Часть 23 из 120 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Вряд ли, но начинай.
Я глотнул бурбона и запил молоком.
– Начнем с вопроса. Если я расскажу вам все как клиент, получится, что я поделюсь с вами сведениями о втором вашем клиенте без его одобрения. Как насчет конфликта интересов? Может, мне обратиться к другому юристу?
– Если хочешь найти кого-то получше, то обращайся. Вулф знает, что я тебя опекаю. Знает, что ты расскажешь мне все, что сочтешь нужным. Если он готов допустить конфликт интересов, решать вам. Разумеется, если другой адвокат устраивает тебя больше…
– Нет, спасибо. Вы прославитесь. Занятное совпадение выходит. Вулфу точно понравится. Пятерых мужчин в Вашингтоне обвиняют в сговоре с целью воспрепятствовать отправлению правосудия – Холдемана, Эрлихмана, Митчелла, Мардиана и Паркинсона[24]. Здесь такое же обвинение грозит тоже пятерым – Вулфу, Гудвину, Пензеру, Даркину и Кэтеру. Не удивлюсь, если Вулф нарочно все подстроил. Если так, я рад в этом участвовать. Ладно, перейдем к профессиональной тайне.
На сей раз я отпил молока, лакирнул бурбоном и приступил к исповеди перед своим адвокатом.
Полтора часа спустя, в пять минут девятого, Паркер высадил меня на углу Тридцать пятой улицы и Восьмой авеню. Я решил пройтись пешком полтора квартала, размять ноги. Теперь адвокат располагал множеством фактов, однако не мог посоветовать ничего дельного, а лично я намеревался продолжать расследование. Ставлю десять к одному, что Паркер охотно рекомендовал бы мне угомониться, но не мог этого сделать из-за Вулфа. Дело и вправду смахивало на конфликт интересов, но я давно научился не спорить с крючкотворами. Они всех мнят ниже себя. Так или иначе, расстались мы по-дружески и обменялись рукопожатием.
Дверь старого особняка из бурого песчаника оказалась закрытой на засов. Пришлось звонить в звонок. Я ничуть не преувеличиваю: Фриц зажал нос, стоило мне снять пальто. Еще бы – экстраповар с экстраобонянием!
– Не буду ничего говорить. Самое главное – ты вернулся, grace a Dieu[25]. Выглядишь ужасно.
Я перебросил пальто через руку:
– А чувствую себя и того хуже. Вещи придется отдавать в чистку, я и сам бы почистился. Через пару часиков спущусь, снова распотрошу холодильник и твои полки и подарю тебе повод пополнить запасы. Вулф в столовой?
– Нет, у себя. Я отнес ему простой омлет из пяти яиц и тосты с кофе. До этого он попросил растереть ему спину настойкой сирени. В газетах писали, что вас всех посадили в тюрьму. Ты мне что-нибудь расскажешь? Он ничего не захотел говорить.
– Суди сам, Фриц. Я знаю кучу неведомых тебе подробностей, но вот относительно самой важной – что будет дальше – осведомлен ничуть не больше твоего. Скажи мне вот что. Ты знаком с ним, пожалуй, даже лучше, чем я. Как по-французски «безумие»? Как сказать «спятил»?
– Fou. Insense.
– Первое звучит красивее. Вулф у нас fou?
– Нет. Он смотрел на меня осмысленно.
– Ладно, тогда будем ждать. Окажи мне услугу, хорошо? Позвони ему по домашнему телефону и сообщи, что я вернулся.
– Ты бы к нему зашел. Он тебя примет.
– Нет уж. Я не fou. Увидимся через пару часов.
С этими словами я двинулся к лестнице.
Глава 13
Наверное, вы ждете – я бы ждал на вашем месте, – что основной силой в схватке за право донести до американского народа правду об этой истории выступила «Газетт». Эта газета вечно подсыпала перчика и добавляла красок любому событию, от ситуации на рынке до очередного убийства, и я, признаться, вносил в ее бизнес посильный вклад, исправно поставляя некоторые сведения Лону Коэну на взаимовыгодной основе. А хуже всего среди репортерской братии были Билл Венгерт из «Таймс» и Арт Холлис с «Си-би-эс ньюс». Когда известие об обеде в «Рустермане» просочилось в прессу – никто не понимал, каким именно образом, – и когда убийство Харви Г. Бассетта из «НАТЕЛЕК» связали с двумя другими убийствами – никто не понимал в точности почему, – начальство, полагаю, крепко прищемило Венгерту хвост. А Холлис, треклятый болван, подкинул своему каналу идею отправить в дом Ниро Вулфа съемочную группу для двадцатишестиминутного интервью, но не потрудился договориться об этом с нами. В общем, пару дней мне пришлось тратить бóльшую часть времени и сил на налаживание связей с общественностью. В подробности вдаваться не стану, скажу лишь, что тщетно пытался убедить «Таймс», будто подставлять мою фамилию под любую криминальную новость – не лучшая мысль.
Во вторник утром важнее всего было то, что я вошел в здание на Тридцать четвертой улице, укрылся в кабинке и поводил иголкой машины для голосования[26]. Никогда не понимал тех, кто добровольно отказывается от такого развлечения. Тебе оно не стоит ни цента, зато несколько минут ты воображаешь себя вершителем судеб. Это единственный способ известить мироздание о себе, дать понять, что именно ты решаешь, как будет дальше и кто понесет за это ответственность. Лично я только в подобные мгновения осознаю свою значимость для мира и убеждаюсь в наличии у человека пресловутых прав. Порой это ощущение не отпускает всю дорогу до дома, если, конечно, никто в меня не врежется по пути.
Из спальни Вулфа не доносилось ни звука до самого ланча. Скрежета лифта я не слышал, значит в оранжерею он не поднимался. Опасений насчет его физического здоровья не возникало – на завтрак, по словам Фрица, Вулф съел обычную порцию, а днем, когда я вернулся после голосования и короткой прогулки, Фриц доложил, что звонил Паркер и Вулф разговаривал с ним из спальни. Меню ланча тоже не вызывало сомнений насчет здоровья Вулфа – запеченный луфарь, фаршированный креветками, и салат из эндивия с водяным крессом. Спустившись в четверть второго, Вулф заглянул в кабинет и пожелал мне доброго утра, хотя утро давно миновало, а затем направился в столовую. Сам я подумывал перекусить на кухне, но рассудил, что лучше уж вместе, – в конце концов, у нас двоих один и тот же юридический советник. Вдобавок ни к чему давать Фрицу лишний повод для огорчения.
Едва я сел за стол, Вулф спросил, нет ли новостей от Фреда с Орри. Я ответил, что они звонили утром и получили от меня наказ дожидаться распоряжений: как только что-то прояснится, я сразу перезвоню. О Соле Вулф не спрашивал, значит Пензер звонил, пока меня не было. Странно, кстати, что Фриц об этом не упомянул. О звонке Паркера Вулф промолчал. Похоже, пусть мы и продолжали общаться, наше общение не подразумевало таких тем, как право на жизнь, свободу и поиски счастья. Когда Вулф нарезал рыбу, Фриц передал мне мою порцию и забрал свою, Вулф уточнил, куда надо идти, чтобы проголосовать. Я объяснил. Еще он захотел узнать, сколько мест, по моему мнению, получат демократы в палате представителей и в сенате, и мы подробно обсудили этот расклад. А в завершение Вулф поинтересовался, как разделил я бюллетень. Я не стал скрывать, что проголосовал за Кэри, но вычеркнул Кларка[27].
Надо сказать, вышло то еще представление. На моей памяти у Вулфа и раньше случались перепады настроения, а раз или два он почти впадал в глубокую хандру, но сейчас нас постигло нечто новенькое. Действие наших лицензий приостановили. Если мы вздумаем перебраться через реку в Нью-Джерси, поехать в Уэстпорт или в Данбери, нас немедленно арестуют без права освобождения под залог, и троих наших помощников ожидает та же участь. Сиди да горюй, но – пф, какие мелочи! Все само собой образуется. Что ж, Фриц прав: Вулф вовсе не fou, он просто решил напрочь игнорировать текущее положение дел, поскольку выглядит оно совершенно безнадежным. Когда мы встали из-за стола в десять минут третьего, я прикинул, что дам Вулфу, пожалуй, сутки, а затем, если придется, выставлю ультиматум.
Четыре часа спустя я засомневался, возникнет ли в том необходимость. Я вообще перестал понимать, что происходит. Из столовой Вулф не пошел в кабинет и не вызвал лифт, чтобы подняться к себе; нет, он заявил, что идет голосовать, и двинулся к вешалке за пальто. В этом как раз не было ничего удивительного: процедура голосования – одна из немногих, способных выгнать его из дома в любую погоду. Но в четверть седьмого он не вернулся, и вот это было уже из ряда вон. Четыре часа! Наверняка стряслось что-то скверное. Он то ли в больнице, то ли в морге, то ли в самолете, летящем в Черногорию. Я пожалел, что не стал слушать шестичасовые новости, и гадал, садиться на телефон прямо сейчас или потерпеть до обеда, когда в дверь позвонили. Я вышел в прихожую и увидел за дверью знакомый силуэт. Ключей, как обычно, Вулф с собой не взял. Я открыл ему, и он, расстегивая пальто, деловито сообщил:
– Придумал себе поручение.
