— Еду, например. Я содрогаюсь от отвращения, пока он чистит банан. — Я думала о… Майлз запихивает банан мне в рот, обрывая меня на полуслове. — Как бы сильно я ни хотел, чтобы мой член был у тебя во рту, дорогая, этого не произойдёт. Я откусываю банан, и он забирает его у меня, тоже откусывая кусочек. — Ты не расстроен из-за этого? – спрашиваю я. Майлз тут же качает головой. — Тебе не обязательно сосать мой член, чтобы у нас была отличная сексуальная жизнь, Эм. Тебе это не нравится. Я не собираюсь заставлять тебя делать это. Если однажды ты решишь, что хочешь попробовать ещё раз, то мы сделаем это, но ты ничего мне не должна. Никогда. — Хорошо, – говорю я на одном дыхании, затем беру его за руку, чтобы откусить ещё кусочек банана, просто чтобы увидеть, как он улыбается. Я немного проголодалась, но я пытаюсь наладить отношения с едой. — Могу я вручить тебе подарок сейчас? Он выбрасывает банановую кожуру и возвращается, чтобы встать у меня между ног. Я киваю, в кои-то веки радуясь получению подарка. Майлз протягивает мне бархатную коробочку, похожую на ту, что подарила мне Брук, но немного больше. Я беру подарок, глядя на Майлза с подозрением, и открываю коробку. Мой взгляд останавливается на серебряном ожерелье. Простое тонкое серебряное колье с тремя маленькими бриллиантами, расположенными рядом друг с другом, как кулон. Бриллиант в середине немного больше, чем остальные. Это красивое ожерелье. Определённо, оно лучше, относительно тех, которые мне приходилось надевать для фотосессий. — Не хватает двух бриллиантов. Он знает, о чём я говорю, не вдаваясь в дальнейшие подробности. — Нет, для этого у тебя есть серьги, – отвечает он. — Трое детей – ожерелье, мы с Брук – серьги, потому что мы с ней так много говорим, что тебе скорее захочется отрезать себе уши. Иногда он такой странный, но я бы не хотела, чтобы было иначе. — Иден и двое других потенциальных детей тоже будут много разговаривать. В конце концов, у них один отец. — Ты прав. Тогда, возможно, придётся купить тебе другие серьги. Майлз прижимается губами к моей щеке, затем делает шаг назад и начинает расстёгивать свою чёрную рубашку. — У меня есть ещё один сюрприз. — Клянусь, если это то, что я думаю… Он хихикает, медленно опуская рукава вниз. Как только рубашка слетает с его тела, он поворачивается, демонстрируя массивную татуировку в виде розы у себя на спине. Он действительно сделал её... — Ты сумасшедший, – смеюсь я и притягиваю его ближе к себе ногами, затем провожу пальцем по тонким линиям татуировки. Розы выглядят не такими размазанными кистью, как когда я их рисовала, а скорее гладкими. Это действительно выглядит не так, как на картине, но похоже. — С этим не поспоришь. Итак, когда ты начнёшь работать над другим дизайном? У меня есть ещё немного свободного места. Я наклоняюсь вперёд, прижимаясь лбом к его обнажённой спине, притворно всхлипывая, чтобы пожалеть себя. Во что я вляпалась? — О, не волнуйся, дорогая. Это не самый низкий уровень в твоей жизни. У нас с тобой ещё много лет. Вероятно, я совершу ещё парочку глупостей, за которые ты сможешь пожалеть себя. Я в этом не сомневаюсь. С Майлзом Кингом в этой жизни никогда не будет скучно. ГЛАВА 79 «Наверное, тебе стоит пойти и найти психотерапевта, потому что в тебе есть дерьмо, которое даже психолог не может исправить» – FUCK YOU by Dashs Майлз — Мне так холодно, папочка! – за последние двадцать минут Брук пожаловалась на холод около шести раз. Зима в Нью-Йорке на первый взгляд кажется великолепной. Это волшебно для всех, кто любит зиму и снег, потому что центр Нью-Йорка напоминает зимнюю страну чудес. Всё освещено, и в целом выглядит потрясающе. Я ненавижу снег. Ирония в том, что я люблю холод. Но я провёл большую часть своего детства, живя рядом с пляжем, так что да простит меня Бог за то, что я ненавижу снег. Из-за него всё промокает, и улицы выглядят отвратительно, когда лежит грязный снег. А ещё я ненавижу невыносимую жару. Моя дочь со мной не согласна. Она любит снег, но ненавидит холод и поэтому обязательно раздражает меня своими жалобами. — Мне оооооооочень холодно, папочка!!! – она почти поёт, волоча ноги по снегу, вместо того чтобы нормально идти. Я держу её за руку, чтобы убедиться, что она не убежит, когда увидит очередного оленя перед чьим-нибудь домом. Около нашего дома не так много рождественских украшений, поэтому каждый день, примерно с