— Чеши отсюда, пацан! — Он легко подтолкнул меня в спину. Но подталкивать не было нужды: услышав, что меня отпускают, я пулей устремился прочь от этого страшного места, где оказался случайным свидетелем настоящегоубийства человека…» — Если бы ты, Режиссёр, знал, что я ощущал в то время! При тебе убивали кого-нибудь? — Ты можешь мне не поверить, Лёва, но в своей жизни мне самому приходилось убивать, — с тяжёлым вздохом признался я. — Ты был в «Афгане»? — сразу спросил он. — Да, но там я никого не убил — был просто независимым журналистом. — Значит, по жизни пришил кого-то… В тоне Лёвы-Жида можно было услышать и вопрос, и его собственное утверждение, а потому я вполне мог ничего не говорить, и уверен, что Лёва-Жид не осудил бы моё решение, тем не менее захотелось ответить: — Знаешь, Лёва, те, кого я отправил на тот свет, оба были настоящими подонками… — Если не хочешь, можешь не продолжать, — мягко перебил Лёва-Жид. — Я понял, но хочу рассказать. Повторяю, оба были подонками, а точнее, насильниками: один в зоне по беспределу живодерски изнасиловал совсем молодого пацана, после чего тот покончил с собой, второй со своими приятелями пытался изнасиловать несовершеннолетнюю девчонку… — Слушай, Режиссёр, ты не замечаешь в своей ситуации этакого перевертыша?! — удивлённо воскликнул он. — О чём ты? — Ты восстал против насильников и даже наказал их, а тебя самого Органы посадили именно за вскрытие «лохматого сейфа»… А мне как-то и в голову это не приходило. Настоящий парадокс! Воистину наша Россия — страна «Лимония»! — В этом и заключается особый цинизм наших «доблестных» Органов! Отвергаешь их условия — получи по полной! И ничего ты, дружок, не поделаешь! Жалуйся хоть в Организацию Объединенных Наций! — усмехнулся я. — Это точно… — И что же дальше? — спросил я. — Может, обратиться в организацию по правам человека, наверняка есть такая! — Да я не о том! — Я улыбнулся. — Что было дальше, после того как убийцы отпустили тебя?.. — Ну, слушай дальше моё грустное повествование… — снова вздохнул Лёва-Жид… «Валерке я конечно же всё рассказал, но заставил его есть землю и поклясться, что он никогда и никому ничего не расскажет… На следующий день та компания появилась снова, и тот, кто заступился за меня, подозвал к себе. — Мне известно, вы ТАМ были вдвоём: что скажешь? — спросил он меня. Я очень напугался и рассказал ему о страшной клятве Валерки и о том, что он даже ел землю. Я не стал рассказывать, что Валерка испугался так, что описал штаны, но всё равно все рассмеялись, потом мой защитник дал нам на двоих четвертак и, повернувшись к своим приятелям и чуть прищурившись, тихо проговорил: — Ты, Сиплый, и ты, Фиксатый, слушайте меня внимательно и другим передайте: кто тронет этих пацанов, лично сам хребет сломаю, понятно? — Как не понять, Профессор?! — воскликнули те. В их глазах ощущался явный испуг, по-видимому, они отлично знали своего вожака, который никогда не бросал слов на ветер, но он уже повернулся к нам. — Что, голубей гоняете? — весело спросил Профессор. — Гоняем… — И много их у вас? — Да так, — пожал я плечами, не зная, что он подразумевает под словом „много". — Ничего, завтра больше будет, — подмигнул Профессор. На следующий день Фиксатый действительно принёс нам целый мешок голубей, о которых мы могли только мечтать. Так началось моё знакомство с Профессором, который очень сильно повлиял на всю мою жизнь. Его специальность считалась в уголовном мире весьма уважаемой: Профессор был одним из самых авторитетных в стране карманных воров…» От Автора На воровском жаргоне карманный вор — «марвихер», «щипач», а самые виртуозные звались «аристократами». «Багажники» или «ширмы», «скулы», «родники», то есть карманы, бывают разными. Одно дело — обчистить «жопник». Или «дармовой», «чужой» — задний карман. Это вполне под силу и среднему карманнику, а вот проветрить «нутряк», то есть внутренний карман пиджака, а по пути прихватить «рыжие байки с веснушкой» — золотые часы с цепочкой — это уже считалось высшим пилотажем. Обычно именно в «нутряк» прячут полнокровный «лопатник» или «поросёнка», то есть набитый деньгами бумажник… «— Так вот, Профессор был действительно настоящим „аристократом", — продолжил Лёва-Жид, — его „пациент" или „битый", „смехач", то есть жертва карманного вора, над которым он работал, ни разу не «щекотнулся», то есть не почувствовал его „грабки", то есть руки, и это даже при взятии „нутряка". Больше всего Профессор любил гонять „марку", то есть работать в трамваях, автобусах и троллейбусах, особенно когда в них большой „водопад", то есть толпа народу. Он стал часто таскать меня за собой, пытаясь передать мне своё мастерство. А насмешки по поводу моего малолетства пресёк сразу: пользуясь беспрекословным и непререкаемым авторитетом в воровском кругу, он везде представлял меня как своего младшего братишку. Кстати, его основное прозвище было Копчёный, но в воровском кругу его все уважительно называли „Профессором"…» — Могу себе представить, как же ты гордился собой, — заметил я. — Уважаемый «Авторитет» приблизил к себе, взял под защиту… — Чего ты хочешь с пацана? Я же совсем ещё «обмылком» был, — с некоторой обидой заметил Лёва-Жид… «Сейчас-mo мне конечно же ясно, для чего я ему тогда был нужен, а в то время ловил каждый его