«Не верь, не бойся, не проси!» Слова Воланда из книги Булгакова «Мастер и Маргарита». Именно они стали моим кредо на всю жизнь. И ОНИ стали лозунгом моего фамильного Герба, а позднее и лозунгом моего сайта… От себя лишь добавлю к словам Боланда: «Эти три постулата и являются, правдой за колючей проволокой"». Cтоял май 1975 года. Конвоиры вывели меня из машины и передали дежурному сотруднику тюрьмы вместе с какими-то документами, сели в машину и выехали с территории. Что это за тюрьма, мне было неизвестно: когда везли в уазике, я, зажатый между двумя внушительного вида милиционерами, с трудом мог ориентироваться, да и, честно говоря, мысли мои были совсем другие… Но, оказавшись в тюремном дворе, машинально осмотрелся и сразу увидел краснокирпичную остроконечную башню, наличие которой не вызывало никаких сомнений: я попал в знаменитую Бутырскую тюрьму! Я много читал об этой тюрьме, и в памяти всплыло: в ней сидел сам Емельян Пугачёв. И одна из башен так и называется — «Пугачёвская башня». Почему-то подумалось и о том, что в этой тюрьме сидели и Дзержинский, и Бауман, и только им удалось из неё бежать… — Фамилия, имя, отчество, год рождения, статья? — обыденным тоном обратился ко мне офицер; по тому, как выскакивали слова из его рта, становилось ясно, что их он повторяет сотню раз на день. — Доценко Виктор Николаевич, сорок шестой, двести шестая, часть первая! — Баклан, значит? — с явной брезгливостью поморщился тот. — Не знаю, в силу каких жизненных обстоятельств вас арестовали, но сейчас вы находитесь в Бутырской тюрьме, СИЗО сорок восемь дробь два, то есть в следственном изоляторе, где вы будете пребывать сначала до Суда, потом до вступления приговора в силу. С этого момента, когда к вам обращается любой сотрудник нашего учреждения, вы обязаны громко и чётко ответить на эти четыре вопроса! Ясно? — Так точно! Я могу спросить? — Спрашивайте! — Можно получить ручку и бумагу? — Зачем? — удивился офицер. — Для подачи жалобы Прокурору Москвы! — На что хотите жаловаться? — не без ехидства спросил он. — Я не виновен, более того, сам являюсь пострадавшим, а меня арестовали. — Заключили под стражу! — поправил он и доброжелательно добавил: — Так лучше звучит. Так вот, гражданин Доценко, жалобу вы, конечно, можете писать кому угодно: хоть Генеральному Прокурору, хоть в ООН, но только лишь после того, как вас определят на «постоянное место жительства», имею в виду камеру, в которой вы будете находиться до Суда. Там вы и сможете попросить у своего дежурного корпусного бумагу и карандаш — и валяйте пишите куда угодно и кому угодно, хоть самому Господу Богу. Хотя, как новичку и, видно, грамотному человеку, даю вам бесплатный совет: не тратьте понапрасну бумагу и время. Я двадцать лет работаю в Бутырской тюрьме и за эти годы не слышал ни об одном случае, чтобы кто-то добился, чтобы его выпустили отсюда оправданным. — Значит, я буду первым! — самоуверенно заявил я. — Искренне желаю вам удачи! — на полном серьёзе проговорил капитан. — Вперед! — кивнул он в сторону входа. Я вошёл в огромный вестибюль, покрытый кафелем, и в нос сразу же ударил неописуемый спёртый воздух, типичный, как я позднее понял на собственном опыте, исключительно для тюрем Советского Союза, а теперь и России. Годами застоявшиеся запахи прогорклой кислой капусты, немытых человеческих тел, вечно сырых стен, ещё чего-то более чем мерзопакостного. Короче говоря, свежим воздухом там никогда не пахло. Капитан передал меня своему помощнику, словно эстафетную палочку. — В какую? Капитан взглянул на пластиковую доску в руке, которую я только что заметил: — В «отстойник»! Какой посвободнее? — Тот, — кивнул сержант на одну из дверей. — Значит, туда! — Капитан сделал пометку на своей доске. Сержант подвёл меня к двери, покрытой жестью, выкрашенной краской непонятного грязного цвета, с глазком посередине, открыл её и безразлично бросил: — Входи! Помещение, которое капитан назвал отстойником, представляло собой огромную камеру. В ней прежде всего бросался в глаза туалет, метко прозванный обитателями «мест не столь отдалённых» «далъняком», — небольшое возвышение, на котором можно было, стоя на корточках, справлять нужду в дыру-трубу, прикрытую своеобразным самодельным тряпочным клапаном, привязанным к самодельной верёвке, в свою очередь прикреплённой к сливной трубе. За верёвку поднимаешь кляп, справляешь нужду, смываешь водой из крана (смывная труба, как и вся советская система, не работала), торчащего точно над дыркой-трубой, исполняющего одновременно функции и умывальника, и питьевой колонки, потом возвращаешь кляп назад. Необходимо отметить одну немаловажную деталь: если тебе вдруг приспичило справить нужду, то прежде, чем приступить к описанному ритуалу, ты должен внимательно оглядеться вокруг и убедиться в том, что никто в камере не ест. Не дай бог, ты эту деталь упустил и пошёл на «далъняк». Мне повезло наблюдать урок, преподанный одному несчастному, совершившему столь опрометчивый проступок. Его вполне могли наказать ещё более сурово но, к счастью для него, на первый раз пощадили, и всё обошлось лишь потерей пары зубов да его сломанным носом. Я навсегда запомнил этот поучительно жестокий пример тюремного воспитания, пригодившийся в дальнейшей моей жизни. Кроме туалета «из мебели» в «отстойнике» имелись ещё две узкие железные скамьи метров по пять длиной, с ножками, замурованными в асфальт, раскатанный в камере вместо пола, и три железные кровати, сваренные из труб и пятимиллиметровых полос, заменявших панцирную сетку. Эти железные полосы, приваренные вдоль кроватей, при малейшей попытке заснуть на них так сильно врезаются в тело, что к ним невозможно привыкнуть. И сон на них напоминает пытку. Меня кинули в «отстойник» часов в семь. Запомнил потому, что как раз разносили ужин — пшённую кашу. Хлеб в Бутырке выдаётся по утрам, пришлось довольствоваться одной кашей и кипятком. Попытки задремать, стоя или лёжа, не приводили к успеху: то кого-то вкидывают в камеру, то кого-то выдёргивают. То проверка, то «шмон» (то есть обыск). То ведут «на рояле поиграть» (или «на машинке попечатать», что означает взять отпечатки пальцев), то баня, то парикмахер. Так вся ночь и уходит на различные подготовительно-развлекательные телодвижения перед тем, как ты наконец-то окажешься «по месту прописки» в своей камере — только ранним утром. От Автора Краткий перечень жаргонных словечек, с которыми неминуемо сталкиваешься с первых же минут пребывания в тюрьме… «Автозак», то есть машина, в которой перевозят заключённых, — «воронок», «чёрная Маруся» или «брюнетка». «Отстойник» — камера, в которой сидят вновь прибывшие зэки до переправки в свою «хату». «Хата» — камера, в которой сидишь до отправки в зону. «Пассажиры, сидельцы» — заключённые, зэки. «Командировка» — тюрьма или зона. «Париться» — сидеть в тюрьме или зоне. «Шконка» — спальное место, нары в местах лишения свободы. «Ложка» — «весло» или «миномёт». «Мойка» — лезвие. «Шлёмка» — алюминиевая миска. «Дачка» — передача с воли. «Кормушка» — небольшое откидывающееся окошко с глазком в двери. «Объебон» — обвинительное заключение. «Вертухай» — дежурный надзиратель. «Шмон» — любой обыск. «Шнырь» — дежурный или выборный уборщик камеры. «Баландёр» — разносчик пищи. «Разводящий» — черпак, то есть половник. «Ксива» или «малява» — документ, записка. «Бан» — вокзал. «Намазать лоб зелёнкой» — приговорить к расстрелу. «Позвал в дорогу зелёный прокурор» — уйти в побег. «Коцы» или «говнодавы» — обувь. «Котлы» — часы. «Смотрящий» — криминальный «Авторитет», наблюдающий за порядком в камере, колонии или каком-либо населённом пункте…