Я напечатал два письма и возился с конвертами, когда в дверь позвонили. Мои часы показывали 13:22. Настенные часы не возражали. По всей видимости, Коггин знал, что ланч у Вулфа начинается в четверть второго. Я вышел в прихожую. Но это оказался не Коггин. Прибыла парочка копов, которых я никогда раньше не видел. Они стояли на крыльце плечом к плечу, и у каждого в руке был сложенный лист бумаги. Когда я открыл дверь, тот, что справа, сказал: – Ордер на задержание Ниро Вулфа и Арчи Гудвина. Вы Арчи Гудвин. Вы арестованы. – Ладно, заходите. Дайте нам одеться. Они переступили порог, и я закрыл дверь. В каждом по пять футов одиннадцать дюймов, вес фунтов сто восемьдесят, держатся прямо до отвращения. Ни дать ни взять близнецы – узкие, вытянутые лица, большие уши. Правда, один белый, а второй чернокожий. – Я уже поел, но мистер Вулф только приступил к ланчу. Вы позволите ему закончить? Всего полчаса? – Конечно, почему нет? – откликнулся белый и начал снимать пальто. – Спешить некуда, – подтвердил чернокожий. Они неспешно избавились от пальто и повесили их на плечики. Кстати, явились без фуражек. Я показал им, где кабинет, а сам направился в столовую. Вулф как раз подносил ко рту порцию еды на вилке. – Двое парней из бюро по расследованию убийств. С ордером. Лично я арестован. Спросил, дадут ли они вам доесть, и меня заверили, что торопиться некуда. Вулф кивнул. Я медленно вышел, ожидая, что он скажет что-то мне вслед, но он промолчал. В кабинете белый офицер сидел в красном кожаном кресле и листал экземпляр «Таймс», а чернокожий стоял у книжных полок и разглядывал корешки. Я подошел к своему столу, заклеил конверты и убрал лишнее со стола, потом снял трубку и набрал номер. Иногда на то, чтобы дозвониться Лону Коэну, тратишь минут десять, но сегодня я уложился в две минуты. – Так ты еще на свободе? – Уже нет. Слушай, вот тебе первая обещанная подробность. Как раз успеешь вставить в вечерний выпуск. Ниро Вулф и Арчи Гудвин задержаны как важные свидетели по делу об убийстве. Только что. Нас забирают в участок. – Тогда почему тебе разрешают звонить? – Не знаю. Увидимся в суде. Я повесил трубку, и чернокожий сказал: – Этого не следовало делать. Он сидел в желтом кресле с книжкой в руках. – Разумеется. Но я не понимаю. Объясните, мне любопытно. Почему так мягко? Вам что, меня жаль? Или вы сочувствуете Ниро Вулфу? – Нет. С какой бы стати? – Тогда вы сильно отличаетесь от своего начальства. – Ну, он нормальный парень. Не лучше и не хуже прочих. – Гудвин, – вмешался белый, – нас предупреждали на ваш счет. Вы слишком любопытны. Не ломайте себе голову. Сегодня суббота, наша служба заканчивается в четыре, если не будем торопиться, то как раз к этому времени и прибудем. Так что спешить некуда, если вы, конечно, не возражаете. Он перелистнул страницу газеты. Чернокожий раскрыл книгу; названия я не видел. А я достал из ящика стола пилку и занялся ногтем большого пальца правой руки. Ровно в двадцать пять минут третьего мы спустились по семи ступенькам крыльца и расселись по машинам – Вулф с белым, я с чернокожим. Глава 12 Молчать предельно просто, когда от тебя требуется лишь не раскрывать рта, но на самом деле это крайне затруднительно. У помощников окружного прокурора набита рука задавать вопросы, на которые не отмолчишься. Например: «Почему вы принудили, физически принудили Люсиль Дюко оставаться с вами в комнате ее отца, которую вы обыскивали?» «В подписанных показаниях, переданных сержанту Стеббинсу, вы утверждали, что сообщили все сказанное вам Пьером Дюко. Но вы не сообщили о том, что он видел, как один из гостей за обедом вручил Харви Бассетту какую-то записку. Почему вы об этом не сообщили?» «Если Дюко не рассказывал вам о том, кто присутствовал на обеде, откуда вы узнали о Бенджамине Айгоу?» «Если не Дюко рассказал вам о встрече за обедом, от кого вы узнали подробности?» «Почему вы сказали Солу Пензеру, что Люсиль Дюко не будет с ним говорить?» «Когда вам стало известно, что Ниро Вулф убедил Пьера Дюко не обращаться в полицию?» «Что конкретно вы забрали из карманов Пьера Дюко, перед тем как сообщили о найденном теле?» Это только несколько примеров. Я не стану воспроизводить те, которые задавал неведомый мне помощник прокурора (раньше мы с ним не сталкивались), самодовольный живчик в очках с золотой оправой. Его вопросы звучали, откровенно говоря, до смеха нелепо. Из них следовало, что Ниро Вулф якобы во всем сознался. Ну да, мне всячески давали понять, что сознались Сол, Фред и Орри. Ничего удивительного, обычная рутина. Но чтобы сознался Вулф – увольте! Что касается меня самого, не думаю, что я побил рекорд игры в молчанку, однако я молчал с трех часов дня субботы до одиннадцати тридцати утра понедельника, хотя мне задали, должно быть, минимум пару тысяч вопросов; резвились и трое помощников окружного прокурора, и Джо Мёрфи, начальник бюро по расследованию убийств. Его вопросы по большей части убийств не затрагивали. Он хотел знать, почему мы с Вулфом так долго собирались в субботу днем и откуда «Газетт» столь своевременно узнала о нашем аресте. С ним молчать было чертовски приятно, потому что я испытывал искреннюю благодарность к своим неспешным конвоирам, но вот с другими копами дело обстояло хуже, и от постоянного сжимания зубов у меня заболела челюсть. Беда в том, что я давно прославился своими острыми и содержательными ответами на вопросы. Копы это знали и потому усиленно пытались меня разговорить, причем двое старались до омерзения ловко. Впрочем, отказ отвечать на вопросы не предполагает выбора; раз уж решил молчать, то молчи до упора, проглоти язык и не забывай об этом… Среди всех камер, в которых мне доводилось спать, включая ту, что в Уайт-Плейнсе, в тридцати милях отсюда, нью-йоркская была хуже всего. Причем буквально во всем, будь то кормежка, грязь, компания в камере или цены на что угодно, от газет до второго одеяла. Вулфа я не видел. Не стану описывать свои чувства к нему на протяжении этих пятидесяти одного часа, скажу лишь, что чувства были… разнообразными. На него наверняка наседали жестче, чем на меня, но он сам напросился. Я не воспользовался правом на один телефонным звонок, не стал звонить Натаниэлю Паркеру, рассудив, что это сделает Вулф. К тому же Паркер, где бы он ни находился, должен был увидеть воскресный выпуск «Таймс» с новостями. Но интересно, где его черти носят сейчас? То есть без десяти шесть вечера в понедельник, когда я сидел на своей койке и притворялся, будто у меня все в порядке. Завтра же день выборов, судьи, не исключено, работать не будут. Еще один повод злиться. Лицензированному детективу следовало бы знать, сколько судей работает в такие дни, а я не знал. Того и глядишь придется пропустить выборы, а я ведь хотел голосовать за Кэри[23]. Тут за дверью послышались шаги, в замке заскрежетал ключ, и дверь распахнулась. – Гудвин, тебя ждут внизу, – сказал незнакомый мне коп. – Прихвати вещички заодно. Было бы что прихватывать. Я рассовал скудное добро по карманам и вышел из камеры. Мой сосед из камеры слева что-то произнес, но он постоянно болтал, так что я даже не вслушивался. Коп провел меня по коридору до дальнего конца, где была дверь со стальными засовами толщиной с мое запястье, открыл ее ключом и подтолкнул к лифту. Пока мы дожидались кабины, он сообщил: – Твой номер двести двадцать четыре. – В смысле? Не знал, что мне дали номер. – Тебе и не давали. Это я вас считаю – парней, чьи фото печатают газеты. – За сколько лет? – За девятнадцать. В январе будет девятнадцать. – Спасибо, что сказали. Значит, двести двадцать четыре. Интересная у вас работа. – Скажешь тоже. Работа как работа. Прибыл лифт. В просторном помещении на первом этаже ослепительно сверкали лампы под потолком. Натаниэль Паркер сидел на деревянном стуле в торце длинного стола. За столом восседал тип в форме, другой, также в форме, стоял у дальней стены. Завидев меня, Паркер поднялся и протянул руку. Я охотно ответил на рукопожатие. Тот коп, что подпирал стену, указал на кучку предметов на столе, потом протянул мне бумажную карточку: – Если все на месте, распишитесь под пунктирной линией. Ваше пальто на стуле. Все и вправду было на месте: нож, кольцо для ключей, бумажник без денег (наличные я предусмотрительно сунул в карман). Поскольку я продолжал молчать, то, прежде чем подписать, убедился, что в карточку не занесли ничего такого, о чем пришлось бы пожалеть. Пальто воняло, но мне доводилось обонять вонь и похуже, поэтому я не стал возмущаться. Паркер вывел меня наружу, а полицейский за столом так и не проронил ни слова. Паркер тоже помалкивал, пока мы не очутились на тротуаре. – В такси нас не посадят, поэтому я приехал на своей машине. Она за углом. – Еще за углом должен быть бар, – твердо произнес я, дивясь собственному голосу, который будто заржавел и нуждался в смазке. – Хочу вас немного послушать, и лучше бы вы не отвлекались на дорогу. Народа в баре оказалось многовато, но какая-то парочка как раз освободила одну кабинку, где мы и разместились. Паркер заказал водку со льдом, а я потребовал двойной бурбон и большую кружку молока. Адвокат удивленно выгнул бровь. – Молоко для желудка, – объяснил я, – а бурбон для нервов. Сколько содрали в этот раз? – Тридцать тысяч. Тридцать за Вулфа и столько же за тебя. Коггин настаивал на пятидесяти, упирая на вашу причастность, как он заявлял, и на то, что вы молчите. Грозил сменить обвинение на сговор с целью воспрепятствовать отправлению правосудия, но это, разумеется, была ошибка, и судья Карп поставил ему на вид. В суде угрозами не бросаются. – Где Вулф? – Дома. Я отвез его домой около часа назад. Пожалуйста, введи меня в курс дела. – Все просто. Произошли три убийства, а мы не уведомили полицию. – Черт подери, это я знаю! Подробности давай. Я никогда раньше не видел Вулфа таким. Он и со мной как в рот воды набрал! Поэтому отдуваться предстоит тебе. Строго между нами, конечно. Я же твой юридический советник. Принесли напитки, я глотнул молока, затем пригубил бурбон, после чего сделал два глотка побольше. – Я расскажу вам все, что знаю. Рассказ займет часа полтора. Но не ждите, что я растолкую, зачем мы полезли в лисью нору. Это мне самому неведомо. Вулф и меня ни во что не посвящал. Мы могли поделиться с полицией практически всем, что знаем, и все-таки плести дальше наши кружева. Так бывало тысячу раз, сами помните, но он не захотел. Сказал Роману Вилару… Вы о таком слышали? – Да. Об этом мне сообщили. – Он сказал Вилару, что покупает удовлетворение самолюбия. Угу. А расплачивается нашими лицензиями. Конечно… – Действие ваших лицензий приостановлено. – За решеткой они нам не понадобятся. Где Сол, Фред и Орри? – Они как раз за решеткой. Я освобожу их завтра. Судья Карп заверил меня, что будет работать. Ты действительно не знаешь, почему Вулф упрямится? – Честное слово. Слушайте, вы же мой адвокат, так? – Ну да. – Тогда я воспользуюсь правом на профессиональную тайну. Часок свободный выкроите?