– Движение на улицах плотное?
– Разумеется. Как всегда.
Вешая его пальто на вешалку, я принял решение не тянуть с ультиматумом до завтра, а предъявить после обеда, в кабинете, когда Фриц удалится с грязными кофейными чашками на подносе. Вулф пошел на кухню, а я поднялся к себе в комнату и встал у окна, подбирая нужные слова.
Этот обед запомнился мне как едва ли не самый тоскливый из всех, что проходили в нашей столовой. Я действительно думал, что он может стать последним совместным, но все-таки вилкой и ножом орудовал привычно споро, жевал, глотал и выслушивал рассуждения Вулфа о выражениях лиц у людей в очереди к кабинкам для голосования. К тому времени, когда мы перебрались в кабинет, расселись и Фриц принес кофе, я так и не подобрал начальной фразы для ультиматума, но это меня не беспокоило. Долгий опыт подсказывал, что нужная фраза прыгнет на язык сама собой.
Я допивал вторую чашку, когда в дверь позвонили. Выходя в прихожую, я никак не ожидал увидеть за дверью целую банду. Пришлось даже подойти ближе, удостовериться и лишь затем вернуться в кабинет.
– Четверо из шести. Вилар, Хан, Джадд и Айгоу. Аккермана и Уркхарта не наблюдается.
– Никто из них по телефону о встрече не договаривался?
– Нет.
– Впусти.
Я подчинился. Распахивая дверь, впуская гостей и принимая у них пальто, я ведать не ведал, зачем они пожаловали. По всей видимости, не только для того, чтобы выставить свой ультиматум. В кабинете Джадд занял красное кожаное кресло, а остальные придвинули ближе желтые.
– Вы не похожи на человека, недавно вышедшего из тюрьмы, – заметил Джадд.
– Мне доводилось сидеть дольше в камере куда грязнее, – отозвался Вулф. – В Алжире.
– Вот как? А я никогда в тюрьме не сидел. Двое из нас хотели навестить вас прямо с утра, но я предложил собрать больше фактов. Увы, не получилось. То есть собрали, но не все, какие хотели. Возможно, остальное мы узнаем от вас. Насколько я понимаю, вы с Гудвином ничего не сказали полиции, как и ваши наемные помощники, но нас продолжают спрашивать о записке, которую кто-то передал Бассетту за обедом. К тому же после нового убийства к нам стали приставать с вопросом, где мы были в субботу утром, когда убили ту женщину. Вы утверждали, что сами не пошли бы к окружному прокурору, и явно оказались у него по принуждению. Мы хотим знать, что, черт побери, происходит!
– Я тоже.
– Хватит увиливать! – прорычал Айгоу. – Вы нам все расскажете!
– Расскажу, – согласился Вулф и оглядел гостей. – Я рад вашему визиту, господа. Полагаю, мистер Аккерман и мистер Уркхарт не захотели возвращаться в здешнюю юрисдикцию. Что ж, не могу их в этом винить. Что касается записки, Люсиль Дюко о ней знала, и девушку убили. Очевидно, что знает и служанка Мари Гарру – вероятно, подслушивала и так узнала. Она пошла на сотрудничество с полицией. Поэтому вас снова начали донимать, и это достойно сожаления. Однако я ничуть не жалею о том, что мы вас отыскали и собрали здесь, поскольку вы поделились со мной сведениями, которые могут оказаться полезными. Не все, но двое из вас. Мистер Айгоу сказал мистеру Гудвину, что мистер Бассетт страдал одержимостями – так он выразился, – а мистер Хан сообщил, что одной из этих одержимостей, причем ярко выраженной, была привязанность к жене.
Услышав эти слова, я все понял. Меня будто осенило. Как если бы молния полыхнула. Не догадка, не намек – истинное знание. Быть может, вы сами сообразили куда раньше и дивились моему скудоумию, но это отнюдь не доказывает, что вы умнее меня. Вы-то читаете отчет, а я находился внутри расследования. Кроме того, я мог обронить раньше намек-другой, но возвращаться назад и переделывать текст не собираюсь. События я излагаю последовательно и предельно точно, нет смысла что-то такое тут громоздить.
Остаток беседы я, разумеется, воспроизведу, но поклясться в достоверности каждого слова не готов. Нет, я был там и слушал, но мне предстояло принять решение, пока гости не ушли. А Вулф никак не желал бросать свои игры. Почему? Ну почему, черт его дери?! Ладно, это подождет, надо решить, как быть. Надо ли как-то ему показать, что я знаю, как обстоит дело? Естественно, как бывало неоднократно, случилось так, что я осознал, – я лишь притворяюсь, будто пытаюсь что-то решить. На самом деле решение пришло ко мне подсознательно. Не могу подобрать иного слова, поэтому пусть будет так. Я не стану ничего показывать Вулфу. Если он затеял эту игру и продолжает играть – пускай, но играют-то двое, и мы еще поглядим, кто оплошает первым.
Между тем гости беседовали с Вулфом. Знаете что? Я передумал. Выше я сказал, что постараюсь воспроизвести остаток их беседы, но нет – я лучше смошенничаю. Если бы кто-то из них сказал что-то такое, что изменило бы общую картину или ее дополнило, я бы, конечно, привел эти фразы в точности, но ничего такого не было. Вулф все пытался подвести Хана и Айгоу к обсуждению миссис Бассетт, но они упорно игнорировали его намеки. Видимо, договорились, что ни в коем случае не станут о ней упоминать. Вообще они явились узнать, чего ради Вулф втянул их в это дело, а больше всего – в особенности Джадда и Вилара – их интересовали Пьер Дюко, погибший в доме Вулфа в нашем присутствии, и его дочь. В какой-то момент мне показалось, что Вулф на них накинется, но он сдержался и внимательно слушал. Во вступительной речи он выразил сожаление, что вовлек их в расследование, но подчеркнул, что получил от них ценные сведения. Думаю, рассчитывал почерпнуть из этой беседы новые подробности, но если так, то его надежды не оправдались. Зная то, что мне открылось, я это быстро понял.
Чуть позже десяти вечера я выпроводил гостей, вернулся в кабинет и принял следующее решение. Вулф ляжет спать где-то через час, так что, если он все же заговорит, мне будет трудно уследить за собственным голосом и выражением лица. Поэтому, не садясь, я произнес:
– Кажется, если потороплюсь, я успеваю на последние полчаса хоккейного матча. Я вам нужен?
Он ответил отрицательно и потянулся за книгой, а я вышел в прихожую и взял пальто. Снаружи резвился ветер, выискивая, что бы такое умчать куда подальше, и я поднял воротник, добежал до аптеки на углу Восьмой авеню, заскочил внутрь, юркнул в телефонную кабинку и набрал номер.
– Слушаю?
– Говорит президент Национальной лиги тюремных реформ. Когда вы согласны уделить мне полчаса на обсуждение нашей программы?
– Ты ванну принимал? Побрился?
– Нет. Зато сойду за вещественную улику.
– Тогда приезжай. Но зайди через служебный вход.
Мне повезло. В такое время суток такси можно ловить целый час, но стоило мне выйти из аптеки, как сразу подвернулась свободная машина.
Также мне повезло в том, что Лили оказалась дома одна. Она сидела за роялем, играла, похоже, прелюдии Шопена. Это не пустая догадка. В ее глазах и голосе в такие мгновения проявляется нечто особенное, голос звучит так, словно она вот-вот запоет, но сама Лили этого не замечает. Она пригласила меня проходить в логово, а пару минут спустя присоединилась ко мне с бутылкой шампанского и двумя бокалами.
– Поставила в холодильник, когда ты позвонил, – пояснила она. – Надеюсь, успело охладиться. Ну, насколько все плохо было?
– Да так, терпимо. Я сидел на койке, закрывал глаза и воображал, что сижу перед камином в твоей Поляне, а ты жаришь стейк на кухне. – Я выдернул пробку. – Мими бокал не полагается?
– Она ушла в кино. А насколько все плохо сейчас?
– Хотел бы я знать. По-моему, мы выкарабкаемся, но шансы оценивать не буду. – Я разлил шампанское по бокалам.
В логове была дверь на террасу; я приоткрыл ее и выставил бутылку наружу.
– За всех, начиная с нас, – проговорила Лили, мы чокнулись и выпили.
– К слову, о шансах. Будь цветочные лавки открыты, я пришел бы с тысячью алых роз. Помнишь, я давал тысячу против одного, мол, До-Ре-Ми никогда не пожалеет, что рассказала тебе о Бенджамине Айгоу? Что ж, это было глупо с моей стороны, поэтому я задолжал тебе извинение.
– А почему она должна пожалеть?
– Как-нибудь объясню, надеюсь, что скоро. На самом деле я напросился в гости по трем причинам. Во-первых, мне нравится смотреть на тебя. Во-вторых, надо было извиниться. В-третьих, я подумал, что ты согласишься ответить на парочку вопросов о До-Ре-Ми.