнирах, а «за колючкой» — у каждого свои! — Согласен! Без проблем! — У Лёхи-Головы было отличное настроение, и он был готов на всё. — Во-первых, дотронулся до фигуры — обязан ею и ходить, никаких «поправляю»! — А если ею ходить некуда? — Тогда ход переходит к противнику! — Круто! — Он покачал головой, но тут же добавил: — Согласен… — Ход считается сделанным, если играющий оторвал от фигуры руку! — Нет возражений… — При троекратном повторении хода одной и той же фигурой — ничья! — Логично! — чуть подумав, ответил Лёха-Голова. — Пешка, добравшаяся до последнего поля, может превратиться в любую фигуру, даже в пешку! — Естественно! — Он начал чуть нервничать. — Это всё? — Нельзя производить рокировку, если одно из полей между ладьей и королём пробивается фигурой противника! — Как дважды два… Всё? — Угроза ферзю не объявляется! — Естественно! — Он явно начал терять терпение.