По ходу моих воспоминаний будут ещё встречаться жаргонные слова, этимологию которых иногда просто невозможно объяснить, но я по мере возможности буду давать их перевод на нормальный русский язык. В какой-то момент, перенасытившись жаргонным лексиконом, я разродился шуточным стихотворением, которое и предлагаю вашему вниманию. Бацай, Кент!.. Бацай, Кент, рви когти с кичи! Тянет модер на бану кочевое тряпье. Руки прочь! Лучше ксиву начерти: Дёрнут по делу — всё будет ничьё. Бацай, Кент, — менты копают. Жорж опалился, когда угол с бана волок. Замочили барух — всех шмонают, Дёрнут по делу — всем потолок! Бацай, Кент, блатуй по новой! Новые шлюхи лабают варуху ништяк. Седой медвежатник с марой фартовой, Тучи надвинулись — кажется, шмяк!.. Заканчивая описание «отстойника», особо скажу о его стенах, аналогичных стенам всех камер Бутырской тюрьмы, да, вероятнее всего, и всех остальных тюрем Советского Союза и России. Они заляпаны раствором с большим процентом содержания цемента, так что к ним даже прислоняться больно, настолько остры цементные бугры. Уверен, это сделано специально для того, чтобы на них невозможно было что-либо написать, передавая весточку будущим «новосёлам», да и ремонтировать можно реже. В «отстойнике», камере метров пятьдесят, находилось не так уж много «пассажиров»: человек пятнадцать, в основном это были молодые, лет по двадцать — двадцать пять, парни. И только три лица несколько выделялись, и не только тем, что выглядели гораздо старше, но и тем, что при них были небольшие холщовые мешки с припасами и вещами. По всей видимости, эти трое были настолько уверены в себе и в том, что никто не позарится на их вещи, что не сдали свои мешки в камеру хранения. Остальные либо ничего с собой не имели, как и я, либо не захотели рисковать и оставили свои вещи в камере хранения. Всех, прибывающих в тюрьму, неважно откуда — с воли или из КПЗ, — обязательно снова тщательно шмонают, изымают запрещённые тюремным Уставом предметы: деньги, лекарства, заварка, спиртосодержащие жидкости, естественно, наркотики — всё это относится к вещам запрещённым, иметь в камере три килограмма вареной колбасы «не положено», она изымается, поскольку жара и духота — колбаса испортится за несколько часов, и возникнет опасность дизентерии. «Запрещено» и «не положено» — чисто бюрократические игры, а суть одна — отбирают всё, на что глаз и положили сами «вертухаи»! Табак после обязательного прощупывания обычно пропускают, как и сигареты без фильтра, предварительно выборочно порезав пополам примерно треть: на предмет проверки, нет ли в них денежных купюр или иголок, заточек. Сигареты с фильтром пропускают только после того, как его оторвут. Казалось бы, чем фильтры-то не угодили ментам? Вначале я подумал, что это делается для того, чтобы лишний раз унизить заключённых, но бывалые зэки мне объяснили, что фильтры отламывают для того, чтобы их не использовали в качестве «оружия». Оказывается, достаточно поджечь фильтр, дать ему разгореться, а потом наступить на него, растирая подошвой на гладкой поверхности пола, и у тебя в руках готовое лезвие из стекла. Можно использовать в качестве защиты или нападения, а можно чиркнуть и по своим венам. Редко попадётся соболезнующий сосед, который бросится спасать сам или вызовет вертухаев. А если и найдётся такой сердобольный сиделец, то ему, вполне возможно, придётся потом несладко: «Не лезь не в своё дело!» Ведь нельзя исключить того, что человек чиркнул себя по венам, вовсе не стремясь уйти из жизни, а лишь затем, чтобы попасть на больничку или просто к врачу, а там передать важную информацию на волю, а может быть, и того больше: уйти в побег! Троица, о которой я уже упоминал, была гораздо старше остальных. Они, чувствовалось, знали себе цену и, судя по многочисленным наколкам, «окунались за колючку» не в первый раз. Исподлобья, но с любопытством наблюдали за остальными. Помня «Записки серого волка», книгу «Вора в законе», «перековавшегося» в писателя явно при одобрении советской «системы», я вошёл в «отстойник», стараясь держаться независимо и спокойно. Мужчина лет за тридцать, довольно плотного телосложения, из той самой уверенной троицы, шнуркуясь взад-вперед по «отстойнику», чуть нервно затягиваясь сигаретой, проходя мимо меня, остановился и спросил: — Москвич? Его голос столь удивительно был похож на голос Высоцкого, что я даже вздрогнул и ответил не сразу. — Ну… — кивнул я. Он вдруг протянул мне оставшийся окурок. — Спасибо, не курю. — Как хочешь… С «обезьянника» или с «Петров»? Что такое обезьянник, я тогда понятия не имел («обезьянником» называют КПЗ), но память подсказала, что «Петрами» называют тюрьму на Петровке, и потому понял, что моего собеседника интересует, откуда меня забирали. — С родной хаты! — Что, нежданчиком, потому и свалить не успел? — И в мыслях не было, — со вздохом признался я. — Заложил кто-то? — Думаю, да, — кивнул я, уверенный, что не очень сильно отхожу от истины. — Пустой? — Если ты о жратве, то как барабан! А сигареты есть! Несмотря на то, что я тогда не курил, дома всегда держал на всякий случай две-три пачки «Столичных» для гостей. И когда меня забирали, прихватил все свои «запасы» — три с половиной пачки. — Кури. — Я вытащил из кармана початую пачку «Столичных»; как ни странно, но на фильтры при обыске менты не обратили внимания и пропустили, их не отрывая. — Ты ж говорил, что не куришь! — И не курю! Сам не знаю, для чего прихватил… — Первоходок? — догадливо спросил он. — Ну… — кивнул я. — Счастливый, кто, не ведая, поступает правильно… Ведь на эти сигареты ты сможешь с месяц клёво жить в тюрьме! Это же твои деньги здесь, — пояснил он. — На них что угодно можно купить, понял? — Не совсем… — Ну, дал баландеру сигаретку, а он тебе добавку дня два давать будет!.. Да мало ли что тебе может понадобиться… Так что береги и не раздавай! — Но ты-то возьми… — А мне-то нечего тебе предложить. — Ничего, считай, плата за науку, — нашёлся я. — Хорошо, — чуть подумав, согласился он и взял из пачки пару сигарет. — Я бы, конечно, мог тебя раздерба-нить, но Лёва-Жид никогда не жил по нахалке и всегда с уважением относится к людям, которые ему симпатичны. Ты хороший пацан, браток, не жадный… — Лёва-Жид подмигнул мне. — Жалко, что вместе не будем: присмотрел бы за тобой… — Почему вы думаете, что не будем? — почему-то я перешёл на «вы». — Потому что я по четвёртой ходке, а ты — по первой. — По четвёртой?! — невольно воскликнул я. — Точно! В общей сложности уже двенажку «оттащил». — Двенадцать?! Сколько же вам лет? — Да молодой ещё, — усмехнулся Лёва-Жид. — Так что больше на воле пожил… Вот и считай, из двадцати девяти — семнадцать на воле! Я же «В законе»… Если кто «мазу тянуть» будет, про меня напомни — отстанет, если не захочет, чтобы им занялся Лёва-Жид! Запомнил? Уж больно ты по душе мне пришёлся… И не «выкай» ты мне больше, будь проще!.. Несмотря на то что я приказал самому себе держаться особняком и не сближаться ни с кем, этот мужчина показался мне симпатичным собеседником. — Виктор… — Я протянул ему руку и крепко пожал. — Присядем? Я оглядел и первую, и вторую скамейку: они были заняты, как и шконки, на которых спали. Тем не менее это нисколько не смутило моего нового знакомого. Он подошёл к той, где уже сидели двое из «бывалых», к которым присоседились четверо молодых. Лёва-Жид остановился напротив и молча взглянул на них. Я не видел его взгляда но, вероятно, он был столь выразителен, что вся четвёрка молодняка тут же поспешила освободить скамейку. Через несколько минут «бывалые» обо мне знали уже почти всё: за что взяли и как, кто я «по жизни», то есть чем занимаюсь. В первые минуты, выяснив, кто я по профессии, они проявили некоторый интерес, но чисто интуитивно я почувствовал, что этот интерес не имеет никакого отношения к уважению: простое любопытство, и только. Мне показалось, что и в голосе Левы-Жида прозвучало даже некоторое разочарование, появляющееся тогда, когда ты ожидаешь чего-то большего, а в результате не получаешь вообще ничего. Постепенно любопытство ко мне было удовлетворено, и они углубились в собственные воспоминания, кто на какой «командировке» «парился» и кто с кем там встречался. Очень радовались, когда находились общие знакомые.