взгляд, каждое брошенное слово, перенимал походку. А, кроме того, Профессор был оратор от Бога, особенно когда немного поддаст. Он постоянно вдалбливал в меня законы „воровской жизни", ярко и правдоподобно переворачивая с ног на голову жестокие истории из своего прошлого, а может, и выдумывая их. Я был не по годам шустрый и схватывал всё буквально на лету. С Профессором мы как бы слились в единое целое, и мне казалось тогда, что лучшего брата и защитника, чем Профессор, мне никогда не сыскать. Когда окончил ремеслуху и начал работать на заводе, наши встречи стали реже, ибо прогуливать работу Профессор не позволял. Перед Новым годом, когда „сгорел", то есть был взят с поличным, его подельник, Профессор со своей сожительницей Розкой как раз в день моей получки приехал за мной на такси. — Надо отметить, — совсем по-взрослому предложил я. — Зарплату получил сегодня! — Ну да! — улыбнулся Профессор. — Покажи! Я достал из кармана свой заработок. Он взглянул на него, покачал головой, потом осмотрел меня. — Ну и затрапезный у тебя вид, пацан. — И тут же скомандовал: — Садись в машину, поехали! Вскоре мы уже ходили по секциям универмага, и Профессор придирчиво выбирал для меня костюм, рубашку, галстук, корочки… Я попытался отказываться, но он сунул мне под нос кулак. — Это тебе мой подарок под Новый год, а свои копейки в карман положи — девкам на конфетки, понял? — Понял, — обречённо кивнул я. — Вот и отлично, а сейчас дёрнем к нам обмывать обновки… На хате, где они жили, „малины" не было, это была крохотная комнатка, напоминающая монашескую келью. Розка пригласила для меня свою подругу Лизку, которая, оценивающе взглянув на моё пацанское лицо, подхватила со стола стаканчик с водкой и, ехидно подмигнув, поинтересовалась: — Сколько тебелет, дружочек? А я уже тогда, в шестнадцать лет, был под метр семьдесят, а потому встал со стула и действительно оказался выше её едва ли не на голову. Не краснея, я тоже взял со стола стаканчик с водкой и чокнулся с нею: — Восемнадцать, крошка! Выпьем! — И залпом опорожнил посуду. Профессор весело рассмеялся, но не раскрыл моего вранья. Нету ночь я наконец-то стал мужчиной… На„воровские сходки" Профессор меня не брал, однако всегда как бы мимолётом рассказывал некоторые подробности. Он как бы давал понять своему молодому напарнику, что всецело доверяет ему. Во время нашего общения Профессор старательно просвещал меня обо всех тонкостях блатной жизни. Он умел подчинять себе людей, руководить ими, внушая не только страх, но и уважение. Он обладал особым обаянием, свойственным только ему одному. Как все люди, он любил, когда его хвалят, а о его способностях в то время ходили легенды, ему действительно не было равных. За те несколько месяцев, что я проработал с ним, он не допустил ни одной ошибки. Я был у него „ширмачом", или „оттопырщиком", то есть помощником„щипача". Когда мы катали в „марках" (трамвае или автобусе), я был на „прополе", то есть Профессор входил в транспорт с задней площадки, я — с передней: пройдя насквозь салон, он успевал прихватить несколько „лопат-ников", а при встрече со мною незаметно „спуливал" их в открытый портфель, который был у меня в руке. Я выходил на ближайшей остановке, где-нибудь уединялся, потрошил „лопатники" и выкидывал их в мусорный ящик. Затем снова садился на маршрут, а Профессор подсаживался на следующей остановке. Всё повторялось до тех пор, пока он, узнав у меня, что мы уже добыли „шмеля", то есть „нащипали" достаточно, подавал мне знак, что „работа закончена". Когда я поступил на завод, мы стали встречаться только по вечерам, и то не всякий день. А Профессор всегда работал только по утрам. Без меня он стал работать один, никому более не доверяя, и однажды не смог пробить переодетых ментов, которые давно мечтали взять его с поличным. Тот, к кому он залез, даже не почувствовал, но второй мент спалил его на месте. Эти подробности я узнал, когда навещал его в КПЗ, чтобы передать ему еду и курево. После его ареста отношение братвы ко мне моментально изменилось — стало много прохладнее. Уроки Профессора на пользу мне не пошли: своими медвежьими лапами я так и не научился „щипать", и на меня махнули рукой, заметив, что „щипача" из меня никогда не выйдет! Профессору дали „пятерик", и я решил сменить профессию „ширмача" на не менее престижную профессию „кассира", или медвежатника, то есть специалиста по вскрытию сейфов. И скоро стал таким профессионалом, что меня короновали в „Вора в законе" и дали погоняло Лёва-Жид: Жид значит умный, фартовый Вор…» Лёва ещё долго рассказывал о своей жизни, и нам совсем не хотелось спать. История его жизни показалась мне настолько интересной, что я решил «застолбить» её в этих воспоминаниях, чтобы когда-нибудь, взяв её за основу, написать отдельную книгу… Незадолго перед подъёмом Лёва-Жид сказал: — Судя по всему, кажется, меня снова оставят во Владимирском централе. Вполне возможно, что не сегодня, так завтра, в лучшем случае дней через пять выдернут отсюда… Интуиция не подвела Лёву-Жида, и на этот раз: через неделю его действительно выдернули из нашей транзитной камеры, а через день я получил от него «маляву», в которой он благодарил меня за «внимание». Дело в том, что я поделился с ним и своими финансами и кое-чем из подарков Бесика…