конца ноября, мне приходилось обходить квартал с Брук, просто чтобы посмотреть на дома. Она любит свет. Выглядит красиво, но для меня это всего лишь огоньки. Каждый вечер мы совершаем получасовую поездку на машине, для того, чтобы добраться до района, в котором просто обожают обилие украшений, а затем гуляем по этому кварталу. Но мне нравится проводить время с семьёй. — Ты хочешь вернуться домой? – спрашиваю я, прекрасно зная ответ. — НЕТ! – Брук громко стонет, затем быстро прижимает свободную руку ко рту, когда понимает, что должна была молчать. В Нью-Йорке чертовски шумно, но есть разница между шумом проезжающих мимо машин или разговорами на улицах, и тем, чтобы стоять рядом с коляской и кричать «нет» во всю глотку. За последние пару недель Брук, наконец-то, поняла, что Иден не такой уж скучный. Он плачет. Много. Но Брук поняла, что если она будет вести себя тихо, когда он рядом, тогда риск того, что он заплачет, гораздо меньше. — Мне просто холодно, папочка. Она останавливается, и я делаю то же самое. Эмори тоже останавливается, но продолжает медленно катать коляску взад-вперёд. Я обмениваюсь взглядом с женой. Мы оба не знаем, что делать. Брук всегда капризничает, когда устаёт, так что логичнее всего было бы пойти домой. Однако если мы пойдем домой сейчас, Брук закатит истерику, потому что ей не удалось осмотреть все дома. Я поднимаю Брук и заключаю её в свои объятия. Это не слишком согревает её, но, похоже, мои объятия прекрасно справляются со своей задачей. Брук кладёт голову мне на плечо, помпон её шапочки задевает моё ухо. Мы продолжаем идти, но с каждым домом, мимо которого мы проходим, моя дочь становится значительно тише. Обычно она комментирует каждый дом, но к моменту, когда мы заворачиваем за угол, чтобы вернуться к припаркованной машине, Брук больше не произносит ни единого слова. — Она спит, – подтверждает мои мысли Эмори. Она одаривает меня тёплой улыбкой, и я клянусь, что эта улыбка сияет ярче всех огней. Каждый раз, когда я вижу её улыбку, я теряюсь в ней. Даже когда рабочий день проходит ужасно, улыбка Эмори спасает остаток дня. Когда мы добираемся до машины, Эмори усаживает Идена на сиденье, в то время как я стараюсь посадить Брук в машину, не разбудив. И когда мы с женой садимся, я не могу удержаться, чтобы не обхватить лицо Эмори одной рукой и не притянуть её близко, пока наши губы не встретятся. Я счастлив быть дома, но как только я подъезжаю к подземной парковке, готовясь ввести код доступа, чтобы открыть ворота и спуститься вниз, мои глаза замечают светлые волосы рядом с входными дверями здания. — О, ради формовочного сыра, – ругаюсь я себе под нос, останавливая машину. Я мог бы проехать мимо и не обращать внимания на её присутствие, подняться на лифте из гаража наверх и покончить с этим. Но я знаю, что как только мы с Эмори поднимемся в квартиру, нам позвонят и сообщат, что Милли пыталась с нами связаться. Ей запрещён вход в комплекс. Если она переступит порог, то вызовут полицию. Но я чувствую себя неловко, потому что в последнее время это происходит примерно два раза в неделю. Ни Эмори, ни я не реагируем ни на какие попытки Милли связаться с нами. Мы не хотим ни разговаривать с ней, ни слушать ту чушь собачью, которую она говорит. Она много интересного наговорила ещё в сентябре. В течение первой недели после того, как я узнал, что Милли всё ещё жива, идея узнать всё казалась заманчивой. У меня было много вопросов. Честно говоря, сейчас я больше не хочу знать всю историю. Для меня Милли Скотт умерла пять лет назад. Эмори кладёт руку мне на бедро, зная, что я решил сделать. — Ни один судья не предоставил бы Милли часы для посещений. Я знаю это, и я боялся, что Милли всё равно их получит. Две недели назад Милли пригрозила подать на меня в суд и оспорить право опеки, потому что я запретил ей видеться с дочерью. Полицейские, которые утащили её из жилого комплекса, посмеялись над её угрозой и даже сказали мне, что мне не о чем беспокоиться. И всё же, когда я слышу, как моя жена напоминает мне об этом, это чертовски успокаивает нервы. — Я люблю тебя, – говорю я и целую Эмори ещё раз, прежде чем выйти из машины и направиться к Милли. Она стоит, уперев руки в бока и поджав губы, и выглядит довольной собой. — Самое время тебе уступить. Она постукивает ногой и с отвращением морщит нос, когда снег покрывает переднюю часть её ботинка. — Чего ты хочешь?