– Отправлюсь туда прямо сейчас. – Хорошо. Увидимся дома. – Папа улыбнулся. – Езжай осторожнее. – Как всегда, – улыбнулась я в ответ. Но мою езду осторожной никак не назовешь. Глава 6 Я вышла от папы с чувством поражения. Это было странно, так как обычно я одерживала победу, умело отстаивая свою позицию. Мне нужно было услышать дружеский голос, поэтому, оказавшись за школьными дверями, я в ту же секунду достала iPhone и набрала номер Тары. Она пропустила приветствие и сразу же перешла к делу: – О господи, ты жива? – Едва ли. Это было жестоко. – Мне так жаль, Би. Жаль, что я не с тобой. Представь, что я крепко обнимаю тебя. – Мне тоже жаль, что тебя здесь нет, ты бы подвезла меня до машины. На этой парковке не менее восьми сотен квадратных километров. – Понятно, теперь я знаю, что все плохо, потому что ты преувеличиваешь, только когда расстраиваешься. Что стряслось? – Ох, знаешь, это была обычная расправа над новичком. – Они грубили тебе? – Когда переставали игнорировать мое присутствие. – Вот маленькие подонки. Фу, поверить не могу, что тебе приходится ходить в эту школу! Это как дурной сон. – И не говори. Слушай, Ти, мне пора ехать на работу. Хочешь, соберемся позже и я посвящу тебя во все кровавые подробности? – Конечно. В ресторанном дворике? – Отлично. Мы договорились о встрече в торговом центре и закончили разговор. Я забралась в машину и поехала к «Шэди Эйкес». В этом доме для престарелых я работала с девятого класса. Поначалу лишь потому, что знала – когда-нибудь это будет плюсом для поступления в колледж. И в «Шэди Эйкес» не так уж и плохо, когда привыкаешь к вездесущему аромату антисептика и несвежей мочи. Моя работа – разговаривать с постояльцами или играть с ними в карты, разыгрывать бинго, выкатывать их ненадолго на улицу. Это на самом деле забавно. Но настоящие причины моего волонтерства все эти годы – миссис Фрэнни и миссис Эулалия. Фрэнсис Кэлхун и Эулалия Джонс. Две причудливые соседки девяноста с чем-то лет, которые проводят остаток своих дней, постоянно пререкаясь и заклевывая друг друга почти до смерти. Они просто бомбы. Будь такая возможность, они бы спорили и о цвете неба. Каждый понедельник я с легкостью слышала их с другого конца коридора, минимум за двадцать шагов до их двери. Сегодняшний день не стал исключением. – Я устала слышать об этом каждый чертов день! – Это была миссис Фрэнни. – Если я еще хоть раз услышу про то, как ты маршировала по Бирмингему с доктором Кингом[5], я вылезу из этой кровати и промарширую по твоему черепу! – Ну, извините, миссис Белизна! – Миссис Эулалия говорила с ярко выраженным южным акцентом. – Простите, но так уж получилось, что я горжусь тем, что сделала хоть что-то, чтобы изменить этот мир в лучшую сторону! – О, ты не меняла ничего, кроме больших старых трусов. Но даже этого ты больше не делаешь. Так что подтяни свои памперсы и молчи. – Я не буду молчать! И не стану делать это лишь потому, что этого захотела белая леди! И никто мне не указ! – НИКТО! Иисус Христос, неужели ты так и не научишься говорить на английском до своей смерти? Которая, как я надеюсь, наступит с минуты на минуту. – Даже не смей упоминать имя Господа всуе, злобная женщина! Убери из своей речи имя Господа Иисуса. И конечно, из своего сердца. Если оно у тебя есть, в чем я очень сомневаюсь. – Приветствую вас, дамы! – заглядывая в дверной проем, громко пропела я. Миссис Фрэнни вскинула в воздух свои костлявые руки: – Ох, слава дьяволу. Тащи сюда свой зад, Блайт, чтобы мне не пришлось больше слушать эту заезженную пластинку. – Она похлопала по своей кровати, и я плюхнулась на нее. – Видишь? – Миссис Эулалия многозначительно ткнула в свою соседку. – Видишь, как она благодарит дьявола? Я думала, что человек, находящийся одной ногой в могиле, будет чуть повежливее к Богу. Хотя шансов попасть в рай у нее не так много. Уже слишком поздно. – Если в раю будешь ты, то я воздержусь, – сказала миссис Фрэнни. И с удовлетворением на лице откинулась на подушки. Миссис Эулалия фыркнула и скрестила руки на груди: – Тебе повезло, что я милосердный человек. Повезло, что у меня есть христианское сострадание. Повезло, что я каждую неделю вписываю твое имя в молитвенный список баптистской церкви. И каждое воскресенье прошу, чтобы пастор Моррис громко и четко произносил твое имя. Миссис Фрэнни развернулась к ней: – Ты когда-нибудь прекратишь вписывать меня в этот отвратительный молитвенный список? Ты делаешь это только потому, что знаешь, как это сводит меня с ума! Миссис Эулалия улыбнулась: – Женщина должна делать то, что должна. – И она захихикала с безрассудным весельем. Я покачала головой: – Знаете, вы хуже парочки пятилеток. Миссис Фрэнни резко села и с прищуром посмотрела на меня: – Секундочку. – А потом начала трясущимися руками вырисовывать перед моим лицом круги: – Что с твоими глазами? Ты плакала? Смотри, Укулеле[6], наша девочка плакала! – Что? – Миссис Эулалия прижала руку к сердцу. – Ох, нет! Что ты оплакивала, детка? Я не захотела вдаваться в подробности: – Ничего. – Затем выдавила улыбку и махнула рукой. – Ну-ка расскажи нам. – Миссис Эулалия посмотрела на меня с подозрением и заговорила серьезным тоном. Этот голос она развивала десятилетиями, когда воспитывала несколько детей, из которых не все были ей родными. – Пойми, мы знаем об этой жизни все, и тебе нас не удивить. Расскажи нам, что случилось, и мы подскажем, как это исправить. Что-то пошло не так в школе? Кто-то плохо к тебе отнесся? Миссис Фрэнни покачала головой: – Надеюсь, это не так, не то придется позвонить своему старому приятелю Джоуи Гамбино[7]. – Она подмигнула и ткнула возле своего носа узловатым указательным пальцем. – Ты же знаешь, у меня есть связи. Я встала, чтобы поправить безделушки, расставленные по всей комнате. – Вы упоминали об этом раньше. – Около тысячи раз, – тихонько добавила миссис Эулалия. А затем уже громче сказала: – Посмотри на эту статуэтку, девочка. Моя Джозефина подарила мне ее на семьдесят пятый день рождения. Упокой Господь ее душу. Миссис Эулалия пережила всех своих детей. Я уперла руку в бок и склонила голову. – И вы упоминали об этом около тысячи раз, – подразнила я. Миссис Эулалия была разумной. Может, мышцы ее и ослабли, из-за чего кожа будто обтянула череп, но тело миссис Эулалии, без сомнений, когда-то было крепким и сильным. – А теперь расскажи нам, что случилось. Все дело в мальчике, детка? – Миссис Эулалия посмотрела на меня понимающими глазами. – На самом деле так и есть, – сказала я. – Его зовут Люк Павел, и он придурок-выпускник в Эш-Гроув, который ненавидит меня без каких-либо на то причин, ну если не считать того, что я дочка директора и училась в Меритоне. Я уже рассказывала старушкам про переезд и переход в другую школу. – Павел? – хмыкнув, спросила миссис Фрэнни. – Он поляк? – Ты самая большая расистка, которую я когда-либо встречала, – огрызнулась миссис Эулалия. – Успокойся, Роза Паркс[8]. Я не сказала ничего плохого о пшеках. Просто спросила про его наследственность. – Видишь? Ты только что назвала мальчика пшеком! – Это не расизм! – вскрикнула миссис Фрэнни. – Это нетерпимость. – Дорогой Иисус, почему ты поместил меня в эту комнату? – Когда соседка надоедала миссис Эулалии, та начинала молиться потолку. – Я хорошо относилась к Тебе всю свою жизнь, так почему, Господь, почему? Что ужасного я совершила, чтобы заслужить это? Что бы это ни было, Иисус, пожалуйста, прости меня. Или призови меня к Себе и положи конец моим страданиям. – Да! Выбери последний вариант, Иисус! – встряла миссис Фрэнни. – Даже не смей вмешиваться! Не пытайся испортить наши отношения с Иисусом. Миссис Фрэнни попыталась подняться с кровати: