Папа быстро поднялся и жестом пригласил войти. Он обогнул стол и положил руки на мои плечи. Затем сжал их и сказал: – Итак, как все прошло? Я открыла рот, чтобы пожаловаться, но мой мозг по какой-то причине прокрутил весь пережитый день, будто видеоролик с самыми важными событиями. Вообще-то, точнее было бы сказать – видеоролик с неприятностями. Я увидела девушку, которая унизила и обозвала меня этим утром. Увидела свой спор с Люком Павелом и то, как он назвал папу фашистом. Увидела, как стою посреди столовой и понимаю, что придется сидеть одной. Увидела, как читаю статью в «Бэрид Эшис» с экрана компьютера. Увидела самодовольную рожу Люка Павела. И начала плакать. «Нет! – подумала я. – Не плачь! Только не сейчас!» Но это не помогло. Слезы продолжали течь, будто вырвались из плена. Я начала всхлипывать. Из носа потекло. А папа закрыл дверь в кабинет, притянул меня к себе и обнял. Я уткнулась лицом в его плечо и зарыдала. Папа провел рукой по всей длине моих волос и прошептал: – Эй, эй. Неужели все было настолько плохо? Что произошло? Расскажи, что случилось. И я рассказала. В перерывах между икотой, которая пришла вслед за слезами, я подробно рассказала отцу о всех своих неприятностях. А когда закончила, он достал для меня салфетку из коробочки на столе: – Мне так жаль, милая. Дети могут быть жестокими. Отец произнес это так, будто сообщил мне какой-то секрет, будто поделился древней мудростью, которую я не знала и не понимала. Он произнес это с такой снисходительностью, что его фраза показалась еще более жалкой. – Дети могут быть такими жестокими? Это все, что ты можешь сказать? – спросила я тихо. Отец отстранился, из-за чего мне пришлось поднять голову и отодвинуться. – Так, перестань, – довольно резко сказал он. – Тебе не кажется, что ты слишком остро реагируешь? И возможно, все не так плохо? Я скинула его руки и скрестила свои на груди: – Ты так говоришь всем детям, когда они рассказывают, что над ними издеваются? Папины глаза округлились, и он нахмурился: – Издеваются? Что значит издеваются? Не разбрасывайся этим термином, Блайт. Издевательство – серьезное обвинение. – Это не обвинение, это факт, – парировала я. – А как ты назовешь ситуацию, когда кто-то размещает неприличную фотографию одного из твоих учеников в Интернете и вся школа начинает смеяться над ней? Папа вздохнул: – Блайт, в прошлом году вся школа не смеялась над тобой. Ты же понимаешь, что преувеличиваешь? – Я говорю не про прошлый год, а про прошлый месяц! Про конкурс подписей к фото. Папа склонил голову, как собака, услышавшая свист: – Конкурс подписей? О чем ты говоришь? – В прошлом месяце проводился конкурс. В интернет-газете Люка Павела. Он выложил несколько фотографий, которые должны были разместить в ежегоднике, и устроил конкурс на оскорбительные фразочки, которые по какой-то извращенной причине все посчитали смешными. Голосовала вся школа, а фразы, победившие в конкурсе, были напечатаны в ежегоднике вместе с фотографиями. Догадайся, какой была одна из них? Я знала, что папе не надо что-либо разъяснять. Он побледнел и прислонился к краю стола. Открыл рот, но несколько секунд ничего не говорил. – Я не знал об этом, – наконец пробормотал он. Затем отец включил режим директора и встал. Скрестив руки, начал ходить туда-сюда по кабинету – обычно он так делает, когда у Зака неприятности. Он остановился напротив меня и покачал головой: – Извини, милая. Я не знал об этом. Если бы знал, то не допустил бы такого. Кто инициировал соревнование? Люк Павел или кто-то из редакторов ежегодника? Я, открыв рот, уставилась на него: – Ты знаешь, насколько глупо спрашивать меня об этом? Я здесь всего один день. А ты директор. Ты не думаешь, что именно ты должен это знать? – Я за многое несу ответственность, Блайт. Но следить за учениками я не должен. Я рассчитываю на то, что учителя, ученики и родители, да и сами ученики держат меня в курсе всех событий. – Но ты МОЙ родитель! Как ты мог не знать об этом? – Блайт, я был очень занят. Ты понятия не имеешь, сколько различных дел требует моего внимания. – Например, копание под суперинтендента? Отец ткнул пальцем в мою сторону: – А вот это было нечестно. – Нечестно? Нечестно? – закричала я. – А ты знаешь, что такое нечестно? Когда тебя отрывают от дома, друзей и школы, в которой ты был абсолютно счастлив и ни разу не доставлял проблем своим неблагодарным родителям. Когда испытываешь унижение и смятение без друзей, без будущего и без спасения! ВОТ что нечестно! – Давай без драм, Блайт, – произнес отец тихим, но твердым голосом. – Семья – это не демократическое общество. – Тогда не делай вид, будто удивлен, услышав, что в этом виноват ты! – парировала я. Я никогда не дерзила родителям. Никогда! Думаю, папа даже не знал, как отреагировать. Я никогда прежде не ругалась и не теряла самообладания, даже в подростковом возрасте. Мама всегда говорила, что у меня не было кризиса в двухлетнем возрасте – я росла спокойным ре бенком. Папа быстро посмотрел за мое плечо и обошел меня, чтобы закрыть дверь в кабинет. – Блайт, я знаю, что ты расстроена, – спокойно произнес он, – но когда я стану суперинтендентом, это принесет пользу всем, не только мне. Зарплата повысится на сорок процентов. Сорок процентов! Я говорю о совершенно другой налоговой категории. Эти деньги существенно изменят наш образ жизни. Черт, мы сможем позволить себе твою учебу в Брин-Мор. Я раскрыла рот. Отец никогда раньше не говорил о деньгах за обучение в колледже. А я никогда не думала, что он задумывается об этом. – Бабушка и дедушка платят за колледж, – напомнила я ему. – Они всегда так говорили. – Но я не хочу этого! – Папа похлопал себя по груди. – Я хочу отправить тебя в колледж! А не они. Я хочу давать своей семье все, что ей нужно. – Он отвернулся, опустив плечи. Он сжимал и разжимал кулаки, наблюдая при этом за процессом. – Я взрослый мужчина, Блайт. Хватит с меня их подачек! Это моя обязанность! Мне хотелось подойти к папе и обнять его. Но потом я вспомнила, почему пришла сюда, и заставила себя вернуться к теме разговора: – Не надо быть суперинтендентом, чтобы дать мне необходимое прямо сейчас. Когда отец повернулся ко мне лицом, то снова превратился в директора Мака. Оказывается, он тоже был как Невероятный Халк. – И что ты от меня хочешь, Блайт? Чтобы я наказал редакторов ежегодника? Отстранил от уроков Люка Павела? Отменил ежегодники? Я знала, он хотел, чтобы я отреагировала так, будто эти наказания нелепы, но меня не проведешь. – Неплохо для начала, – улыбнулась я. Отец издал саркастичный смешок: – Для начала? А что еще ты придумала? Я подобралась и расправила плечи. – Думаю, ты должен отменить «Гонку старшеклассников», – приподняв подбородок, сказала я. Настала очередь папы раскрыть рот. – Что? Ты шутишь? – С нее все началось, пап. Если бы не «Гонка», этот парень никогда бы не сфотографировал меня, а значит, ничего бы не произошло. Видишь, как легко может выйти из-под контроля охота на мусор. Какими подлыми могут стать участники. Ты не думаешь, что с твоей стороны несколько бессердечно и легкомысленно позволить этому продолжиться? Что подумает школьный совет, когда узнает, что над твоей дочкой издевались в школе, а ты ничего не сделал? – Я была более чем уверена в своей победе. Отец втянул воздух носом и громко выдохнул, выпустив воздух из-за щек. – Понимаю, о чем ты говоришь… – пробормотал он. – Я просто… отмена гонки точно испортит отношения с учениками. Эта традиция существовала здесь столько, сколько я себя помню. Некоторые из членов школьного совета выросли здесь и сами принимали участие в «Гонке старшеклассников». – Да, и это происходило в те времена, когда не было Интернета и люди не уделяли вопросу насилия столько внимания. Когда после слов «Дети – это дети» на любые издевательства закрывали глаза. Это твой шанс продемонстрировать серьезность своей политики нулевой терпимости. Это создаст прецедент. Снизит количество издевательств в будущем. А твое бездействие обратит на это еще больше внимания. «Добро пожаловать в Эш-Гроув, здесь вы можете издеваться даже над дочкой директора, и вам за это ничего не будет». Должна признать, что я не планировала выкладывать свои аргументы в таком ключе. Раздувать из этого такую грандиозную проблему. Занимать твердую позицию и бросать вызов отцу в решении такого серьезного вопроса. Эти слова просто вырвались у меня, но я не могла отрицать, что в чем-то права. И папа тоже не мог. Он потер руками искаженное гримасой лицо: – Мне нужно немного подумать об этом. – Папа отвернулся. Поправил несколько бумажек на столе. – Мне нужно подумать. – Хорошо, – сокрушенно вздохнув, ответила я. Не слишком ли далеко я зашла? Но имеет ли это значение, раз я добилась желаемого? Отец присел на свой стул и несколько раз со скрипом качнулся на нем. Скрестил руки на коленях. Мне показалось, он ждет, что я скажу что-нибудь еще. – Ты сегодня идешь в «Шэди Эйкес»? – спросил он. Я с радостью сменила тему: